Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Конечно, я не буду душиться больше. Только и ты, Капочка, и ты молись вместе со мною… Я боюсь, что моя грешная молитва не дойдет до Бога. А ты — святая.
— Молчи! Молчи! Грех и ересь называть святым человека! — с искренним страхом срывалось с губ Малиновской.
И обе девушки, горячо зашептали молитвы, отбивая положенное число земных поклонов. Горячие головки то и дело припадали к холодному полу паперти, и нехитрые, полные непоколебимой детской веры молитвы, непосредственные и чистые, понеслись к далеким небесам.
А в умывальной у выпускных царило в это же самое время совсем иное настроение. Институтки ждали Стешу, которая должна была по уговору под утро принести вести из сторожки. Чтобы отделаться от докучной мысли о возможной Глашиной смерти, девушки просили Донну Севилью рассказать что-нибудь из ее испанского путешествия.
Ольга Галкина чрезвычайно довольна была просьбой. Испания, особенно Севилья, — это ее конек.
— И вот, месдамочки, — воодушевляясь, внезапно начинает рассказчица, — вообразите себе ажурные, высокие стройные здания, словно кружевные, отразившие на себе эпоху мавританского владычества. А вокруг сады. Ползучие розы и гранатовые деревья. Ах! Это такая красота! Все испанки — красавицы; все испанцы — рыцари! А их музыка. Их серенады! А бой быков! Восторг!
— А тебе пели серенады? — неожиданно огорошивает Шарадзе вопросом Ольгу.
Та мгновенно краснеет. Неудержимо тянет прихвастнуть успехом перед подругами и в то же время не хочется лгать: а вдруг поверят. Изведут насмешками, засмеют.
— Да, пели, — словно борясь с собою, с зажмуренными на миг глазами, говорит она.
— А вот и неправда! Не пели, потому что тебе тогда было всего двенадцать лет. А поются серенады только в честь взрослых!
Шарадзе безжалостно хохочет, сверкая ослепительными зубами. Потом машет рукою.
— Mesdames, бросьте, не слушайте, она все сочиняет. Лучше разгадайте шараду. Что это будет: стоит гора, на горе — сакля, около сакли — виноградник. У ворот сакли — скамейка и на скамейке — девушка. Ну? Ни за что не отгадаете!
— Где уж нам! — иронизирует обиженная Донна Севилья.
— Я так и знала, я так и знала, — торжествует Шарадзе. — А это между тем так просто разгадать: паспорт!
— Какой паспорт? — недоумевают подруги.
— Самый обыкновенный: вид на жительство. Корова, сакля, девушка, виноградник — все это вид на жительство, а вид на жительство — это ведь — паспорт. Ха-ха-ха! Не остроумно разве?
— Удивительно остроумно! — шипит Ольга Галкина.
— Mesdames, смотрите, ночь-то какая! — шепчет в восторге Хризантема, поднимая штору и впиваясь глазами в круглую полную луну.
— До Рождества меньше месяца осталось. Все разъедутся, а мы останемся… И что за глупый обычай, в сущности, оставлять на каникулы и праздники выпускных воспитанниц. Скучно-то как будет!
— Не весело, конечно, что и говорить.
— Кто-то идет, месдамочки…
— В ушах у тебя ходит кто-то. Не пугай понапрасну, и так тяжело.
— Оля, милая, расскажи про бой быков в Испании, все-таки убьем время.
— Нет, нет, не надо. И так нервы натянуты, а ты — с быками!
— У Балкашиной валерьянка с собой. Прими.
— Mesdames, если наша Тайна умрет, душа ее, чистая, святая, поднимется на крыльях ангелов к Престолу Бога, — словно серебристый ручеек, звенит своим хрустальным голоском Золотая Рыбка.
— Типун тебе на язык. Вот выдумала тоже! Умрет! Она не смеет умереть! Она должна жить! — горячо и страстно вырывается у Ники.
— Тише, mesdames, тише. Идут.
На этот раз никто не протестует. В коридоре ясно слышатся приближающиеся шаги. Кто-то словно крадется, осторожно шурша накрахмаленным платьем.
— Стеша. Она это. Но почему не утром? Почему сейчас? Значит, все кончено?
И тридцать с лишком пар глаз устремляются навстречу приближающейся Стеше.
— Что, Стеша, что? Умерла? Не мучьте, ради Бога. Скончалась? — бросаясь навстречу служанке, кричат институтки.
— Жива. Живехонька. Лучше ей, милые барышни. Много лучше.
О, какой восторг! Какая радость! Спасена Тайна! Милая, маленькая Глаша-Тайночка — спасена!
И три десятка девушек бросаются в объятья одна другой и радостно целуются, как в Светлый праздник.
Глава 4
Незаметно подошли Рождественские праздники. Весь институт разъехался на каникулярные две недели, остались только выпускные воспитанницы да кое-кто из младших классов, из тех, кому дальность расстояния не позволяла уезжать далеко на такое короткое время.
Рождественские каникулы — это время свободы для институток. Встают на праздниках воспитанницы без звонков. Ходят одетые не по форме, со спущенными за спиной косами, в собственных ботинках и чулках. Классные дамы как-то добрее и снисходительнее в это время, мало взыскивают с провинившихся, еще меньше следят за своим маленьким народом. Жизнь, словом, выходит из своего русла, и менее всего чувствуется пресловутая казенщина в праздничное время.
Елка для маленьких вышла на диво красивой в этом году. Сами выпускные украшали ее цветными картонажами, разноцветными цепями, пестрыми фонариками и золотым дождем. На второй день праздника было решено устроить музыкально-вокально-танцевальный вечер "в пользу бедной сиротки". Какой сиротки — никто, кроме первых, не знал.
В сочельник утром депутация выпускных направилась к Maman отнести программу.
Генеральша Марья Александровна Вайновская, красивая, стройная пятидесятилетняя женщина, с седым начесом пышных волос и с юношески молодыми глазами, внимательным, зорким, «всевидящим» оком просмотрела программу и издала тихое: «гм» на строках, указывавших, что на вечере предполагаются, между прочим, танцы босоножки и цыганские романсы.
— Босые ноги? Это не совсем удобно, как будто… — произнесла она, краснея.
Ника Баян, старая и неизменная любимица начальницы, очаровательно смущаясь, выступила немного вперед.
— Но, Maman, я надену что-нибудь, если нужно. Я не буду плясать босая. Это говорится только — босоножка.
Добрые голубые глаза генеральши внимательно смотрят на девушку:
— Конечно, mon enfant, конечно. Все должно быть корректно. Я надеюсь на тебя.
Потом они беспокойно обращаются к смуглому личику и энергично сомкнутым бровям Шуры Черновой.
— А какие цыганские романсы ты будешь петь на вечере, дитя?
Шура усмехается. Сросшиеся брови чуть заметно вздрагивают над пламенными глазами.
— О, Maman, — говорит она, не колеблясь, — я буду петь самые красивые, самые поэтичные песни о полях, о лесе, о степях и кострах, привлекающих взоры среди вольных степей. Я заставлю слушателей понять всю красоту дивных бессарабских ночей, где кочуют бродячие племена смуглых людей, где слагают свои звонкие прекрасные песни, те песни, о которых писал когда-то наш бессмертный поэт Александр Сергеевич Пушкин.
Начальница смотрит на разгоревшееся личико смуглой Алеко и благосклонно треплет Шуру по щеке.
— Хорошо. Я разрешаю этот вечер в пользу сиротки.
Потом она вынимает из портмоне десятирублевую бумажку и передает ее "депутации":
— От меня. Маленькая лепта для бедной сиротки…
— О, Maman, вы — ангел!
Ника приседает первая, за нею остальные. Депутация возвращается наверх в классы, очарованная вконец любезностью Вайновской.
— Она прелесть! Восторг! Душка! Красавица! Добрая, великодушная, — шепчет Ника, и ей вторят остальные.
— Но вы не сказали, по крайней мере, в пользу какой сиротки устраивается вечер? — допытываются у депутаток остальные старшеклассницы.
— О, нет, конечно, Maman знает только, что это — племянница Стеши, круглая сиротка, которая живет в деревне, только и всего, — отвечает за всех благоразумная и тихая Мари Веселовская.
— Опять-таки пришлось солгать. И кому же, нашему ангелу, — тоскливо срывается с губ Ники.
— Попробуй сказать правду, и в тот же час и сторож Ефим, и все мы будем исключены.
— Конечно! Конечно! — раздается отовсюду. — И потом это, в сущности, не есть настоящая ложь. Скверно и это, но…
— Mesdames, идем зажигать елку у нашей Тайны.
— Сегодня Скифка дежурит. Берегитесь, дети мои.
— Вот вздор! Теперь праздники, и, слава Богу, мы имеем большую свободу. Оставьте вашу трусость и идем.
В маленькой сторожке на столе горит крошечная елка. Выпускные сами украсили ее, зажгли разноцветные фонарики, разложили под ней подарки и лакомства.
Глаша, уже давно оправившаяся после болезни, вся сияющая прыгает вокруг нарядного деревца. В глазах ее так и искрится безмятежная детская радость.
— Бабуська Ника, дедуська Саладзе, мама Мали, папа Сула, смотлите, смотлите — баланчик, — хлопая в ладоши и прыгая на одном месте, как козочка, указывает она на пушистого белого барашка, подвешенного к одной из зеленых ветвей елки.
- Малютка Марго - Лидия Чарская - Детская проза
- За что? - Лидия Чарская - Детская проза
- Сибирочка (сборник) - Лидия Чарская - Детская проза
- Тайна - Лидия Чарская - Детская проза
- Гимназистки - Лидия Чарская - Детская проза
- Том 42. Гимназистки (Рассказы) - Лидия Чарская - Детская проза
- Том 7. Приключения Таси - Лидия Чарская - Детская проза
- Том 13. Большая Душа - Лидия Чарская - Детская проза
- Том 15. Сестра милосердная - Лидия Чарская - Детская проза
- Том 48. Тринадцатая - Лидия Чарская - Детская проза