Граф Соколов — гений сыска - Валентин Лавров

Соколов еще раз внимательно разглядывал таинственный чертеж, хотя каждый штрих его помнил наизусть. Ответил он не сразу:

— Но, как удалось выяснить, Дмитрий вел рассеянный образ жизни, ему постоянно не хватало денег.

— Ну и что? Многим не хватает их, но никто не идет на преступление. Тем более, повторюсь, что все ценности в сохранности. Сыну не нужна была смерть отца. А вы безвинного бросаете за решетку, нарушаете закон.

— Нет, любезный начальник, я закона не нарушаю.

Вам известно: мы имеем право задерживать подозреваемого на трое суток. Согласен, что тюремная камера — место гнусное. Но она лишает преступника воли к сопротивлению.

— Нет, не всегда! Знаю исключения.

— Есть такие, это или закоренелые злодеи, для которых тюрьма — дом родной, или натуры с железным характером. Дмитрий не похож ни на тех, ни на других.

Соколов прошелся по гостиной, смягчив тон, произнес:

— В конце концов наше желание должно совпадать с целью Дмитрия: выяснить причины смерти библиофила. И ради этого, ради отца родного, можно два-три дня потомиться на тюремных нарах.

* * *

Сыщик задумчивым взором уставился в заманчиво древние корешки раритетов, которыми был набит палисандровый шкаф. Даже их внешний вид вызывал в его сердце приятный отзвук. Вдруг блестящая мысль молнией сверкнула в его сознании. Он хлопнул себя по лбу:

— Вот он — ключ к разгадке! Как же прежде я не понял этого? Аркадий Францевич, какое несоответствие при взгляде на эти книги режет вам глаз?

Кошко с недоумением смотрел на книги и несоответствия никакого не замечал:

— Не знаю...

Соколов возмутился:

— Нет, вам, любезный начальник сыска, не преступников искать — в колониальной лавке бананами торговать!

Кошко, с трудом после захолустной Риги избавлявшийся от провинциальной фанаберии, вздернул нос:

— Вы, Аполлинарий Николаевич, что-то сказать хотите?

Соколов хлопнул Кошко по плечу так, что тот аж присел, и проревел:

— Внимательней зрите, командир, на сии раритеты.

Любой собиратель редкостей расставляет книги на полках не абы как, а обязательно с толком. Учитывает и формат, и цвет переплета, но главное — тематика. Он никогда, к примеру, не поставит книгу по геральдике среди первых путеводителей по Москве, вышедших при Екатерине Великой. А здесь что? Видите, вот раритеты, тисненные при Петре Первом. И вдруг среди них — тома энциклопедического словаря Брокгауза и Эфрона. А тут, между первопечатными фолиантами ииллюстрированными изданиями, словно пятна черной смолы, опять глаз режут тома Брокгауза!

Кошко словно только что прозрел — с великим удивлением уставился на книжные ряды. Он удивился:

— И впрямь, как это прежде мы не обратили внимание? Теперь мне ясно, что с полок сняли какие-то книги и вместо них поставили эти увесистые тома, которые рядом со шкафом стоят прямо на полу.

— Да, брали без всякого порядка, лишь бы заткнуть в шкафу прорехи. Мне теперь понятно, что означает чертеж: горизонтальные линии — полки, вертикальные — книги. А красный карандаш указывает как раз туда, откуда были сняты редкости и теперь красуются почти ничего не стоящие тома Брокгауза.

— Но могли с этой целью воспользоваться и другими книгами, вон сколько их здесь на полу!

— Конечно, но под руку попался именно Брокгауз, которого восемьдесят шесть томов. Наверняка это сделал не книжник, работа слишком грубая.

Кошко испытал сильнейшее волнение. Он замели:

— Безусловно, покойного Абрамова кто-то обворовал. Желая выиграть время, чтобы воровство не было сразу раскрыто, заложил освободившиеся места книгами. Но Абрамов заметил пропажу и с горя удавился. Вы согласны со мной, дорогой Аполлинарий Николаевич?

Соколов возразил:

— Из-за десятка-другого исчезнувших книг в петлю полезет лишь душевнобольной, а покойный не был таким. Ведь свидетели — Пятакова, Дмитрий, — говоря о “ненормальности”, имели в виду лишь болезненную страсть Абрамова к книгам. Но страсть эта не является психическим заболеванием, скорее наоборот — говорит о глубоких знаниях древней и редкой книги, о высоком интеллектуальном уровне субъекта. Да, покойный Абрамов был чудаком, но это с точки зрения обывателей, разбирающихся в книжной культуре, как свинья в апельсинах.

— Что предпримем дальше?

— Выясним, какие книги пропали. Для этого надо встретиться с книжниками, приятелями Абрамова, — Ульянинским и Чуйко. На кухне лежит “Вся Москва”. В этой книге мы найдем их адреса и телефоны.

Пыль веков

Далее события развивались с невероятной скоростью. Не прошло и часа, как в квартире Абрамова появилось двое гостей. Один — высокого роста, крепкий в плечах антикварий с Мясницкой улицы — Владимир Чуйко, с жесткой щеткой усов под слегка проломленным носом, придававшим ему мужественный гладиаторский вид. Другой — щеголевато одетый, с задумчивыми глазами на интеллигентном лице — чиновник Управления удельного округа Дмитрий Ульянинский.

Библиофилы, повздыхав о покойном, дружно ответили Соколову:

— Да, в библиотеке Абрамова (Царствие ему Небесное!) есть прекрасные и весьма ценные раритеты. И мы их знаем.

Совместными усилиями библиофилы вскоре установили:

— Исчезли из шкафа одиннадцать первопечатных книг, выходивших в шестнадцатом веке в типографиях Ивана Федорова, Острожского, Невежина. Вот на их месте как раз теперь стоят тома энциклопедии. Среди изданий, появившихся при Петре Первом, нет трех книг, среди которых особенно редка “Симболы и эмблемата...” Она напечатана в 1705 году в Амстердаме и содержит восемьсот сорок гравюр. Экземпляр Абрамова некогда принадлежал Виллиму Монсу — фавориту самой Екатерины Первой, обезглавленному по приказу Петра.

— А чье место занял этот том энциклопедии? — спросил Соколов.

— Тут находилась жемчужина коллекции Абрамова — альбом “Отечественная война” со ста тринадцатью карикатурами Наполеона, исполненными Теребеневым, Венециановым, Ивановым и другими выдающимися мастерами.

Ульянинский значительно покачал головой:

— Это был самый полный экземпляр из всех известных! Я предлагал за него Абрамову фантастические деньги — две тысячи, но он отказался.

Кошко полюбопытствовал:

— Какова примерная стоимость всего похищенного?

Чуйко неопределенно отвечал:

— Эти редчайшие книги стоят столько, сколько за них попросят. Если коллекционеру для полноты раздела не хватает какого-либо экземпляра, он готов выложить за него чуть не целый капитал.

Кошко многозначительно взглянул на Соколова:

— Путь поиска пропавшего ясен: надо оповестить всех букинистов. Пусть сообщат полиции, если кто предложит им украденные книги.

Соколов хотел ответить, что похитители не такие дураки, чтобы тащиться с уворованным в антикварные лавки, как вновь кто-то позвонил в дверь.

Любовь к прекрасному

Судьба в этот день решила быть щедрой к Соколову.

В квартиру ворвался Рацер. Он был крайне взволнован:

— Я уже звонил в полицию, господин Соколов, но мне сказали, что вы тут... Это очень кстати! Тут такая история, не знаю, с чего начать, право.

— Проходите в комнаты, Яков Давыдович, усаживайтесь в кресло. Что стряслось?

Рацер плюхнулся в кожаное кресло, быстро заговорил:

— Видите ли, заболел мой кучер Терентий Хват. Еще позавчера он прислал жену с этим известием. Сегодня я подумал: “Надо Терентия навестить, дорога близкая, а человек он услужливый. Куплю того-сего, подарочков разных, и перед заседанием нашего правления загляну”.

Приезжаю в Лялин переулок, это дом Морозова, рядом с полицейской больницей. Живет он, оказалось, в полуподвале. Сырость, воздух застоявшийся, а сам кучер мой любезный сидит за столом. Перед ним на клеенку высыпаны пряники, конфеты, стоит початая бутылка водки, а прямо на газете — шматок сала. Зарабатывает Терентий прилично, мог бы лучше устроиться, да, видать, у некоторых просто стиль жизни такой.

Соколов согласно кивнул:

— Кто это заметил, Вольтер, кажется: “Что будет делать разбогатевший пастух? Он будет свиней пасти верхом”.

— Очень верное наблюдение! Но, господа, теперь доложу главное. Говорит пьяным голосом: “Гуляю, горе пропиваю!” А на стене лачуги висит, что бы вы думали? Прекрасная старинная гравюра! Да не какой-нибудь аляповатый лубок, какие клеют на сундуки и стены люди круга кучера, что-то вроде “Что делает жена, пока мужа нет дома”, а великолепная работа, на которой изображен Наполеон. Я не стал любопытствовать: “Где взял гравюру?”, я решил вам сообщить — на всякий случай.

Кошко деловито предложил:

— Внизу — служебное авто. Едем все к Терентию!

...Путь от Тургеневской площади до Лялина переулка — самый недальний. Галкин промчался мимо Чистых прудов, свернул на Покровку влево, еще поворот — теперь направо — и вот трехэтажное владение Морозова.