Ромашка. Легенда о пропавшем пирате - Гастон Буайе

На полу валялся багаж, посреди которого отдыхали путешественники, завернувшись в одеяла. Платки и шляпы скрывали их лица. Большинство из них, казалось, спали; было очень неловко через них переступать. Эй исчез. Я бежала наугад и звала его. Выглядело это всё глупо: он мог быть где угодно. Наверняка искал провизию, если в том, что рассказывал Парро, была хоть капелька правды. От бездвижных путешественников помощи было мало.

По палубе пронесся шквал – он принес с собой тяжелый, пробирающий насквозь дождь, странно-беззвучный из-за грохота двигателей. Я спряталась, насколько это было возможно. Путешественники остались, как и лежали, под этой смесью дождя и копоти. Никто и пальцем не шевельнул. Вода бежала между чемоданами, подпитывая огромные лужи, посередине которых спящие тела дрейфовали, как трупы. Где-то плакал ребенок.

Пытаясь сбежать от дождя, я толкнула первую попавшуюся дверь и оказалась в длинном коридоре, который вел к точно такому же – стоило подняться по лесенке. Стены и пол протяжно и гулко вибрировали. Меня затошнило. Напрасно я пыталась найти открытую дверь – все каюты по пути были заперты. Наконец я подошла к двери «322», как сейчас помню, и она подалась. Я легонько толкнула ее. В тесной каютке ночник освещал четыре кушетки. На одной из них спал ребенок, тихо посапывая. Он спихнул одеяло к ногам. Руки, ноги, голова двигались время от времени, как заговоренные. На других кушетках никого не было. И ни звука больше – только это слабое сопение.

В итоге я нашла удобства: двери открывались, за ними – душ, туалет, рукомойники под слабо освещенными зеркалами.

Я закрыла за собой тяжелую дверь. Мгновенно избавившись от рубашки, краем глаза я заметила, как в зеркале отразилась моя грудь. Я подошла к рукомойнику и повернулась наконец.

Спина у меня была покрыта рубцами, которые переплетались вспухшими черными и красными линиями. Свежая корка покрывала чернила, которые Эй ввел мне под кожу. Рисунки, слова, цифры, три дерева. И наверняка еще много разных символов. Карта сокровищ. Вот он, тайник, который выбрал отец в ярости и спешке. Моя спина. Карта наколота у меня на спине. Навсегда.

Как же я раньше не догадалась об этом? Правда, я все время отгоняла воспоминания о той минуте, когда Эй рисовал на моей спине, – настолько это было ужасно. Боль, измучившая мою кожу, напоминала о себе лишь издалека. И если бы я раньше представила, насколько важна моя роль, насколько глубоко и безвозвратно я втянута в опасные планы Эя, я бы сама себе не поверила. Но теперь, ночью на корабле, эта новость меня не удивила. Все, что произошло, подготовило меня к ней.

Я полезна отцу. Я, получается, ему нужна.

Какой отличный тайник! И никто даже не догадается, что карта у нас, ведь настоящую карту украли. Вот ответ на мои вопросы: мы сами можем найти сокровище. Эй не все потерял.

Через несколько дней моя кожа станет гладкой и мягкой. Болеть больше не будет. Я должна прятать ее от всех без исключения. Но в назначенный день я сама решу, кому ее показать. И у этого человека окажется ключ к богатству. А может, и к счастью?

Ответ на другой вопрос: в этом путешествии я стала не просто случайным членом команды. Я была в самом центре приключения. Без меня ничего не произойдет.

За дверью раздались шаги. Я надела рубашку и заперлась в туалете. Голова шла кругом, в сердце проснулись разные чувства: надежда, радость, рвение, смущение, неуверенность, страх. И что-то еще, без названия.

Я осторожно вышла в коридор. Кто-то удалялся, но это был не Эй.

Открытие связало мне руки: придется быть осторожней. А осторожность не свойственна мне от природы. Конечно, надо продолжить расследование. Время, когда я обо всем узнавала случайно, закончилось. Но теперь я должна лучше чувствовать угрозу. Нельзя оказаться под чьим-нибудь влиянием и потерять собственную свободу. И я могу больше не беспокоиться, куда направляется Эй; я и не подозревала, что он связан со мной так крепко.

Теперь мне не хотелось осматривать судно. Между мной и этими путешественниками не было ничего общего. К тому же требовалось проявлять осторожность, а я так устала…

Я медленно шла по коридору. Дождь усилился и барабанил по металлическому потолку. Не знаю, что именно заставило меня вернуться в каюту 322, – дверь была не заперта. Ребенок лежал на боку, прильнув ртом к груди уснувшей женщины. Он смотрел на меня одно мгновение, замерев, а потом снова принялся спокойно посасывать. Я вошла и прилегла на соседнюю кушетку.

Здесь было слышно дождь. Он барабанил с одинаковой бесполезной свирепостью по палубам судна, высоким трубам, спящим в шерстяной одежде путешественникам, нашему боту и волнам вокруг. Море, должно быть, покрылось мелкой рябью. Иногда я купалась под дождем. Мне это нравилось. В корабельной каюте, в плену у звонкого и мокрого металла, я ощутила то же спокойствие. Я накрылась одеялом – оно лежало сложенным в ногах. Тепло и сухо. Рядом младенец, который сосет, посапывая. Он один звучал как оркестр, вместе с высокими и низкими нотами, раздающимися громче ровного дыхания его матери.

Ребенок снова отпустил грудь и повернул ко мне голову. Его долгий ясный взгляд окончательно разогнал беспокойство. У меня никогда не было ни брата, ни сестры. Теперь я узнала, что приносит ребенок в семью, – умиротворение. Его глаза были как колодцы. Умиротворение приходит раньше речи. Оно суть жизни, в нем нет никакой тайны. Когда я закрыла глаза, я не знала, смотрит ли ребенок по-прежнему на меня или же снова принялся сосать. Но его близость принесла сон. Сопение смешалось с плеском весел Эя. Я тоже была ребенком.

Ребенок-путешественник – это я сама. Женщина, спящая там, в тени, – это когда-то была моя мама. Вскоре появился пират, чтобы украсть меня. Он убил мою маму. Больше никогда я не буду сосать грудь, а моя семья больше не будет знать покоя. Так началась новая жизнь, быстро кочующая из порта в порт. Я жила среди спутников по удаче, среди спрятанных кораблей, среди пиров после битв, среди побегов и ловушек. Однажды я сама стану капитаном, потому что умею читать, мой дедушка меня научил. Слава обо мне возрастет настолько, что путешественники начнут узнавать меня, едва взглянув. Я вырасту знаменитая, но холодная, как дождь, с канатами, пропитанными солью, лицом, темным от пороха. С руками, приросшими к штурвалу, и глазами, побледневшими от ожидания. Я стану мчаться по коридорам пароходов, не бросив и