Удивление перед жизнью - Виктор Розов

…Купил я в молочной на Метростроевской немножко масла, сыру, творогу и банку сгущенного молока, а в булочной — батон за рубль сорок копеек. Вчера этот батон, если не по карточкам, стоил сто рублей. Принес все в келью, и мы, повизгивая от восторга, принялись за этот по — настоящему первый послевоенный мирный утренний чай.

Многое было и потом, после сорок седьмого, но уж эти годы я не буду считать. Честно — год за год, потому что и мир, и не голод, а уж всякие нелады буду считать неладами мирного времени. Даже тридцать седьмые и сорок восьмые годы не посчитаю вдвойне, хотя для многих они обернулись десятилетиями, а то и вечностью.

Итак, по самому скромному подсчету, мне около ста лет. Но, кажется, после того как я вскользь, так сказать, кстати рассказал о своей жизни, вы бы сами дали мне и побольше.

Но, в конце концов, я же говорил: разве дело в счете? И уж конечно Боже сохрани думать, будто я чувствую себя стариком.

Нет, старость — это тоже не арифметика. Не всякая электрокардиограмма, энцефалограмма и анализ мочи ее показывают. Видел я людей и с хорошими анализами, но не юных. Старость тела — одно, а молодость духа — другое. Порой такое здоровенное тело, а зря пропадает, — Нет, не жалуюсь я на то, что годы достались мне густо насыщенные. Наоборот, повезло, крупно повезло.

Блажен, кто посетил сей мир в его минуты роковые.

Его призвали всеблагие как собеседника на пир.

Добавлю еще, что счастливый я и оттого, Что уж очень много всяких открытий произошло именно в эти годы, в которые я живу. Шутка ли — аэроплан, кино, телевидение, атомная бомба, выход в космос, пересадка сердца. Собственно, и автомобиль появился не многим ранее меня. Во всяком случае, в быт все это вошло у меня лично на глазах, и я являлся свидетелем первородного восприятия всех этих чудес.

Раньше изобретут люди какую‑нибудь лейденскую банку и потом лет сто обсасывают эту банку, разговору только о ней. А я за свою жизнь едва успеваю ахать, а потом сразу же и отмахиваться: «Ах, радио!» А потом: «Ну‑ка, выключи эту музыку. Еще в поездах запускают, варвары!» Или: на первые телепередачи сбегались из всех комнат общественных наших квартир. «Смотрите, смотрите! Бегают люди живые, это надо же!» А теперь: «Что там сегодня будет? Посмотри в программе. Наверно, опять чепуха. Сотри‑ка с него пыль».

Кстати замечу: когда я впервые увидел в маленький телевизор «КВН» людей — они, кажется, танцевали, — то эти крохотные существа произвели на меня какое‑то жуткое впечатление: как будто злой волшебник превратил людей в насекомых. Даже противно сделалось.

И первую встречу с кинематографом не забыл. Ветлуга, год, наверно, двадцать первый, а может быть, и девятнадцатый. Длинный темный сарай. Только сквозь щели просматривается наступающий вечер. Мы, ребятишки, уселись по лавкам и галдим всем своим ребячьим базаром. Говорят, что‑то будет. Как называется, никто не знает, но что‑то покажут вон на той белой простыне. А нам и так весело, нам необязательно. Однако смогри‑ка! И весь сарай замер. Тишина. Только где‑то застрекотало, а на простыне вдали показался поезд. Ну и ну! Поезд ближе, ближе. Эй, что же это он делает, куда это он едет! Ай, летит прямо на нас! Сума сошел! Ай! Караул! Дикий крик— и мы. роняя лавки, выбрасываемся из сарая, будто нас оттуда вычистили метлой. Сердца стучат, глаза у всех выпучены, лица растерянные. Первое знакомство с кино.

Господи, сколько я потом пересмотрел кинолент и чего только с них не мчалось на меня со страшной скоростью и силой!

Я потому включил эту главку в путешествия, что без понимания того, что я счастливый человек, нельзя будет понять и той интонации, с которой я стану описывать людей и события.

Счастливая жизнь избаловала меня, сделала мягким, добрым, сострадательным. Недавно один мой знакомый горячо воскликнул, и притом без всякого повода: «Нет, я своего сына учу резать курицу, индейку, теленка! Иди, говорю я ему, когда мы живем летом на даче, зарежь индюшку, сам зарежь, и теленка зарежь». А потом добавил: «В этом мире надо быть мужественным».

Мне этот его разговор не понравился. Я сам много резал куриц, уток, гусей, а на войне стрелял из пушки «ВУС-7» и, возможно, кого‑нибудь убил. Но без надобности, специально учить своего сына резать теленка я не буду. Между необходимостью и жестокостью огромная пропасть.

И вот когда я езжу по свету, вижу иные страны, иной уклад жизни, я на все смотрю с точки зрения счастливого человека, влюбленного в жизнь, в ее разнообразие, богатство красок, оттенков, чувств, форм, взглядов, лиц. И мне чаще нравится, чем не нравится.

Кроме того, надо принять во внимание, что я всего — навсего путешественник и, следовательно, явления жизни, которые я вижу, проходят мимо меня только как ряд картин, ко мне не относящихся. Я как бы брожу в громадном музее, зная, что наступит срок — я уйду из этого музея и не вернусь уже в него никогда.

На все я смотрю с равным вниманием. А особняк ли это миллионера, притон в подвале, рынок цветов, хороший кинофильм или из рук вон дрянной — не все ли равно с точки зрения любознательности? Неинтересно только стереотипное, привычное глазу.

И я не буду делать выводов. Как я могу делать выводы, кинув беглый взгляд на чужую жизнь? Я и в своей‑то, в которой варюсь вот уже почти. сто лет, не могу как следует разобраться, а уж в чужой— и подавно. Правда, говорят, со стороны видней. Ну что же, со стороны могу. Безответственно.

О чем еще следует предупредить?

Пожалуй, об объективности и фантазии.

Объективность

Я никогда не понимал фразу «объективно говоря». Я всегда субъективен и иного восприятия действительности не знаю. А как часто слышишь бессмысленно брошенные слова: «Я, товарищи, буду объективен в этом вопросе». И дальше развивает столь субъективную мысль, что диву даешься его резкой необъективности. Но стереотипы неотразимы, и фраза «я, товарищи, буду объективен» на людей слаборазвитых и с параличом воли производит аксиоматическое действие. Раз сделана эта запевка ;— обжалованию не подлежит. Втяни в уши и переваривай.

Вообще медиумическое влияние одного человека на другого всегда было для меня загадкой: как можно слепо подчиняться чужой воле, идти за кем‑то безрассудно? Влюбленного я понимаю. Здесь инстинкт, самый мощный притом. От него даже у петуха отрастают длинные раскрашенные перья на хвосте и на голове вспыхивает красным пламенем гребень. От него глухаря на току можно взять голыми руками.

Впрочем, может быть, еще стадный инстинкт так же силен в потомках ведомых. Когда‑то, когда люди жили стадами, в каждом стаде был вожак и ведомые. Видимо, у их потомков возникли разные наклонности, разное мироощущение. Один говорит: «Я иду, айда за мной! Что, не хотите? Так я вас заставлю. А ну за мной!» Другие так и ищут, за кем бы пойти. Помню, как в одном санатории человек кричал по телефону своей жене: «Здесь очень плохо — нет затейника! Не знаешь, что делать!»

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});