Кольцо предназначения - Наталия Ломовская

– Что празднуем? – бодро спросила Вероника Андреевна, расцеловав внучку. – Калину в кругу? – Внучка писателя-драматурга, она любила сдобрить обиходный разговор колоритным оборотом изустной народной речи, по-старинному назвать какие-либо привычные явления или сверкнуть вдруг поговоркой. Умела она и виртуозно материться – правда, при внучках этого таланта старалась не проявлять, но как-то обругала агрессивного пьяницу, приставшего к ним на улице, да так, что он съежился и «уполз в сторонку».

– Да ничего. С горя пьем.

– С горя пить не надо. Спиртное – катализатор. Как огонь. Ускоряет и углубляет те процессы, что в человеке происходят. Пить на радостях – еще больше радоваться. Пить с горя – сильнее горевать.

– Ладно, будем тогда с радости. У меня, например, большая радость. Родной отец женится! Разве не праздник?

– Юрий женится?

Вероника Андреевна медленно опустилась в кресло, не отрывая взгляда от внучки. Яркое солнце из окна осветило ее, и у Веры больно екнуло сердце. Она старая, совсем старая! И одета в линялый фланелевый халат. Откуда такой халат, бабушка сроду не ходила дома в халатах!

– Как женится? На ком?

– На женщине, – пожала плечами Вера. – На ком же еще? Зовут Светлана, она его секретарь-референт.

– Как он быстро...

– Я тоже так думаю. Слушай, бабуль, а ведь ты отца никогда не любила...

– Веруша...

– Не спорьте, Вероника Андреевна. Я знаю. Могу я тебя теперь спросить – что тебе в нем не нравилось?

– Ничего определенного ответить тебе не могу. Человек он всегда был серьезный, ответственный, хороший муж из него получился... Но ты верно заметила, не лежало у меня к нему сердце с самого начала. Перед тем как Юрию с Верой зарегистрироваться, я сон увидела. Такой страшный, что утром первым делом к зеркалу побежала, смотреть, не поседела ли?

– А какой сон? Расскажи?

– Негоже об этом вспоминать... Ну да слушай.

Вероника Андреевна откинулась на спинку кресла, закрыла глаза. Голос ее изменился – теперь он звучал звонко, ясно, словно вернулась она в ту пору, когда еще были силы, и здоровье, и молодость, и живая, прекрасная дочь в коротеньком, по моде, свадебном платье кружилась перед зеркалом...

– И вот приснилась мне сумеречная, темная долина. Холмы песчаные в ней и песок холодный, как лед, а где-то рядом море дышит, солью пахнет. Как-то сразу ясно стало, что нет воздуха в этой пустыне, но дышать все же можно. Иду, а мне человек навстречу. Испугалась, а потом вижу – это Федор Ильич...

– Прадедушка?

Но Вероника Андреевна не слышала внучку.

– И на лицо он, как я запомнила, и фигурой тот же, а все же кажется мне, что он – мальчик, лет двенадцати, не больше. Просто знаю, и все тут. И говорит он мне: не допускай Веру до замужества. Не ее это муж, чужой. Пусть дождется своей судьбы. Тут у меня голос прорезался, я его и спрашиваю: деда, а ты-то что тут делаешь? Что за место такое страшное? Рай это, ад ли? Не рай и не ад, он мне отвечает. А вот при жизни своей, в юности еще, разлучил двух влюбленных и за то обречен по этой пустыне скитаться, ни солнца, ни звезд не видеть. Море слышу и чую, а дойти до него не могу. Если встретятся они, узнают друг друга – тут мне и свобода будет, и море я снова увижу, и солнце, и крик чайки услышу над волной... Говорит, а сам трясется, словно от холода. Деда, говорю, что ж ты дрожишь? Дай я тебя укутаю, согрею! И вроде платок на мне шалевый, клетчатый, что до сих пор лежит где-то, и хочу я Федора Ильича обнять, платком укутать. Обхватила его руками, а он прахом рассыпался... Я как закричу! Так и проснулась от собственного вопля.

– Да, страшный сон, – посочувствовала Вероника. – Бабуль, а про каких Предок влюбленных говорил? Как могут они соединиться? Ведь сколько лет прошло!

Вероника Андреевна вздохнула и открыла глаза.

– Думаю, речь шла о прабабке твоей, его сестре, Полине Ильиничне. Она дочку без мужа прижила, Федор Ильич о ней всю жизнь заботился и внуков своими считал. Может, и было что у него на совести. Да что говорить, Веруша! Это сон, а снам верить грешно, говорят. Да что ж мы так загрустили? Наливай-ка, внуча, вина!

– Это был Холодный берег, – пробормотала Вероника.

– Что, Веруш?

– Нет, это я так. Знаешь, бабуля, а у меня есть и хорошая новость!

– Хорошие новости нам бы очень не повредили.

За бутылкой вина Вера поведала бабушке о переменах в своей жизни.

– Сошлись – живите! – наказующе-строго объявила Вероника Андреевна. – Не нравится мне вот только, что он фотограф... Лучше был бы человек серьезной специальности... «Был бы ты, скажем, слесарь, или какой-нибудь сварщик...» Нет, не обязательно слесарь...

– Да нет, бабуль, это песенка такая. Был бы ты, скажем, слесарь, или какой-нибудь сварщик, или хотя бы милиционер, только не барабанщик!

– А ты из старухи дурочку не лепи. Песню знаю. Они еще про негра пели и про шрам на заднем месте. Милиционер и правда лучше.

– Да чем же, бабуль? Я потрясена твоими познаниями в области современной музыки, но ты пойми: я ж филолог, человек творческой профессии. О чем бы я с ним говорить стала? С этим... Представителем органов правопорядка?

– Милая моя, да зачем же с мужем-то говорить? Мужа любить надо, а уж если любовь есть, то и беседа будет. Поверь мне, Вероника, я жизнь прожила.

– Помню, отец как раз и сетовал на то, что мама его не понимала. Жили они, видишь ли, в разных сферах... Впрочем, может, ты и права. Но раз сошлись...

– Живите! – докончила Вероника Андреевна и рассмеялась. – Главное, что ты счастлива. А как на работе?

– Еще лучше!

– Вот и слава Богу.

Бабушка всю жизнь была верующей. В ее маленькой квартире был настоящий киот, немеркнущим огоньком сияла старинная лампада тускло-зеленого стекла, таинственно мерцали ризы. В детстве сестры боялись этой иконы – усекновенная глава Иоанна на блюде смотрела страшными, таинственными белыми глазами. Странный трепет вызывала в девочках и ветхая книжечка с истершимся золотым крестиком на обложке. Поминальная книжка – называла ее Вероника Андреевна. Туда были вписаны имена всех родственников, живущих и почивших. Те имена, поминались что «за здравие», перекочевывали постепенно в графу «за упокой». Именно это и пугало когда-то Веру. Вот и мамино имя вычеркнуто из списка живущих, теперь и ее поминает бабушка в своей заупокойной молитве...

– Бабуль, а поминальная книжечка у тебя жива? Можно посмотреть?

– Посмотри, Веруш. Там, в киоте, за Богородицей.

Вот она, книжка, еще сильней обветшала. Так и есть – мамино имя вписано в «за упокой». Предок-писатель Федор Ильич Солодков и его сестра, прапрабабка Вероники, Полина Ильинична Солодкова. Ее дочь, Вера Петровна. Андрей Тимофеевич – муж Веры Петровны. Их дочь, сестра бабушки Валентина, умершая в двадцать лет, через неделю после своей свадьбы. По семейной легенде, она простудилась под яростным летним ливнем и в три дня сгорела от воспаления легких. И наконец – Иван Кузьмич, дед Веры. Она очень смутно помнит его седую голову и натужный старческий кашель. И вот и мамино имя...

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});