Пропавшая экспедиция - Авенир Зак

— А меня вы переправите тоже… дипломатической почтой? — усмехнулся Тараканов.

— Вы получите деньги… валюту.

— Здесь, в России, мне ваша валюта не нужна. Я сам доставлю коллекцию.

— Стоит ли подвергать риску… такой ценный груз… и себя?..

— Что делать… Зато я буду уверен, что меня не обманут.

— О! — вспомнил Артур насмешливо. — Вас обманут? Вас?! — и уже серьезно спросил. — Какое, вы полагаете, время достаточно для доставки груза.

— Недели полторы-две, — сказал Тараканов.

— Согласен. Наши люди будут ожидать вас с двадцатого числа в известном вам месте.

— Хорошо.

Они разошлись не прощаясь. Тараканов вышел из музея, а Артур еще некоторое время задумчиво бродил среди чучел и скелетов давно вымерших животных.

На кладбище возле склепа Тихвинских стояли Витоль, Макар и еще двое сотрудников Петроугрозыска.

— Ты уверен, что кладбищенский сторож именно тот самый плотник Митрич? — спросил Витоль Макара.

— Он, товарищ Витоль. По всем описаниям он, — сказал Макар удрученно.

— Ты говорил, что его убили лагутинцы.

— Так мне сказали в деревне, наверно, он сам пустил этот слух.

— Почему ты дал ему уйти? — резко спросил Витоль. — Почему ты не задержал его?

— Растерялся, товарищ Витоль, ну каких-нибудь две минуты упустил… В голову не пришло, что он может сбежать…

Витоль бросил давно погасшую папиросу и сунул в рот свежую.

— Опыта не хватает, Карл Генрихович, — виновато заметил Макар.

— Н-да, не хватает. Только не опыта, а сообразительности. Сдашь дела Когану и Булатову.

— Нет, Карл Генрихович, — возмутился Макар. — Я этого дела ни Когану, ни Булатову не отдам. Я на прошлой неделе в Народном доме выступление товарища Луначарского слушал и хорошо понял, что пролетариату без общечеловеческой культуры, — Макар провел по шее ребром ладони, — во! И коллекцию эту я обязан найти.

— Хорошо, что понял, — сказал Витоль. — Но дело это я у тебя все-таки забираю. Завтра с утра займешься ограблением на Кирочной. А вы, — обратился он к стоявшим рядом сотрудникам, — явитесь ко мне через час.

И он быстрыми шагами направился к воротам кладбища.

Булатов, худощавый брюнет с аскетическим лицом, сочувственно похлопал Макара по плечу.

— Не раскисай, Макар. Революции в конце концов безразлично, кто именно спасет ее достояние. Важно, чтобы оно было спасено!

— Понимаю, — сказал Макар. — Но я хочу сам… Сам!.. Сам хочу докопаться!

— В другой раз, — бесстрастно сказал Булатов.

С высокой ограды детдома, как горох сыпались мальчишки. Они перебирались через ограду, выскакивали из окон и бежали, подхватив свои тощие мешочки, сбивая с ног прохожих, бежали к набережной и дальше, через мост на другую сторону Невы.

Макар возвращался с кладбища и проходил мимо ограды детского дома, когда на него откуда-то сверху свалился мальчишка. Мальчишка поднялся, Макар узнал Булочку и схватил его за плечо.

— Куда ты?

— В Крым.

— Зачем?

— Там тепло, там яблоки… Пусти.

Макар не отпускал его.

С ограды свалился Верзила.

— Отпустите огольца! — Он ударил ребром ладони по руке Макара, и Макар выпустил Булочку. Оба мальчика бросились вдогонку за бежавшими вдоль улицы детдомовцами. Макар растерянно поглядел им вслед.

Из ворот выбежала воспитательница.

— Дети, дети, вернитесь! — кричала она, пытаясь схватить то одного, то другого, но ребята вырывались из ее рук и убегали.

— Помогите мне! — крикнула она Макару. — Задержите их!

— Как их удержишь, — мрачно сказал Макар. — Вон их сколько.

Мимо пробежал Кешка.

— Иннокентий! И ты… Куда ты? — крикнула ему Анна Дмитриевна.

— В Крым! — крикнул на ходу Кешка. — Там тепло, там яблоки…

Макар и Анна Дмитриевна стояли у чугунных перил набережной Фонтанки. Наступила ночь, белая петроградская ночь, и они задумчиво смотрели на отсвечивающую металлическим блеском воду, на небольшой буксир, тащивший старенькую баржу.

— Не гожусь я для этой работы, — сказала Анюта и тихо заплакала. — Я с ними была так добра, я так их любила. А они убежали… В Крым…

— Там тепло, там яблоки, — ласково улыбнулся Макар. — Не огорчайтесь, Анюта…

— Вам что… А меня с работы снимут. Я не хочу… Я люблю эту работу, — всхлипнула Анюта снова.

— Меня уже сняли, — невесело усмехнулся Макар.

— Вас? За что?

— Мне один человек сказал… если ищешь, случай сам тебе в руки идет. Вот он и шел… случай этот… а я прошляпил…

На барже, шедшей мимо них, в каюте у Маркиза, за столом, на котором стояла клетка с попугаем, Тараканов и Маркиз рассматривали географическую карту. В каюте было тесно от ящиков, поставленных друг на друга. Это были такие же ящики, как и те, которые Петровых когда-то доставил Петроградскому музею.

— Государ-р-р-рю имперар-р-ратору-р-ру ур-р-ра! — неожиданно крикнул попугай.

Макар и Анюта вздрогнули, услышав приглушенный крик с баржи.

— Голос какой странный, — сказала Анюта. — Будто не человеческий.

— Человеческий! — зло сказал Макар. — Очень даже человеческий. Перепились какие-то контрики. Надо запомнить номер этой баржи… 777…

Часть вторая

ЦИРКОВОЙ ФУРГОН

Макар, огорченный своими неудачами, никак не мог смириться со своим поражением. И хотя ему было поручено совсем другое дело, он все еще думал только о том, как напасть на след похищенной коллекции. Перебирая в уме в который уже раз все известные ему подробности дела, он остановился возле подъезда огромного желтого дома с колоннами. Здесь, среди бесчисленного количества табличек с названиям разных учреждений его интересовала только одна. На слегка проржавевшей железке желтой краской было выведено:

Петрогортоп

Петрогортоп, организация, снабжавшая Петроград топливом в эти трудные годы, интересовала Макара потому, что теперь здесь работал тот самый матрос Петровых, который когда-то привез в Петроградский музей пустые ящики…

Макар постоял немного перед подъездом, бросил в урну недокуренную папиросу и открыл дверь.

Петровых поднялся ему навстречу, крепко пожал руку и сразу же сказал:

— Дров я тебе не дам.

— Дров мне не надо, — хмуро ответил Макар.

— И торфу не дам.

— И торф мне без надобности.

— А угля нет! — почему-то почти ликующе сказал Петровых. — Уголь только по ордерам Петросовета.

— Мне и угля не надо.

— Что ты ко мне ходишь, — снова усаживаясь за огромный стол, сказал Петровых. — Все я тебе рассказал. Все. Ничего больше не знаю.