Старая легенда - Вероника Кузнецова

— Нет, правда! С вашими усиками вы можете смело выставить свою кандидатуру на место первого красавца города и затмите хвалёного Нигейроса.

— Этой шляпе лет двести, — отметил Гонкур.

— По её виду я бы дал больше, — заверил его Медас.

— Нет, в самом деле! — убеждённо сказал Гонкур. — Обратите внимание на ленточку на тулье и форму пряжки.

— Я не археолог, я физик, — объявил Медас с важным видом, — и я наблюдаю здесь физические законы, в результате которых эта шляпа пришла в полную ветхость не менее, чем за двести лет небезупречного хранения. Обратите внимание на следы плесени и на густой слой пыли, сдуть которую вам никогда не удастся.

— Может быть, её носил сам Нигейрос, — благоговейно предположил Гонкур, явственно ощутивший глубокую пропасть во времени, отделявшую его от владельца шляпы.

— А теперь носите вы. В этом и заключается преемственность поколений. Вам шляпа подходит больше. На Нигейросе она не привлекала внимания, а выйдите в этом предмете на улицу вы, и около вас немедленно соберётся толпа, готовая осыпать щедрой милостыней.

Гонкур улыбнулся и направился к огромному зеркалу, прислонённому к стене, чтобы поглядеть, как он выглядит в шляпе, сделанной два столетия назад, а Медас пошёл к противоположной стене, на которой висел чей-то портрет.

Оба крика слились в один. Из темноты зеркала над плечом своего отражения Гонкур встретил горящий дерзкой насмешкой взгляд мужчины в такой же точно шляпе, как у него самого, только новой. Это было лицо поразительной, если не сказать сверхъестественной, красоты. И вмиг насмешка исчезла из глаз, и они стали строгими и суровыми. Лишь где-то, в какой-то непостижимой глубине этих необычайных глаз затаился торжествующий смех, в любую минуту готовый прорваться наружу.

Как заворожённый, Гонкур глядел на таинственное лицо, не замечая, что рот у него полуоткрыт, глаза расширены от ужаса, а рука прижата к груди. С трудом овладев своими чувствами, он отвернулся от зеркала и увидел Мидаса с поднятой над головой свечой, в остальном стоящего в такой же позе, из которой только что вышел Гонкур.

— Вот он, — сказал Гонкур, только чтобы нарушить тишину, а голос его, против воли, прозвучал глухо.

Он подошёл к портрету и всмотрелся в изображение. Волосы Нигейроса, выбивавшиеся из-под шляпы, красивыми волнами с двух сторон подали на лоб.

Небольшая, довольно острая бородка выделялась над мягким воротом белой рубашки. Усы оттеняли средней величины губы, своим красивым изгибом вовсе не наводящие на мысль о жестокости характера. Нос был тонкий, прямой, с еле заметной горбинкой. Наслышавшись о красоте героя легенды, Гонкур был особенно придирчиво настроен, но не мог уловить в этом лице ни малейшего изъяна. Бывают люди с броской, почти ошеломляющей внешностью, но при ближайшем рассмотрении, губы, разрез глаз или даже взгляд нарушают общую гармонию. Бывает красота до того приторная, что от её созерцания устаёшь очень быстро. Бывает красота, данная человеку природой как бы в утешение за умственную скудость, и такая красота привлекает лишь в первый момент. Не таков был человек на портрете. Он обладал красотой истинной, совершенной, гармоничной, которая не утомляет и не надоедает и которая не то чтобы сама таит глубокое и таинственное содержание, но лишь слегка прикрывает его словно для того, чтобы сильнее подчеркнуть. На это лицо можно было смотреть часами, днями, годами и находить лишь новый повод для восхищения и раздумья.

Нигейрос играл на гитаре, и рука его, перебирающая струны, привлекала внимание изысканностью формы. На среднем пальце сверкал бриллиант, оправленный в серебро, причём камень так переливался при свете двух свечей, что Гонкур поднял руку и дотронулся до изображения, не веря своим глазам. Пальцы коснулись прохладной гладкой поверхности холста. Он снова отступил и продолжал осмотр.

Нигейрос стоял в свободной позе, руки его непринуждённо держали инструмент, одна нога была чуть отставлена назад. Чёрный камзол, украшенный лишь серебряными пуговицами, серебряной пряжкой на широком кожаном поясе, кружевным воротником и манжетами, сидел безупречно.

Гонкур поднял голову и вздрогнул. Взгляд Чёрного кавалера стал меланхоличным, почти мягким. Он сохранил в далёких глубинах своих глаз и дерзкую насмешку, и строгость, и торжество, но теперь в нём преобладала тихая мечтательная грусть. Гонкур тряхнул головой, чтобы избавиться от наваждения, и кашлянул.

— Вот вам истинный образец мужской красоты, — прошептал он.

— Да, — согласился Медас так же тихо, — в нём с ног до головы всё изящно, но нет ни капли женственности или слащавости. Лицо мужественное, глаза решительные, несмотря на лёгкую задумчивость… Нет, не задумчивость, а… Что это? Неужели правда, что он живой?!

Взгляд Нигейроса вновь переменился, утратив задумчивость. Теперь владелец Замка Руин вопросительно и недоброжелательно смотрел прямо на незваных гостей.

Мне так и кажется, что он хочет спросить нас, зачем мы сюда заявились, — сказал Гонкур, не отрывая глаз от портрета, и ему показалось, что углы губ Нигейроса чуть дрогнули.

— Гонкур, по натуре я не труслив, но сейчас мне страшно, — еле слышно признался Медас. — Прошу вас, уйдём отсюда.

— Уйдём, — скорее кивком, чем звуком голоса ответил Гонкур.

Стараясь не упускать из вида страшного торжествующего человека с портрета, они боком выскользнули из комнаты, прикрыли дверь и в полном молчании, ни разу не сбившись с пути, словно их вела какая-то сила, дошли до лестницы на второй этаж. Там они остановились.

— Мне сюда, — сказал Медас.

— Вас проводить? — машинально спросил Гонкур.

— Что вы?! — изумился было тот, а потом тихо спросил:

— А вас?

— Нет, спасибо. Доброй ночи, хотя должен признаться, что лично мне вряд ли удастся уснуть.

— Доброй ночи, Гонкур.

Молодой археолог проводил глазами удаляющийся огонёк свечи и, когда он скрылся за поворотом, медленно вернулся в свою комнату.

Думать о Нигейросе, анализировать свои впечатления и осмысливать увиденное не было сил, но красавец в чёрном с такой отчётливостью стоял перед глазами, что отвлечься оказалось невозможным. Гонкур бессознательно разделся, лёг и закрыл глаза. Против ожидания, он заснул, но сон его был ужасен: всю ночь на тёмном фоне холста над ним, лежащим и беспомощным, неотступно возвышался Нигейрос, страшный своим совершенством и… живой, несмотря на кажущуюся неподвижность.

10

— Успокойся, мой дорогой, я не Нигейрос.

Гонкур опомнился, разжал кулаки и с силой потёр лицо. Видение исчезло, и его место занял насмешливый и вполне реальный господин Вандесарос, подъехавший в своём кресле к самому дивану.

— Прости, дед, — хрипло сказал Гонкур. — Мне приснился тяжёлый сон.

Старик проницательно посмотрел на него, обвёл глазами комнату и усмехнулся.

— Нашёл портрет? — спросил он тоном утверждения.

Гонкур был удивлён и подавлен догадливостью друга. При свете солнца ночное приключение предстало перед ним в неожиданном ракурсе: приехавший в гости незнакомый человек бесцеремонно бродит по пустому этажу и заглядывает в комнаты, в которые его не приглашали войти.

— Как ты узнал?

— Очень просто, — самодовольно ответил старик. — Во-первых, беспокойный сон, а во-вторых, оплывшая свеча на столе. Ты ведь не поддерживал ночью затею девушек сидеть при свечах?

— Госпожа Кенидес не будет на меня сердиться? — поинтересовался молодой человек.

— Моя сестра будет польщена тем, что на её идола захотели взглянуть, — успокоил его господин Вандесарос. — Ты лучше скажи, как тебе понравился портрет? Ты выбрал один из самых эффектных способов знакомства с Чёрным кавалером.

— Не только эффектных, но и эффективных. До сих пор не могу придти в себя.

— Поразил? — понимающе спросил старик.

— Я не знаю, что и подумать, — признался Гонкур. — Это что-то сверхъестественное. Мы не могли там долго оставаться.

— С кем же ты туда ходил?

— С Медасом.

Господин Вандесарос развёл руками.

— Ну, Гонкур, от одиночества ты страдать не будешь. Не успел приехать, как к тебе и делегации ходят, и друзья на авантюры находятся.

— Что ещё за делегации? — поморщился Гонкур, приподнимаясь на постели.

— Неужели позабыл? Ну, так я перечислю: Рената, Каремас, Кенидес.

Молодой человек долго глядел на старика.

— Откуда ты всё это знаешь? — спросил он, наконец. — Мои гости вели себя очень тихо.

— Меня часто мучает бессонница, мой мальчик, а слух у меня хороший. Могу представить, о чём вы говорили.

— О чём же? — угрюмо спросил Гонкур, отчётливо вспоминая ночные беседы.

— Рената заводила разговор на общие темы, потому что прибежала познакомиться поближе, — ответил старик, делая вид, что не замечает недовольства Гонкура. — Надо бы надрать ей уши за такое поведение, да поздно, взрослая уже девица. Каремас поспешил объясниться по поводу Ренаты, потому что сохнет по ней и считает рыцарское поведение обязательным для влюблённого. А мой зять, наверное, ныл, что его никто не понимает, с ним никто не разговаривает, и ещё, что он присутствует при драме. Он и со мной попытался говорить в таком же духе, особенно, когда узнал моё мнение о легенде, но мне не по вкусу подобный взгляд на жизнь. Ну что, угадал я или нет?