Техник Большого Киева - Владимир Васильев

Пард тоже отдался шальному дорожному настроению; пил со всеми и не пьянел. То есть пьянел, конечно, но мутная хмельная пелена держалась в отдалении, а его сознание оставалось кристально-чистым и ясным. Пард с удовольствием чокался с соседями, опрокидывал чарку, хрустел огурчиком и слушал очередную историю, на которые живые-киевляне были горазды весьма. Долгая жизнь позволяет помнить массу прелюбопытнейших случаев, а народ из команды Вольво, даже люди, успели хлебнуть на своем веку немало приключений. Пард тоже рассказал два случая: как тащили на юг Большого Урала два мешка шалтары под видом обычного сахара, да еще через свирепые кордоны Большой Москвы, и как сходили по хмельному делу чуть не до самого Бухареста на яхте друзей-николаевцев Кутняка и Кэпа. Слушатели вволю посмеялись.

Поезд мчался на юг, почему-то держась над теми самыми загадочными двумя полосками ржавого металла. Пард их не видел, но твердо знал, что все поезда в Большом Киеве раз и навсегда привязали себя к этим полоскам незримой нитью. Он вышел в коридор и остановился у окна, положив руки на пластиковое продолговатое перильце. Цветок в горшке сбоку от окна колыхал длинными узкими листьями. В такт мягкому покачиванию вагона. В соседних купе продолжали галдеть и радоваться. Пард перешел чуть в сторону.

За окном мелькали подсвеченные заходящим солнцем дома. Большой Киев потому и назывался Большим, что тянулся от берегов Припяти чуть не до самого Черного моря. Районы города сменялись за окном: Фастов, Белая Церковь, Ракитное, Мироновка… Но все это был Киев. Подбрюшье Центра.

Ближе к Шевченко стало темнеть. Пард еще несколько раз выходил в коридор и по нескольку минут задумчиво глядел в окно.

Секретарша Вольво появилась из последнего, забитого снаряжением купе как раз в тот момент, когда он стоял у окна.

«Зачем Вольво взял с собой эту девчонку?» — удивился Пард.

Конечно, она могла оказаться просто любовницей Вольво, если бы… Если бы Вольво не был виргом. Вирги-мужчины, как правило, предпочитают женщин своей расы, в этом Пард неоднократно убеждался.

На ней были коричневые брюки в обтяжку, заправленные в короткие эльфийские сапожки, и мягкая кожаная куртка, достаточно свободная, чтобы спрятать под нею пистолет. Про пистолет Пард подумал машинально — не станет же это обаятельное создание на самом деле прятать под курткой оружие? Хотя, черт ее знает, притворяется секретаршей, а на самом деле — телохранитель. Такие фокусы тоже бывают. Редко, но бывают.

Она прошла мимо Парда, улыбнулась на ходу и исчезла в купе Вольво. Там было темно, свет не горел. Никакой. Ни основной, яркий, ни синеватый глазок ночника на потолке.

Почему-то вспомнились слова Вольво, сказанные по телефону: мол, секретарша передает Парду персональный привет. Удостоился, можно сказать. Только вот непонятно за что. А непонятное всегда настораживает… хотя в отношении этой киски настораживаться просто не хочется.

Пард некоторое время задумчиво таращился на серый пластик закрытой двери с вычурной пятеркой на уровне глаз. Поезд равномерно покачивался из стороны в сторону, как шагающий по дороге великан.

Глубоко вздохнув, Пард взъерошил волосы и побрел на шум: там, кажется, в который раз разливали.

Охотники Вольво, хоть и выпили изрядно, держались еще очень и очень прилично: только глазки блестели да языки начали понемногу заплетаться. Бюскермолен из-под рыжей бородищи уже несколько раз намекал, что пора бы, пожалуй, и прерваться, а то утром кое-кого пришлось бы собирать по частям, но едва вблизи рыжей бородищи возникала наполненная чарка, гном тут же ее опрокидывал куда-то в рыжие же дебри, и вскоре из дебрей доносилось довольное уханье. Но Пард безошибочно определил, что охотники догуливают последние минут — надцать и разбредаются спать. Что-что, а дисциплинка у Вольво все же соблюдалась. Именно поэтому вирг-машинолов и позволял своим живым слегка расслабиться в дороге. Кто не умел останавливаться — вылетал из команды мгновенно. В результате остались только те, кто, стало быть, останавливаться умел.

Так и произошло. Спустя четверть часа ушли шофера, обосновавшиеся в соседнем вагоне, а через полчаса утихомирились даже хольфинги, несмотря на малые размеры весьма охочие до шумных попоек. Пард и Гонза, оба в приподнятом настроении, заперлись в купе, улеглись под ворсистые клетчатые одеяла, потрепались минут десять о том о сем (большей частью о пустяках, потому что после спиртного оба по давнему согласию о делах не заикались) и незаметно уснули.

Пард, засыпая, чувствовал себя просто счастливым. Он терпеть не мог тихой оседлой жизни; новые дела, зачастую рискованные, нужны были ему, как воздух. И еще — дорога. Пьянящая не хуже «Эльфийской особой» дорога, тропа в неизвестность.

В пустоту.

Пард знал, что проживет меньше, чем живые других рас. И потому спешил жить. Втискивал в каждую секунду и минуту столько событий, сколько умещалось, и все норовил втиснуть сверх того. Иначе он просто не умел.

9. Ерупаха — Шахдар

Чудовищный удар сотряс вагон поезда, и Пард вскинулся на широкой полке. В купе было темно, как в могиле, и за окном было темно, как в могиле, — ни огонька, ни светлого пятнышка. Скрежет и далекий взрыв не оставили от тишины ни малейшего следа, а потом сразу, словно по команде, зазвучали голоса. Всего на мгновение — второй удар обрушился на вагон, и Парда швырнуло на стену. Рядом, ойкнув, приземлился Гонза, запутавшийся в одеяле.

Вагон встал на дыбы, скрежет и звон битых стекол, треск ломаемого пластика и крики боли — мир сузился до размеров купе, хотя звуки долетали в основном снаружи.

— Шахнуш тодд! — выругался Гонза по-гоблински, и в этот момент вагон швырнуло на бок. Парду на голову обрушилась сумка и одеяло Гонзы; секундой позже вагон, дернувшись пару раз, замер и стало отчетливо слышно недалекое гудение пламени.

— Durch’s Fenster! Durch’s Fenster, Roel! So schlage doch es zum Teufel ein!

Пард узнал густой бас Бюскермолена.

Гонза умудрился одеться в считанные мгновения и даже нашарить в темноте сумку Парда.

— Крушение, Пард! На поезд напали!

Будто бы Пард этого не понимал. Кто же это осмелился напасть на поезд? На эдакую громадину? Что за дикая отчаянная машина? Или это живые покусились?

Пард поспешно натянул брюки, рубашку и куртку, по-прежнему висящие на крючках у двери, только теперь одежда свешивалась не вниз, к полке, а наискось, к стене соседнего купе. Там же, на стене, превратившейся в пол, Пард нащупал ботинки, рядом с нераспечатанной бутылкой «Кола-копты», что свалилась с откинутого столика. Все это Пард проделал быстро и без излишней суеты. Особого страха он не испытывал, ибо неоднократно попадал в переделки и похуже, но прекрасно сознавал, что сейчас их с Гонзой жизни зависят только от быстроты, с которой они покинут агонизирующий поезд.

Гонза, сжимая в левой руке свою верную кепочку, сдвинул в сторону дверь, переместившуюся на потолок, и высунулся в коридор. Охотники слаженно покидали купе; кто-то помогал выбраться Вольво и перепуганной девчонке-секретарше. Окно напротив купе гномов было выбито, осколки стекла валялись рядом, но в раме не осталось ни осколочка. Снаружи, с улицы, кто-то крикнул:

— Шеф! Вы живы?

Кажется, это был Банник. А может, Лазука.

— Скажите, чтоб не орал. — Вольво поморщился; Роелофсен негромко шикнул на успевших благополучно убраться из соседнего вагона шоферов. Те сразу же затихли.

В восьмом вагоне никто не паниковал и не скулил без толку: народ подобрался не тот. Не прошло и двух минут, как все по очереди пролезли в окно и отбежали от поезда на полсотни шагов.

В голове состава неистово плясало жаркое оранжевое пламя; оттуда даже криков не доносилось. Зато в соседних вагонах голосили вовсю. Несмотря на то что кроме восьмого вряд ли хоть один вагон в поезде был заполнен больше чем наполовину, живых на юг ехало все же довольно много.

Эльфы-охранники с автоматами наперевес стояли рядом с Вольво. Бюскермолен и Роелофсен, как и все гномы, предпочитали мощные помповые ружья без прикладов. У остальных оружие было разномастное — от пистолетов до автоматических винтовок, только половинчик-повар тискал в ладонях рукоятку большого зазубренного ножа.

— Что делать, шеф? — хрипло спросил Бюскермолен, преданно глядя на вирга. — Снаряжение ведь сгорит!

В тот же миг по вагону стали стрелять. С противоположной стороны, из-за поверженного поезда. Длинными захлебывающимися очередями, и Парду показалось, что по меньшей мере из крупнокалиберного пехотного пулемета. Вагон гремел, как пустая жестянка, а охотники, все как один, бросились наземь.

— Е-мое! — просипел Гонза, опасливо приподнимая голову. — Уж не про наши ли это души, а, Пард?

— Не знаю, — процедил тот. На зубах противно заскрипело: не то песок, не то просто крупинки чернозема.