Время наступает - Владимир Свержин

Намму шел нарочито медленно, чтобы никто не смог догадаться, какие мысли роятся у него в голове.

«О, Мардук златоликий! Бежать? Но куда и как?! Вокруг стен Вавилона – отряды персидской армии. А если переодеться нищим?! В лохмотьях, с горбом и клюкою, ковыляя ночной порой мимо персидских дозоров, быть может, удастся проскользнуть? А если нет… – пред внутренним взором снова зажглись холодным пронизывающим огнем львиные глаза Кира, – еще, чего доброго, примут за лазутчика! Никто и никогда не узнает, где упокоится мой прах».

Лучи, безмолвные, ласковые посланцы дневного светила, пробиваясь сквозь зеленую листву и редкие в эту пору лиловые соцветия глициний, оплетавших ажурный свод над ступенями, пятнами скользили по лицу царского советника, которого чудом спасенный Валтасар во всеуслышание назвал третьим человеком в царстве после себя и отца своего, Набонида. Внезапно тень, пав на задумчивый лик, затмила, точно срезала, солнечные лучи. Намму медленно, опасаясь увидеть преграду, возникшую перед ним, поднял глаза. Он хотел, чтобы сердце его в этот миг остановилось, и того, что должно было произойти далее, уже не произошло. Но сердце предательски стучало. Как показалось Намму, сейчас оно грохотало, выдавая местонахождение хозяина, страстно желавшего стать невидимым.

Взор Намму, до того обращенный внутрь, медленно, точно после сна, начал воспринимать окружающее. Перед его глазами была серая в подпалинах волчья шерсть. «Ну вот и все, – с непонятным облегчением вздохнул он, поднимая голову вверх. – Умирать страшно, но ведь только один раз, в один миг».

Перед Намму стоял царский телохранитель. Стоял, загораживая лестницу. Намму еще раз взглянул на волчью шкуру, покрывавшую чешуйчатый доспех гиганта, на его лицо, поросшее бородой почти до самых глаз, и почувствовал, как у него темнеет в глазах и подгибаются колени. В голове из глубокого омута прошлого всплыло повествование старого Абодара, услышанное тем от своего деда.

В те времена, когда Ниневия была сильной и процветающей, прадеду довелось пережить нашествие скифов. Лишь милостью богов тогда он остался жив. Понижая голос и невольно оглядываясь, говорил Абодар о том, как скифы пили кровь из горла своих врагов, как снимали кожу с рук, чтобы сделать из нее гориты [14], как украшали сбрую коня прядями волос, снятых с голов убитых врагов вместе с кожей. Он говорил, что скифские цари не умирают, как прочие люди, что их хоронят с оружием и конем, а вокруг ставят стражу из таких же вооруженных мертвецов. И в ту ночь, когда луна сияет в небе, точно кровавое око ястреба, они выводят свое войско из-под могильного холма, чтобы вновь пить кровь и нести смерть каждому встречному.

– О, добрый господин, – послышался над головой Намму мощный, хотя и несколько приглушенный, голос скифа. – Не угодно ли будет тебе уделить мне толику времени твоего среди возвышенных размышлений.

Если бы на месте грозного воина на ступенях перед новоявленным царским советником вдруг оказался старик Абодар, пожалуй, он изумился бы меньше, чем при звуках этой почтительной речи. До недавних дней Намму вообще не был уверен, умеют ли эти дикие звери, а ему как-то и в голову не приходило считать скифов обыкновенными людьми, умеют ли они разговаривать. По рассказам отца, им больше пристало рычать, точно горные барсы, или же выть, подобно волкам. Однако недавно, когда на стене над мелеющим Евфратом он впервые услышал голос стоявшего рядом с Валтасаром дикаря, Намму вдруг почувствовал к этому чудовищу невольную благодарность. Как быстро разгадал сей прирожденный дикий воин его туманные иносказания. И вот сейчас… Таким языком выражались эллины из далеких прибрежных городов Гераклеи и Халкидона, а уж никак не скифы, или, вернее, как именовали они себя сами – скалоты.

– Я готов выслушать тебя… Кархан.

– Мудрейший, я хочу просить твоего совета, – скиф почтительно склонил голову в высоком кожаном колпаке, расшитом золотыми бляхами, на каждой из которых тот или иной дикий зверь сжимал в зубах или когтях свою добычу, – я тревожусь за жизнь своего повелителя.

«О Аруру [15], мать Энкиду! Неужели же это страшилище способно тревожиться? Да еще и за чью-то жизнь!» – от этой мысли Намму стало немного легче. Даже то, что причиной этого чувства была судьба царя, его не смутило.

– Я сам тому свидетель, – понижая голос до громкого шепота, говорил Кархан, стараясь всем своим видом отдать должное Единому богу эбору, – что тот, кто сделал твой народ избранным народом, кто явился вам в кусте огненном и даровал скрижали завета, сделал твои уста своими устами…

Не зная, что и ответить, Намму молча кивнул.

«Какой занятный скиф! – крутилось у него в голове. – Быть может, прежде чем попасть сюда, он и в самом деле жил в Элладе? Кто знает? Впрочем, сейчас это не важно. Интересно то, что ему, похоже, кое-что ведомо о боге эбору. Значит, он явился им в огненном кусте и дал закон на скрижалях. Нужно бы запомнить. При случае у Иезекии можно будет ввернуть. Еще хорошо было б на скрижали эти глянуть хоть одним глазком!»

Ему вспомнилась стоящая в центре города стелла Хаммурапи, мелко исписанная законами вавилонского царства. «Если и у эбору нечто подобное, то, пожалуй, одним глазком не обойтись».

– Я знаю, Валтасар щедро наградил тебя за пророчество, спасшее его жизнь и самого города от гибели, но ведь только подумай, вчера – еще миг, и все было бы кончено. Что, если завтра вдруг ты не поспеешь на помощь царю?

«Хотелось бы знать, к чему он клонит, – размышлял Намму, внимательно разглядывая силача. – Неужто он и впрямь так предан Валтасару? Отчего бы вдруг? Кто бы ни стоял у власти в этом городе, такое страшилище найдет себе место при любом правителе. Экий матерый зверь! Положительно, здесь какая-то тайна. Какой смысл дикарю-телохранителю искать змеиное гнездо? Ему надлежит убивать змей, когда те подползают чересчур близко. А может, он и есть такая змея? – Эта мысль обожгла молчавшего пророка так, что он невольно вскинул брови. – Не-ет, если бы он был змеей, никто и ничто не помешало бы ему ужалить Валтасара в удобный момент. Стало быть, тайна. Что ж, это к лучшему – от тайны всегда сыщется какой-нибудь прок!»

Кархан увидел, как удивленно, почти испуганно вздернулись густые брови собеседника и расширились его темные глаза. «Кажется, я попал в точку, – мелькнуло у него. – Ну конечно же, если расшифровывать огненные письмена Даниил мог из-под палки, то спасать Валтасара вчера его никто не заставлял. А значит, он или его бог положительно имеют виды на царя Вавилона. Быть может, Даниил желает добиться от него возвращения эбору на родину? Вероятнее всего, так. Не зря же он появился в Вавилоне сразу по наступлении священного для эбору года».

– Когда пастырь гонит своих овец на тучные луга, он должен опасаться дикого зверя, алкающего кровавой добычи. И потому берет он с собой посох, чтобы защитить себя и сторожевых псов, дабы хранили овец. Когда же случается такое, что дикий зверь обращается в сторожевого пса, вид его может обмануть глаз. Однако же клыки его обагрены кровью, и в следах его кровь. Что спасет тогда пастыря и паству, как не верный посох и вышнее попечение? – неспешно, стараясь донести каждое слово до своего обряженного в волчью шкуру собеседника, проговорил Намму.

«Мардук-вразумитель, – крутилось у него в голове, – хорошо бы теперь, чтобы этот дикарь понял, что хочу я ему втолковать этой околесицей. Одна надежда, что эллины обучили его не только красиво говорить, но и понимать услышанное».

«Господи, овцы, палки, собаки – что ж за манера у пророков говорить притчами! Ладно, предположим, пастырь и паства – символы государя и его народа, тогда, выходит, сторожевой пес – это я? – Кархан собрался уже возмутиться. – Хотя нет, я не пес, скорее уж я – палка. – Подобное сравнение тоже не радовало, но кое-что объясняло. – Стало быть, если верить пророчествам Даниила, а не верить им, как уже можно было убедиться, глупо, предатель – кто-то из тех, кто призван охранять покой мирной паствы. Знать бы теперь кто?! – Руслан недовольно поморщился. – Как жаль, что Господь, или, может быть, ноосфера, кто уж там знает наверняка, откуда пророк черпает свои откровения, не удосуживается сообщать адресов и имен. Э! А что это он там сказал о союзе пастыря, его палки и божьего попечения. Не на себя ли намекает почтеннейший Даниил? Что ж, может, оно и стоит того!»

– Стало быть, дело в псах, – тихо проговорил он.

«Все-таки он дикарь, – про себя вздохнул Намму. – Но это и к лучшему. Если взяться с умом – я стану его головой, а он – моими руками!»

– Некоторые люди душою чернее дикого зверя, и язык их – язык аспида, однако же, золотое шитие на одеянии прочим застит взгляд и не дает узреть истинного лица под личиной.

«О, это уже определеннее». – Кархан невольно улыбнулся, хотя со стороны движение его губ было едва заметно. Он еще хотел о чем-то спросить, однако напрягся, почувствовав спиной давящий взгляд, и резко повернулся. Внизу, под сенью колышущихся на ветру финиковых пальм, стоял человек в белом одеянии и островерхой шляпе. Кархану уже доводилось видеть его во время торжественных шествий и мистерий в святилище Мардука. Человек в белом был помощником Верховного жреца и, судя по одеянию, сам, несомненно, принадлежал к сословию магов.