Совесть короля - Мартин Стивен

Зло, творимое людьми, живет и после них.

Добро — предается земле вместе с их останками.

Уильям Шекспир. «Юлий Цезарь»

Конец мая 1612 года

Таверна «Якорь»

Бэнк-стрит, Лондон

Марло понимал: болезнь медленно, но верно берет свое. Он уже начал утрачивать чувствительность в руках и ногах. Шагая, он не всегда ощущал под собой твердую почву и вскоре уже ходил разболтанной, подпрыгивающей походкой больного дурной болезнью. Лекарь сказал ему, что позже по всему телу выступят карбункулы — небольшие твердые черные почки, которые затем начнут отваливаться, оставляя после себя омерзительные дыры. Причем не только на лице, но и на члене. А потом моча из него будет литься, как из лейки. Лечение способно лишь оттянуть конец, но желанного исцеления не принесет. Как же мало времени ему отпущено! Зато какова будет месть!

Таверна «Якорь» располагалась рядом с тюрьмой, и завсегдатаи обоих заведений мало чем отличались друг от друга. Все как один заблудшие души. Речные пираты облюбовали «Якорь» в качестве своего логова — как, впрочем, и разбойники с большой дороги. В случае чего отсюда нетрудно выскочить и за пару минут кривыми закоулками убежать к реке. Это было грязное и шумное место. Большинство разговоров сводилось к невнятным пьяным выкрикам. Народ приходил сюда, чтобы как можно быстрее напиться. В темных углах совершались не менее темные сделки. Иногда пламя свечи высвечивало в одном из таких углов бриллиант или дорогое ожерелье. Владелец извлекал драгоценность из вонючей тряпицы, быстро показывал и заворачивал вновь. Местные женщины выглядели гораздо старше своих лет — уже в двадцать пять мерзкие беззубые старухи. Марло не испытывал к ним жалости. Именно такая, с позволения сказать, «красотка» наградила его заразной болезнью, что отравляла теперь ему не только душу, но и тело.

Марло заплатил одному из половых, чтобы тот подливал ему в кружку пиво. Малый являл собой тощее создание с мелкими чертами лица, на одной стороне головы — шишка и синяк. Казалось, он был не в состоянии ходить по прямой линии, предпочитая вместо этого передвигаться боком, словно краб, повесив голову и упершись подбородком во впалую грудь, словно опасаясь, что в любой момент ему может врезаться в лицо кулак очередного разбушевавшегося посетителя. Однако, подумал Марло, лицо его было бы довольно приятным, если этого малого хорошенько отмыть и дождаться, когда пройдут следы побоев. У парня были большие зеленые глаза и на редкость высокие, четко очерченные скулы, а также копна каштановых волос. Весь его вид внушал жалость — мальчишка был еще сама невинность. Впрочем, невинность — вещь недолговечная, философски заметил про себя Кит Марло.

Рука его поглаживала письма, а он сам вспоминал свой недавний провал. Привратник, которого наняли охранять театр «Глобус», был уже в годах и отсыпался после очередной пьянки. Перерезать такому горло, пока он спит, — пара пустяков. Но кто бы мог подумать, что в этом старикане окажется столько крови! Зато с каким удовольствием Кристофер наблюдал, как тот корчился и извивался на скользкой дорожке, ведущей в ад, как пытался кричать, но крика не было слышно, потому что воздух уходил через разрез в располосованном острым лезвием горле. В комнату, где хранились рукописи, Марло пробрался с той же легкостью, с какой до этого перерезал горло сторожу, но сколько же ему пришлось потрудиться, копаясь в бумагах! И что это были за листы! Копии, а вовсе не оригиналы, которые он мечтал заполучить в свои руки. Лишь один из них стоил того, чтобы его украсть, да и тот был написан рукой уже давно мертвого человека!

Марло схватил добычу, затем несколько раз сложил, пока не получился небольшой сверток, после чего бросил его в печь своей ненависти и принялся наблюдать, как тот горит и обращается в прах. Зрелище придавало ему силы.

С другой стороны, то, что он не убил Шекспира, даже к лучшему. Человек, который ему известен как Уильям Холл, не мог не знать, где находятся подлинники. И наверняка лгал шпиону, подосланному к нему Кристофером, когда сообщил, что те якобы хранятся в «Глобусе». Эх, какой изощренной была бы его месть! Но не иначе сам дьявол до сих пор благоволит ему, коль этот Шекспир до сих пор жив. И он заговорит во второй раз. Однако на сей раз Марло добьется, чтобы он сказал правду.

Тем временем еще предстояло рассчитаться и по другим долгам. Убить Генри Грэшема — это слишком просто. Пусть Грэшем пострадает так, как он сам настрадался за все эти годы. Чем не приятный способ добиться своей цели, подумал Марло, и жуткая усмешка искривила его и без того уродливое лицо.

Глава 6

О, коварный враг, который, чтоб поймать святого,

Насаживает на крючок других святых!

Уильям Шекспир. «Мера за меру»

Конец мая 1612 года

Купеческий дом

Трампингтон, неподалеку от Кембриджа

— Дело темное! Что-то здесь явно не так! — воскликнул Манион. — Как всегда, он не сказал вам и половины, и эта самая половина как раз и есть то, что будет стоить вам жизни!

Они сидели в библиотеке. Грэшем выстроил ее вскоре после того, как приобрел Купеческий дом. Высокие окна тянулись от пола до потолка и галереи. Нет, конечно, этой библиотеке далеко до той, что находится в его лондонском доме, известном просто как Дом. Однако именно здесь сэр Генри чувствовал себя дома в буквальном смысле этого слова. Ему нравилось чистое небо Восточной Англии, совсем не такое, как подернутое вечной сизой дымкой небо Лондона. Насколько чудные здесь закаты и рассветы, какие яркие краски, порой слепящие глаза! А как нравился ему утренний туман над полями и остроконечные башни часовни Кингс-колледжа, которые высятся над равниной на всем пути от Трампингтона до Кембриджа. А еще он любил отношения, сложившиеся у него с Грэнвилл-колледжем местного университета. Его родным колледжем. Да, он внес свой вклад в историю — единственный вклад до тех пор, пока на свет не появились Уолтер и Анна, появились тогда, когда сэр Генри уже разуверился в том, что Господь осчастливит его потомством.

— Разумеется, это дело темное! Или ты считаешь, что я настолько глуп и готов поверить, будто крохи, которые Роберт Сесил счел возможным мне рассказать, хотя бы наполовину правда?

Эти слова Грэшем произнес, продолжая мерить шагами библиотеку. Перед ним сидели Манион и Джейн, его военный совет.

Грэшем появился на свет бастардом. Свою мать он никогда не знал. Хотя кое-кто шепотом продолжал поговаривать о его происхождении и до сих пор. Сказочно богатый, но уже далеко не молодой банкир овдовел, его ребенок от законного брака тоже был давно мертв. Принудительное опекунство леди Мери Кейз, сестры леди Джейн Грей и жертвы возмутительного брака. Никого не осталось в живых из тех, кто мог бы подтвердить или опровергнуть секрет сэра Томаса Грэшема — то есть имя матери сэра Генри. По крайней мере, равнодушный отец приютил мальчика, дал ему кров и пищу, позволил, словно щенку, бродить по просторному дому. Ребенку не оставалось ничего другого, как приноровиться к новой жизни. У него сложились странные отношения с Манионом, почти как у сына с отцом, причем в ту пору сам Манион едва переступил из детства в зрелость. Единственный из слуг, кому отец доверял в свои последние годы. Грэшем же был для него никем — мальчишка, не то сын, не то приемыш, слуга, и вместе с тем не слуга, а отпрыск благородных кровей, хотя и не вполне чистых. Бастард с примесью благородной крови. В возрасте девяти лет Генри унаследовал все богатство семейства Грэшемов. Слуги запомнили тощего мальчонку, спокойно выслушавшего прочитанное ему адвокатом завещание, из которого следовало, что теперь он самый богатый человек в королевстве. Генри Грэшем рано привык замыкаться в себе. Драться он научился позже, когда, проходя однажды по ночному Лондону, пал жертвой уличных мальчишек, которые наверняка учуяли запах денег и стаей набросились на него. Он научился в трудные минуты выбрасывать из головы все ненужные мысли, добиваясь той сосредоточенности, что порой пугала окружающих своей неестественной силой. И вот теперь сэр Генри вновь демонстрировал ее, расхаживая по комнате, словно пойманный в клетку зверь, как будто не замечая присутствия других людей.