За сроком давности - Ирина Зарубина

— Какие буквы, не помните? — Клавдия встала и подошла вплотную к Мамину. — Постарайтесь вспомнить, это очень важно.

— Да не помню я! — взорвался вдруг мужчина. — Ничего я не помню. И вспоминать не хочу… Извините. — Взяв себя в руки, он сел на место. — Не помню, какие буквы. Латинские. Я его спросил, что это обозначает, а он лыбится и говорит: «Военная тайна».

— А когда это было? В каком году? Или тоже не помните?

— Почему, помню. — Мамин пожал плечами. — Очень даже хорошо помню. Второго ноября семьдесят девятого года.

— Когда? — Ирина чуть не грохнулась с табуретки от неожиданности.

— Я же сказал — второго ноября семьдесят девятого года.

— Скажите, Дмитрий Петрович, а почему вы так точно запомнили этот день? Он что, какой-то особенный? — спросила Клавдия.

— Очень просто. — Мамин посмотрел на нее уставшими глазами — Я тогда выставлял. Второго ноября — день рождения отца. Я каждый год его отмечаю. А в том году ему шестьдесят должно было исполниться. Поэтому и запомнил.

— Скажите, а в каких отношениях были Мария Шилкина и Вальдберг? Тот, который теперь брат Симон.

— А при чем тут отношения Эдика и Маши? — Мамин снова вскочил с кровати. — Я им свечку не держал.

— Значит, были? — Клавдия посмотрела на часы. — Простите, но мы уже на электричку опаздываем, нам еще до самой Москвы трястись.

— Всего хорошего! — бросил он через плечо. — Скатертью дорожка.

— Ну что ж, спасибо. — Клавдия улыбнулась. — Вы нам очень помогли. Вы даже сами не представляете, как вы нам помогли.

— Да пошли вы!.. — И Мамин с грохотом захлопнул дверь.

— Клавдия Васильевна! Брать, пока не ушел. Я еще утром говорила…

Ирина с Клавдией бежали по тропинке к станции, то и дело рискуя в темноте налететь на столб или грохнуться в какую-нибудь яму.

— Может, останемся? Пойдем прямо сейчас в местное отделение и прикажем арестовать?

— Ага, да. И попросим пустить нас переночевать с ним вместе в камере, да? — Клавдия с разбегу влетела в лужу. — И потом, кого арестовать?

— Монаха этого, конечно.

Они влетели на перрон в самый последний момент. Двери электрички захлопнулись прямо за спиной Дежкиной.

— Разве не ясно, это же он убил. — Ирина устало плюхнулась на лавку.

— А я как раз думаю, что это Мамин. — Клавдия устало присела на лавку рядом.

— Да вы что? — Ирина недоуменно посмотрела на нее. — Клавдия Васильевна, это же ясно как божий день. Роман между ним и Шилкиной был? Был. Он тогда только-только из психушки вышел? Вышел. Приревновать мог? Мог. Они ведь с Василюком ту могилу закапывали. И когда эти двое его женщину поимели, он их просто взял и грохнул. Он сказал, что не знает Шрама, когда вы ему снимок показали. А разве он забыл бы его после того, что случилось? Значит, соврал. Убил их обоих, в яму закопал и…

— И надпись написал. — Клавдия ухмыльнулась. — А тебе не кажется, что ты упустила одну очень важную вещь? Даже не одну, а несколько.

— Какие?

— Первое — Вальдберг мог нам и не говорить, что Мамин тут. Но сказал. А Мамин взял и потопил человека, который его из дерьма вытащил. Мог ведь тоже не рассказывать про ту пьянку. Ну, допустим, что это он, щупленький, дунь — развалится, убил двух здоровых мужиков из-за женщины. Вора в законе прирезал, как поросенка, а второму шею свернул. Допустим, что так сильно в нем ревность взыграла. Но стал бы он после этого отрезать у Шрама руку и идти убивать еще троих ни в чем не повинных людей? Стал бы он убивать и дядю Гену через восемнадцать лет, и ту самую возлюбленную, ради которой все затеял? И уж точно не стал бы трепаться про свою страсть к Шилкиной. Мамин, заметь, тоже не стал трепаться. Нет, Ириша, не все тут так просто.

— Но зачем тогда он солгал?! — не унималась Калашникова. — Зачем сказал, что не знает Шрама?

— Не знаю. — Клавдия пожала плечами. — Чего не знаю, того не знаю. В любом случае завтра утром — обоим повестки и обоих в Москву. А там разберемся.

— Завтра выходной, — напомнила Калашникова.

— Вот черт, придумали эти выходные! — в сердцах ругнулась Клавдия. — Ну, тогда в понедельник.

Гремя на стыках, электричка неслась к столице. Клавдия откинулась на спинку и закрыла глаза. Задремать, конечно, не получится, но хоть привести в порядок растрепавшиеся мысли…

ПОНЕДЕЛЬНИК

8.45–10.00

Он стоял у проходной, растерянно глядя на проходящих мимо людей и как бы извиняясь взглядом за свою не совсем подходящую для этого места одежду. Кто-то даже хотел сунуть ему в руку мелочь, думая, что он собирает на храм.

Клавдия заметила его еще издали. А монах даже не сразу узнал ее, когда она подошла к нему и остановилась напротив.

— Здравствуйте, Эдуард Артурович.

— Ну наконец! — Он несколько раз перекрестился и вдруг заплакал. — Ох, грех какой. Грех-то какой!..

— Что стряслось? Что с вами? — Дежкина схватила его за руку и потащила на вахту. — А ну перестаньте реветь! Как баба, прямо. Толком можете объяснить?

— Дежкина! — еще издали раздался торжествующий вопль Патищевой. — Взносы! Платить собираешься?!

Не обращая никакого внимания на монаха, она подскочила к Клавдии и загородила дорогу своим большим туловищем.

— Ну вот, теперь не уйдешь. Давай, плати. — Глаза Патищевой блестели от радости.

Клавдия подошла к ней, подманила к себе пальчиком, склонилась над ее ухом и вдруг со всей силы крикнула:

— Не буду!

С перепугу бедная Патищева отскочила к стенке и сшибла мусорное ведро.

— Пойдемте, брат Симон. — Клавдия Васильевна взяла его под локоть и повела в кабинет.

— Ну, что случилось? — спокойно спросила Клавдия, усадив его в кресло и налив стакан воды.

— Ох, грех какой взял на себя, ох, какой грех. — Монах выпил воду, половину расплескав на пол, и поставил стакан на стол. — Соврал я вам давеча, товарищ следователь. Простите, гражданин… гражданка.

— Госпожа. — Клавдия улыбнулась. — У нас теперь все господа.

— Неправду я вам сказал. Про того мужика с фотографии, что вы мне вчера показывали.

— А я знаю. — Дежкина улыбнулась. — Мне не привыкать. Мы потом у Мамина были, он нам все про тот день рассказал.

— Зато мне привыкать. — Симон немного успокоился. — Как же это у меня так получилось? Взял и соврал.

— Вы из-за этого сюда приехали? — Клавдия села за стол. — Чайку хотите?

— Да, если можно… Конечно, из-за этого. Вы как ушли в пятницу, меня прямо как по голове стукнуло. Как же это я мог сказать неправду? Я же обет давал. Я же монах! Я за вами на станцию бросился, а вас нет. Ну я в электричку прыгнул, и… Не догадался, что вы к Диме Мамину зайдете.

— Ну, мирянам это тоже не очень простительно. — Клавдия поставила перед ним чашку чая и сахарницу. — Так вы что, всю ночь тут под проходной простояли? Вас же арестовать могли.

— Не всю. Часов до двенадцати. А потом в Даниловский ночевать поехал. Там лепота, службу отстоял субботнюю и воскресную, каялся. А сегодня пришел пораньше, чтобы вас не упустить. Я ж не знаю, как вас найти.

— Ну зато мы знаем. Мы бы вас сами нашли.

— Я признаться вам хочу, Клавдия Васильевна. Я этого мужика помню на самом деле. Очень даже хорошо помню. Это Корыто. Как звать не знаю, врать не буду. Он к дяде Гене приходил несколько раз.

— Эдуард Артурович. — Клавдия вынула из стола ящика диктофон и поставила его на стол. — Вы не возражаете, если я буду записывать? Только сразу хочу предупредить, что, если вы согласитесь, эта запись будет фигурировать в деле как улика. Это ваши показания.

— Да, конечно, можете записывать. — Монах пожал плечами.

— Ну тогда можете говорить. — Клавдия нажала кнопку записи.

— А что еще говорить? Я все сказал. — Симон виновато улыбнулся. — А что еще?

— Как, все? — Дежкина от недоумения даже открыла рот. — Что, совсем все?

— Да.

— Ну хорошо, давайте по порядку, — сказала она, взяв себя в руки. — Скажите, а чего вы так испугались? Почему сказали неправду?

— Даже не знаю, как объяснить. — Симон опустил голову. — Я ведь вам говорил, что у меня с Машей Шилкиной было…

— Да, я понимаю.

— Ну вот, как-то — день рождения у кого-то был — она сильно выпила. Ну и Корыто стал за ней ухаживать. Откровенно так ухаживать, нагло. А она хохотала все время, в общем довольно безобразно себя вела. А под вечер вообще ничего уже не соображала. Ну, он ее в охапку и потащил к дяде Гене в сарай. А я ничего сделать не смог.

— Побоялись? — тихо спросила Клавдия.

— Побоялся, — закивал головой Симон, глядя себе под ноги. — И еще ведь себе не хотел в этом признаться. Он там ее в сарае… А я сидел с остальными, водку пил, шашлык ел, анекдоты рассказывал. Потом он вышел и остальным предложил воспользоваться. Ну тут Жорик вскочил и побежал. А я еще пошутил, что, дескать, надкушенное яблоко не ем. Ох, до сих пор вспоминать противно… Поэтому и соврал. — Он вдруг поднял голову и посмотрел Клавдии в глаза. — Не знаю, поймете или нет.