Супостат - Иван Любенко

— Не стоило беспокоиться, — с натянутой улыбкой выговорил портной. — Я как раз собирался зайти в примерочную.

— А что сие такое? — кивая на непонятный инструмент, спросил статский советник.

— Это? Это резец. Он служит для копировки линий и знаков на одинаковые детали. Время от времени мне приходится его мелить. — Он вынул откуда-то покрытый мелом кусок картона, провел по нему несколько раз колесиком, вновь приложил к линейке и оставил белый точечный след на черной ткани. Было ясно, что расстояние между точками равнялось расстоянию между зубцами резца. — Полюбопытствуйте.

Клим Пантелеевич повертел инструмент в руках, попробовал острие шипа большим пальцем и спросил:

— А бывают другие резцы?

— Да, конечно. — Он выдвинул стол и достал еще два. — Вот эти. Один чуть больше, другой — меньше. Все зависит от фасона, мануфактуры.

— Вы их сами затачиваете?

— Нет, зачем же. Раз в месяц к нам приходит точильщик.

— Скажите, а где их можно купить?

— Во всех швейных магазинах. Самые лучшие — фирмы Solingen. Они не ломаются и служат долго. Итальянские тоже хороши. Видите название? — Шнеерзон протянул маленький резец. На его колесике читалось клеймо: «V.VOLPIFIRENZE».

— Интересная вещица. — Ардашев вернул резец и осведомился: — О несчастье, постигшем вашу хозяйку, я наслышан. И кто же теперь у вас заведует?

— Пелагея Дмитриевна — племянница госпожи Вяземской. До окончания оформления наследственных дел она является управляющей. А там видно будет. Если решит продавать мастерскую, то придется поступить на новое место. — Он вздохнул тяжело и придал лицу грустное выражение.

— А у кого же теперь кабинку примерочную заказывать? Надеюсь, вы поняли, о чем я? — спросил Клим Пантелеевич и хитро сощурился.

— А что, очень надо? — заговорщицки спросил закройщик.

— Можно сказать и так.

— На какое число желаете?

— На воскресенье, на три пополудни. Комнату займу часа на два. Естественно, с шампанским, виноградом, конфектами…

— Хорошо-с, господин Побединцев. Это обойдется вам в две красненьких… плюс расходы на угощенья. Простите-с, таков прейскурант. Куда деваться, живем-с на живую нитку.

— Превосходно! — Клим Пантелеевич вытащил из портмоне три червонца, небрежно бросил на стол и добавил: — А фамилию мою лучше забыть. Сами понимаете, семья, сплетни, ссоры…

— Не беспокойтесь. Разумеем-с, дело деликатное. Кроме меня, никто и не узнает-с, даже Пелагея Дмитриевна.

— Стало быть, договорились.

— Премного вам благодарен, — убирая банкноты в карман, засуетился Шнеерзон и вновь переменился, точно актер, игравший уже совсем другую роль.

«Господи, что делают с людьми деньги! — невольно подумал Ардашев. — Еще несколько минут назад он был слегка высокомерен, но стоило протянуть ему три червонца — он опять прежний. Так не лучше ли всегда оставаться самим собой? Тогда, по крайней мере, меньше фальши, а значит, и больше уважения среди окружающих».

И уже у самой двери статский советник развернулся и сказал:

— Да, шампанское — «Вдова Клико», шоколад — фабрики «Эйнем», виноград без косточек, и не забудьте свежую клубнику. Бокалы — непременно хрустальные. И букет алых роз. Если угодите — отблагодарю еще.

— Устроим в лучшем виде-с. Сугубая конфиденция гарантирована. Не сомневайтесь…

Клим Пантелеевич прошел в вестибюль. Надев пальто на беличьем меху и боярку, он оказался на улице.

Высокие серые здания смотрелись великанами. Как солдаты, они стояли в одну шеренгу, плечом к плечу. Мимо проезжал свободный таксомотор, и Ардашев поднял руку.

11

Откровения

«Опять пишу дневник. Пишу от отчаяния. Я не сплю уже три ночи. Устал. Все жду его, а он не приходит. Сатана куда-то исчез. Между тем ситуация развивается в весьма опасном ключе. Должен сказать, мне пришлось разделаться с этой разбалованной вертихвосткой — хозяйкой салона «Мадам Дюклэ». Но опасность моего разоблачения еще не миновала.

На этот раз я не стал возиться с пузырьком, пипеткой и капать в глаза серную кислоту. Я просто зарезал грешницу. Но не сразу. Прежде я усыпил эту расфранченную срамницу и хотел немного потешиться над ее прелестями — оставить на соблазнительном животике звезду Люцифера (перевернутые кресты я рисовал прошлый раз, а повторение — признак скудоумия).

Я и сейчас закрываю от удовольствия глаза, представив, как по ее белому, изнеженному мягкими простынями и мужскими ласками телу побежало бы безжалостное острое колесико, от которого всегда остается кровавый, точно выбитый иглами, след. Ах! Какое наслаждение я мог испытать! Подумать только! Но мне помешали. Неподалеку слонялся дворник с фанерной лопатой. И потому, усыпив развратницу, я затащил ее обмякшее тело за угол, распахнул шубу и ударил острым кинжалом (он куплен давно, еще в ту пору, когда я только мечтал вогнать его в спину жене; мечта сбылась, неверная супружница почила, но оружие так и осталось у меня).

А бесстыдница, кстати, получив в сердце два удара, даже не вскрикнула, а лишь улыбнулась во сне и выпустила из уголка рта кровавую пену. Неряха, она запачкала мне белую манжету сорочки! Теперь придется срочно от нее избавляться (скорее всего, сжечь в печи). А жаль. Она мне так нравилась. Особенно меня устраивал мягкий воротничок. Даже накрахмаленный он не натирал шею. Когда я подумал об этом, то так огорчился, что стал кромсать ей живот. Нож вновь и вновь погружался в рыхлую мякоть, и каждый раз там что-то неприятно булькало. Из ее чрева неожиданно ударили два темно-красных фонтанчика, измазали мне перчатки и окропили ее фильдеперсовые чулочки, державшиеся на эластичных подвязках. Пришлось вытирать руки об ее платье. Итальянские перчатки из тонкой кожи тоже испорчены! Я был взбешен. От расстройства хотел отрезать ей грудь, но именно в момент моего негодования мне на ум пришли новые стихотворные строчки, те, что никак не складывались в последние дни. Неожиданно я успокоился. И остановился. Я подумал, что могу их забыть и надо обязательно записать все, от начала до конца. И непременно мелом…Мысли бежали так быстро, что пришлось сокращать. Я успел нацарапать всего одно четверостишье, когда меня окликнул дворник. Он зашагал в мою сторону. Я бросился бежать. А что было делать? С этим тупым бородатым чудовищем разве справишься? Тут и кинжал не поможет. Обидно, что успел вывести лишь начало. Но ничего, скоро его и так все прочтут… Я уверен в этом. Однако пусть не думают дубоголовые полицейские ищейки, что найдут меня по почерку. Ха-ха! Знайте, господа сыщики, мы тоже почитывали криминальные романчики Животова, Гейнце и Шкляревского! И, поверьте, кое-что смыслим в этом деле! Так что не обольщайтесь раньше времени.

По дороге домой я все пытался понять, что же вдохновило меня на создание столь удивительного произведения? Алые следы на белом снегу? А может, болезненный изгиб ее стана? Стройные ножки в окровавленных чулках? Или затянутая в скрипучий корсет грудь?

Я со всех ног летел в свою обитель, чтобы сохранить душевный настрой и не забыть эти слова, этот ритм, этот пьянящий аромат духов. Кое-как смыв кровь, я сел за стол, и моя рука, которая только что вершила правосудие и усмиряла похоть, теперь стала дланью поэта. Перо скользило по белоснежной бумаге, строчки ложились ровно и аккуратно, без помарок, точно кровяные следы на снег. Тускло горела свеча, музыка слов звучала в тишине, и я отчетливо видел каждую букву, каждую запятую. А в окне, в кисейной вуали растрепанного облака, бесшумно плыла луна-девственница. Ее свет проникал в комнату, струился по стенам, как той ночью, когда я подарил Дьяволу первую человеческую жизнь, ее жизнь… Удивительно, но и мертвая она была красивой.

P.S. Должен признаться, что новенькая пышечка чертовски хороша. Она пряма и непосредственна. И бесхитростна. Не так чтобы уж очень молода, но еще и не утратила былой привлекательности. Словом, не дурна собой. Правда, избалована, как и все дамы ее круга. А не заняться ли ею всерьез?»

12

Супостат

Ардашев стоял у дома на Гороховой, где жила покойница Вяземская, и рассматривал следы надписи, о которой говорил сыщик Игнатьев. У стены, слегка запорошенные снегом, лежали букеты свежих роз. Их багровый цвет, точно кровь, напоминал о недавней трагедии. После нее минуло уже два дня, но буквы, выцарапанные на стене, все же можно было разобрать. Ардашев достал записную книжку, раскрутил Waterman и аккуратно перенес текст на бумагу. Полицейский оказался прав, это были стихотворные строчки:

Ф-е ч-киП-е с кр. а-тЖ-ь р-я на к-киИ г-й а-т

— Жаль ее, не правда ли? — услышал он за спиной чей-то голос.