Испытание - Александр Поповский

«Не проси, родная, — возражает ей брат, — такую родину, как наша, надо беречь, нельзя ее обманывать даже шутя».

Она закрыла руками лицо, и сквозь ее пальцы проступили капельки слез.

«Ты так похожа на мою добрую мать, — печалится брат, — а требуешь от меня невозможного. Наша мать не дала бы миг такого совета».

Она вытерла глаза, поправила платье и хочет уйти. Да будет ему известно, она целиком на стороне мужа. Да, да, целиком.

Джоомарт решил не откладывать больше: поехать на заставу и выложить все Краснокутову. Мог ли он подумать, что ему придется, как вору, сделать крюк, чтоб уйти незамеченным?

Однако он, кажется, сбился с пути, конь по привычке пошел караванной дорогой. Куда его занесло?

Мимо проехал пограничник Абдраим. Джоомарт не видел его, да и тот на него не взглянул. Надо знать Абдраима: он видит все краешком глаза. Спросите его: кто проехал по верхней дороге? И рассказам его не будет конца: и стремена, и одежда, и набор на уздечке — все подробно опишет. Даже пуговицы на рубашке Джоомарта Абдраим изучил: они пришиты неровно, и нитки на каждой крест-накрест лежат. Молодец Абдраим, ему только и стоять на границе!

Знакомые места, тут каждая тропка и камень — друг и защитник. Джоомарт нес здесь охрану много лет, объезжал караванную дорогу, и чего только тут не бывало. За тем вон пригорком он однажды нашел киргиза — чудесного парня в одной рубахе с котомкой на плечах. Он горько плакал: прощался с землей, со страной, от которой хотел уходить. Затравленный врагами, без копейки за душой, он надумал бежать за кордон. Ах, что с ним только не делали! Прятали опиум у него под воротами и доносили властям. Он был комсомольцем с чистой совестью и доброй душой. Они обвинили его в том, что он, сын манапа, расстреливал красных, провозил контрабанду. Таков «киргизчелык» — месть, месть без пощады. Джоомарт утешил его, побранил за желание бежать и очень помог ему тогда. Теперь он служит на заставе и зовут его Абдраим.

В другой раз он поймал здесь кассира рабкоопа; при нем были деньги, грабитель успел их обменять на валюту. С ним Джоомарт поступил без пощады: под дулом нагана доставил его на заставу…

Что это значит? Ему словно послышался стон. Кто-то зовет на помощь. Неужели ему показалось? Да, да, снова стон. Кто там? Отзовись!..

На дороге рядом с навьюченным верблюдом лежал парень лет двадцати, в рваном полушубке, в овчинных штанах мехом внутрь и не в меру больших сапогах. Лицо его, изрытое оспой, побелело как снег, с правого уха свисала серьга. Он стонал и плакал, жаловался неизвестно кому:

— Ой, мои ноги… Мои бедные ноги… Что мне делать теперь?..

Увидев Джоомарта, он, испуганный, присел и стал кричать на верблюда:

— Атчу! Ну же, атчу! Вставай же, шайтан! Сгори твое брюхо, проклятый!..

И верблюд и погонщик не двигались с места, их глаза одинаково выражали страдание.

Джоомарт спрыгнул с коня:

— Погоди, мы поднимем его. Что с тобой парень, почему ты не встаешь?

По щекам паренька бегут крупные слезы, рыдания замерли у него на губах:

— Они не держат меня… Несчастье мое, я их отморозил…

— Ты отстал от каравана?

Он покачал головой и с отчаянным воплем повалился на траву:

— Бог мой, ты видишь, как я несчастен… Кто мне поможет? Горбатый злодей замучил меня. Он упал и лежит, точно камень. Чего я только не делал, он не слушается больше меня. Кричишь ему «чок» — становись на колени, слезно его просишь — не помогает. Как навьючить верблюда, когда он стоит? Встанет на колени — не поднимешь его. Кричу ему: «Отчу!», машу рукой, уже сутки, как бьюсь, — ничего не выходит. Он обленился, проклятый, тут всего восемнадцать пудов. Где караван? Купец здесь проехал дней пять назад. Ты, может быть, знаешь его — он богатый человек. У него шуба на лисьем меху, лошадь убрана коврами, седло в серебре. Купец Абдуладж — его знает полмира. Верблюды прошли здесь вчера. Караван-баш Измаил уехал вперед, а мне приказал без верблюда на глаза не являться. Ноги мои, бедные ноги, куда мне деваться!..

— Как тебя зовут?

— Меня зовут Тохт. Я сын Мухамеда, разносчика зелени.

Джоомарт поднимает его и усаживает к себе на коня.

— Куда ты меня увозишь? Боже, помоги мне!.. Аи, аи, спасите!..

Он кричал и задыхался, рвался спрыгнуть с коня. Его крики звучали горестным эхом, но никто их не слышал, кроме Абдраима. Он все видел с нижней дороги.

— Не хочу, помогите! Ах, ах, спасите!..

Что будет с верблюдом, он не может оставить его. У бедняги от страха помутился рассудок.

— Пожалей меня, добрый разбойник, я больной и голодный… Я прошел через три перевала из чужой страны. Мой купец Абдуладжи не дал мне осла. Оставь мне верблюда, с меня взыщут за это, как с вора.

Он бился в руках, рыдал и молил Джоомарта:

— Отпусти мою душу, зачем я тебе? Что я скажу купцу Абдуладжи?..

Упрямый погонщик, он тогда лишь поверил Джоомарту, когда явился Абдраим, поставил на ноги верблюда и увел его с собой на заставу…

Печально сложилась жизнь Тохты у купца Абдуладжи. Началось с того, что купец его нанял почти за бесценок, за сорок экиманое в месяц, без одежды и без права на хозяйские обноски. Летом, когда верблюды линяли и нельзя было их гнать через холодный перевал, он пас их в горах. Едва верблюды обросли, хозяин нанял караван-баша, и тридцать пять верблюдов, груженных кожей и шерстью, двинулись в путь. Купец уехал верхом за несколько дней. Две недели они шли через горы: караван-баш впереди на двугорбом верблюде, а Тохта сзади, пешком. Морозы и бураны его истомили, он леденел от стужи. Караван-баш себе ставил ночью палатку, а погонщик зарывался в тюки, чтобы согреться под шерстью.

Так шел караван день за днем. Кормили погонщика сухими лепешками, рисом, но и этого ненадолго хватило. Купец ли ошибся, не рассчитал, сколько надо погонщику еды, или парень слишком помногу ел, — еще три дня пути, а риса оставалось лишь на сутки. Вдобавок поднялись бураны в горах, запорошенные снегом котлованы, как застывшее море, лежали в берегах обрывистых гор. Животные падали с ног, тонули в сугробах и ревели от боли. Веревка в ноздрях, привязанная к хвосту переднего верблюда, причиняла упавшим страдания. Снимали поклажу и снова навьючивали. Бедный Тохта часами простаивал по горло в снегу, вязал узлы окоченелыми пальцами. Так случилось, что нога его стала темнеть, а пальцы совсем почернели. Два дня еще они служили ему, пока он не свалился на дороге.

Какой мучительный путь… Голод крепчал, силы его покидали, а до теплых долин оставалось изрядно. Ему удалось убить камнем архара. Баран сорвался с вершины на дно ущелья в пяти часах хода от места стоянки. Только к вечеру караван подошел к тому месту. Над тушей архара поднялась стая грифов: они все обглодали, оставили охотнику голые кости.

На сыртах за перевалом было тоже несладко: то вспыхнет яркое солнце, то повеет прохладой и начнется буран. Чуть погодя — ни метели, ни туч, и вдруг небо окутает пламя грозы, к ночи станет светлеть, и тысячи огненных копий ринутся на осажденную землю.

Последнее несчастье стряслось у заставы. Верблюд поскользнулся и с грузом сорвался с тропинки. Тохта так ходил за животными, себя не щадил, чуть ли не стелился им под ноги, и вдруг такая беда. К счастью, он вовремя вспомнил имя святого и крикнул: «Кожан!» Верблюд словно чудом задержался у скалы.

Джоомарт рассмеялся: в колхозе никто не поверит, что святые помогают в несчастье.

Они вдвоем на коне: Джоомарт в седле, а погонщик сзади на крупе. На подъемах он обнимает Джоомарта, в трудные минуты прижимается к нему. До больницы далеко, часа четыре езды, и время от времени Джоомарт его спрашивает:

— Что нога, все еще болит? Я могу усадить тебя иначе.

Тохта поднимает глаза на Джоомарта, смотрит на него и молчит.

— Если сможешь опереться на стремя, садись на мое место в седло.

Тохта качает головой, и серьга его колеблется туда и сюда:

— Мне сейчас хорошо, и ничего не болит.

Конь ступает по карнизу, высеченному в каменистой горе. Вверх поднимается тянь-шаньская ель. Точно отара овец, она облепила хребет и тянется к белой вершине. Снежная лавина встает елям на пути, они тонут в снегу, и только одиночки, отбившиеся от стада, добрались до туч, до самого неба.

Погонщик молчит, ему горько и больно: все несчастные на свете — и его братья и сестры.

Время уходит. Они изрядно отъехали, и снова Джоомарт его спрашивает:

— Тебе, может быть, лучше сесть по-другому? Как твои ноги?

— Кто ты такой? Почему ты хлопочешь так обо мне? Я грязный погонщик, без гроша за душой. Никто тебе ни копейки не даст за меня.

Джоомарт словно не слышит его:

— В больнице мы снимем с тебя полушубок, смоем всю грязь и положим в кровать. Тебя будут кормить белым хлебом, поить молоком, пока ты не станешь здоровым.

Тут что-то неладно, такие вещи не делают даром.