Руины стреляют в упор - Иван Новиков

Быть осторожным! И без этого предупреждения он не стал бы необдуманно рисковать жизнью.

Обходя кварталы, где можно было бы подцепить «хвост» — шпика СД, спокойным, медленным шагом приближался он сейчас к центру города. Вот и Советская улица. Дом правительства. А рядом с ним — небольшие деревянные домики. В один из них и зашел Андрей Иванович.

В передней его встретила невысокая, еще довольно молодая брюнетка. Она смотрела на него удивленными черными глазами.

— Что вам нужно?

— Я ищу Славку.

— Славка живет здесь. Заходите, пожалуйста.

Они вместе вошли в комнату. Навстречу им из-за стола поднялся дюжий, но меньше Андрея Ивановича ростом, молодой человек с пышной, черной как смоль чуприной.

— Я и есть Славка. Очень рад познакомиться с вами, Андрей Иванович. Как раз таким я и представлял вас.

— Откуда же вы знаете меня? — удивился Подопригора.

— Да уж знаю кое-что. Надеюсь, что мы не ошиблись, рассчитывая на вас. Товарищи заверяют, что вы честный советский человек. Разве не так?

— Так.

— В таком случае разговор наш будет совсем откровенным. Давайте пройдем вон туда.

Они вошли в маленькую боковую комнатку, в которой стояла чисто прибранная кровать, ночной столик и два стула. Попросив гостя сесть, Славка закрыл форточку и сел, почти упираясь коленями в колени Подопригоры.

— Дело вот в чем, дорогой Андрей Иванович, — спокойно начал хозяин. — В Минске действует подпольная партийная организация. Она должна выпускать листовки, а если будет возможность — и газету. Для этого необходима типография. Ее у нас нет. Однако ее можно иметь, если этого захотят честные советские патриоты. Товарищи, работающие вместе с вами, сообщили, что в типографии есть русские шрифты, на которые немцы не обращают никакого внимания. Не согласились бы вы перенести эти шрифты на нашу квартиру?

В памяти Андрея Ивановича сразу возник темный подвал типографии со штабелями наборных касс. Их можно все забрать, и никто не спохватится даже через год. Но как их вынести за ворота, охраняемые эсэсовцами?

Андрей Иванович в раздумье, теребил бороду, комкал пеструю шапку-ушанку, непрестанно попыхивал трубкой...

— Да, задали вы задачу...

— Конечно, нелегкую, как и вся наша борьба. Каждую минуту ходим будто по острию бритвы. На то и борьба.

— Хорошо, я посоветуюсь с хлопцами. Что-нибудь сделаем.

— Нам нужно точно знать. Это во-первых. А во-вторых, с кем вы предполагаете советоваться, надежные ли это люди?

— За них я ручаюсь. Это мои друзья по несчастью. Вместе в лагере были, вместе оттуда выбрались.

И Андрей Иванович рассказал, каким образом он с тремя товарищами попал в типографию.

— Одному такое дело трудно осилить. А вместе — сможем. В них я уверен, хлопцы надежные.

На прощанье Славка крепко пожал руку Андрею Ивановичу.

— Полагаюсь на вас, товарищ Подопригора.

— Будет сделано!

Легко сказать: «Будет сделано!» А как сделать все это под пристальными взглядами фашистов и их холуев?

Андрей Иванович возвратился домой озабоченный, суровый. Долго ходил по комнатке, потом сел на свои нары и задымил трубкой. Товарищи видели его необычное настроение и не приставали с вопросами. Знали: придет время — сам скажет.

Уже собирались ложиться спать, когда он жестом позвал к себе хлопцев.

— Мне сегодня предложили одно очень трудное дело, и я не решился отказаться. Надеюсь, вы поддержите меня.

— Что за дело? — в один голос спросили товарищи.

— Предупреждаю: если у кого духу не хватит, сразу отказывайтесь — здесь кровью пахнет... Жизнь ставим на карту.

— Нечего пугать, — сказал Полонейчик, один из товарищей Андрея Ивановича. — Сколько раз мы ставили жизнь на карту... Было бы за что рисковать! Правду я говорю, хлопцы?

— Да, конечно! — откликнулись Трошин и Удод. — За хорошее дело рискнуть можно.

— Тогда слушайте, — продолжал Иванов. — Подпольщики Минска просят достать им русские шрифты и типографское оборудование. Понятно?

— Почему не понятно, — ответил Удод. — Если нужно, сделаем...

— Начнем сегодня. Сначала упакуем шрифт в небольшие пакетики. Каждую букву отдельно. В карманах понесем.

...И вот они в типографии. Подвал встретил их необычной теменью. Казалось, вот-вот стукнешься о стену лбом и из глаз посыплются искры. Одно хорошо, что здесь за тобой не следят вражеские глаза.

Ощупью нашли бумагу, кассы со шрифтами и начали делать пакетики. Сколько букв в алфавите, столько и пакетиков. Сначала опорожнили одну кассу, потом другую.

Все это вынесли наверх, спрятали под матрацы и легли спать. Но сон не приходил: сделана только часть работы, притом не главная. Самое трудное — пронести шрифт мимо эсэсовцев через проходную будку.

Дня через три, еще до конца работы, Михаил Полонейчик направился на разведку. Ему, уборщику, можно было ходить по двору, не вызывая подозрений у эсэсовцев. Не раз он ходил там и собирал окурки, которых немало валялось около проходной. Случалось, часовой сам бросал окурки, чтоб дать работу уборщику. На этот раз часовой даже не посмотрел на Полонейчика. Он сидел на скамеечке, положив автомат на колени, и играл на губной гармонике какую-то немецкую песенку.

Вернувшись в свою комнату, Полонейчик сообщил:

— Кажется, сегодня можно рискнуть.

Шрифт разровняли в пакетиках и начали запихивать в карманы. Отяжеленная грузом одежда чуть не трещала на худых плечах.

— Съезжают, лихо их матери, — гудел Удод, то и дело подтягивая штаны. — Хоть гвоздями прибивай...

— Да и гвоздей в такой скелет не загонишь, — шутил Трошин.

— Действительно опасно, — сказал Полонейчик, самый маленький и самый худой из всех. — Как бы вдруг не потерять штаны возле проходной. Шутки не веселые...

Пришлось так затянуть пояса, что аж дышать стало трудно.

И вот вместе с толпой рабочих к проходной направились Полонейчик, Трошин и Удод. Возле часового рабочие шли не торопясь, и он холодно и подозрительно осматривал их с головы до ног. Хоть бы не протянул руку, не дотронулся до карманов...

Первым прошмыгнул маленький, живой Полонейчик, за ним — Удод и Трошин.

Вздохнули, когда прошли квартал и очутились около больничного городка, где ждал Подопригора.

— Еще одно такое испытание — седой станешь, — признался Трошин.

— Ничего, привыкнешь, — шуткой утешал его Удод, подкручивая усы. — И каким еще героем будешь...

Принесли пакетики на Садовую набережную. Глафира Васильевна уже ждала их на улице. Кивком головы позвала в сарайчик. Они оглянулись. На улице совсем пусто. И соседей — ни души.

Дверь в сарай была открыта. В полумраке можно было разглядеть большой штабель торфа. Он лежал здесь, видимо, давно.

— Туда, к стене, — показала Суслова. — Складывайте, я засыплю торфом, чтоб не видно было.

Вывалили на торф свою опасную, тяжелую ношу и сразу же пошли в типографию. А Глафира Васильевна осталась в сарае.

На другой день по паролю Андрея Подопригоры к ней пришли связные из гетто. Она не знала их имен. Слышала только, что одного из них, видно старшего, хлопцы звали Борисом.

А Подопригора прямо-таки горел. Дело наладилось, разве можно теперь успокоиться? И он торопил других и сам торопился.

— Глафира Васильевна, помогайте, — просил он. — Хлопцы не часто могут выходить. Но я имею возможность вынести шрифты за ворота. Приходите на Татарский мост в двенадцать часов, заберите у меня...

— Приду, — коротко ответила она.

И пришла. Не одна. Взяла с собой Зою. Девочка уже понимала, что мать делает какое-то очень опасное дело, вредит вон тем наглым фашистам, которые попадаются на каждом шагу. Девочка не умом, а маленьким сердцем своим чувствовала врагов. Шла она, боком прижимаясь к матери и с любопытством озираясь по сторонам.

На Татарском мосту долго ждать не пришлось. Из ворот типографии спокойной, уверенной походкой вышел Подопригора. Он всегда ходил так: самоуверенно, твердо, с высоко поднятой головой, отчего лопаточка бороды немного выторкивалась вперед. Вот эта самоуверенность, решительный взгляд действовали на немецких часовых больше, чем аусвайс. Подопригору никогда не задерживали в воротах.

Издали увидев Глафиру Васильевну, весело закивал головой. Раньше он никогда не подходил к ней ближе чем на три-четыре шага, держался скромно, а на этот раз взял под руку и громко сказал:

— Пройдемся немного!..

На ходу вытаскивал из кармана пакетики со шрифтом, передавал их из рук в руки, под муфтой.

А она сначала запихивала пакетики в муфту, а когда та стала полная — перекладывала в карманы, наклонялась к Зое и той насыпала в карманы.

Забрав все, что принес Андрей Иванович, они разошлись. На прощанье Подопригора попросил:

— Придете еще через два часа...

Оставив шрифты в торфе, в другой раз пошла одна, без Зои. Боялась, как бы не накликать беду на дочку. Если уж придется погибнуть, то лучше одной.