Господин Великий Новгород - Дмитрий Балашов

Не родись Олекса купцом, был бы плотником, древоделей, резал ворота да причелины, покрывал бы густым плетеным узором наличники, вереи, подзоры, столбы, сани… Ходил бы пеший на ту же рать к Колываню да лихо гулял по праздникам в красной рубахе домотканой, в желтых сапогах яловых, в зипуне сероваленого сукна… И дела бы не было до хитрых боярских козней!

– Творимиричу! Никак плотничаешь? – донесся снизу голос Максима Гюрятича. – Про братчину-никольщину забыл ле?

Разом покинула радость. Неспроста пришел. Поди, опять, от Ратибора! И другу не рад Олекса. Спускается на землю, снова становится купцом.

– Про братчину как забыть! Коли уж я куны внес за себя и за Якова.

– Якову твоему пора на паперти стоять, а ты его все в купецкое братство тянешь! Много кун ему передавал?

– Не одному ему даю! – отрезал Олекса. Крепко хлопнул Максима по спине:

– Пошли-ко на сени!

– Ты меня с Яковом не равняй, – чуть обиженно протянул Гюрятич, – я свое со глуби моря достану, а он с моста не подберет! За мной серебро еще ни у кого не пропадало!

– Ой ли?

– Ты что, Олекса, не веришь мне? Али брат что наплел?

– Брат, верно, тебя не любит, а что он переводником николи не был, то сам знашь. Тайностей твоих он мне не выдавал, не боись, Максим! А я что дал, то дал! Мы с тобой дружья-приятели давно были и будем. Давай сказывай, почто пришел? С делом, неделом али пустым разговором? От Ратибора, поди?

– Ратибор только напомнить велел, а я к тебе от себя самого. Ты, Олекса, не гневай на меня, – начал Максим, бегая глазами, когда вошли в сени и уселись на перекидную скамью прям волоковых окон, сейчас настежь раздвинутых ради весеннего теплого дня. – Я серебро у тебя взял, нынче всем серебро нать, я знаю. А только хочу дело предложить. Такое дело, я бы сам один попользовалсе, да перед тобой в долгу. Ворочается дружина, Путятина чадь, из Югры, меха везут. Слышно, в распуту подмокли, отдадут нипочем…

– Мало тебе было горя в немцах с подмоченным товаром, опять хочешь!

Ратибор еще не в тысяцких, гляди!

– Нет, погодь, дело верное. Я отправлю без пробы, помогут – человек есть на Варяжском дворе, на кораблях. А под Раковором нападут разбоеве, товар тот пограбят…

– Как знашь?!

Максим кинул глазами врозь, повел носом:

– Человек есть верный.

– Тать, а верный?

– Тарашка.

– Ну, Максим! – только и вымолвил Олекса.

– Да нет, ты выслушай, дело-то верное! Цену возьмем с купцов немецких по «правде», по грамотам договорным, прибыток пополам, а?

– Нет, Максим Гюрятич, друг ты мне, а от того уволь! Я в татьбе не участник. Бог даст, с немцами и без того переведаемсе…

И, видя настороженный лик Максима, с которого исчезла обычная плутовская усмешка, добавил:

– Про то, что ты мне молвил, я не знаю и не слыхал того, и в роте о том стану и побожусь, коли надо, что ничего не знал!

Твердо глянул в пронзительные глаза Максима.

– Ну, спасибо, Олекса, – заторопился тот, суетясь.

– Запутался ты, Гюрятич?

– Маленько есть того, Олекса. Но я не пропаду, не боись, и серебро верну по грамоте, в срок.

– Верю, Максим, а и задержишь – я на тебя скоро объявлять не буду, сам знашь!

– Ну вот! – Максим склонил голову, покраснел даже. – Ну вот…

– Ты про братчину цегой-то хотел ле? – напомнил Олекса другу.

Максим рассмеялся мелко, встряхнулся, пришел в себя, все еще бегая глазами, начал сказывать. Дела были пустяковые, из-за них одних и ходить не стоило.

– Про все то Алюевець с Карпом урядят! – решительно перебил Олекса. Ты лучше вот что, раз уж пришел. У Фомы Захарьича будешь?

– Пойду.

– Я сам ладил сходить, дак ты передай: я, чего он прошал, исполнил.

Захарьич баял, певца нам нать доброго. Спеть-то кто не споет, а так спеть, как покойный Домажир, царство ему небесное, поискать надоть! Вышена не пригласишь, век на княжом дворе, а Терпило уж из силов вышел, не поет нынь… Люди ему говорили, Захарьичу, в Неревском конци Чупро, медника Офоноса сын, на Даньславлей улици живет, добрый певец. Я у Дмитра прошал.

Говорит – люди бают, не лгут. Он запоет – тут и заспал, и заслушался бы, из синя моря повыздынет, из темных лесов повыведет! Дак передай – можно звать без опасу. Мотри, Максим, не забудь! Фома Захарьич сильно тем озабочен. Без хорошего певца пир не в пир!

Ушел Гюрятич. Посидел Олекса, пригорюнился: «Дожил я, верно, что уж и такое предлагают… и кто!» Отдумал снова лезть на хоромину. Вспомнил вдруг, что надо Нездила проведать, товар свезти, а скоро и корелы по воде придут с железом, дак урядить с мытником, чтоб не держали разом, и мытное внести. Где только серебра взять? Да, Гюрятич, добро начали! Чем только и кончим? Утопит нас с тобой Ратибор!

– Ну-ко, Ховра, пока оболокусь, сбеги, скажи Седлилке, пусть коня запряжет!

Глава 10

Гридня братства заморских купцов, в котором состоял Олекса, находилась близ торга, на земле общинной церкви Параскевы-Пятницы.

Гридня была сложена прочно, на совесть, гладко тесана; узорные скамьи опоясывали ее по стенам, тяжелые столы способны были, не пошатнувшись, выдержать любую тяжесть. Слюдяные окна шли по двум сторонам покоя.

Братчинники неспешно подымались по широким ступеням высокого, на выносе, крыльца. Входя, снимали шапки, крестились. Не переняли еще поганый обычай татарский, что владимирские бояре, – в гридне шапок не снимать. Степенно кланялись, уважая друг друга. Рассаживались чинно, оставляя привычные места запоздавшим, и не по чинам, не по богатству, а почитая ум и седины.

Иные подходили под благословение священника. Разговор шел неспешный – о торге, о ценах нынешних, о дикой вире, что наложил Ярослав на купцов.

Быть бы тому раньше, входя в гридню, громко возгласил бы Олекса:

«Слыхали, дружья-товарищи, что с нами делают! Что Клуксовичева чадь творит?»

Теперь же он молча, боком, пряча лицо, пробрался на свое место, стыдясь несказанных слов и самого себя. И – диво! – словно бы и прежний Олекса вошел в гридню, словно бы и сказал заветные слова, – подвинулись, отозвались участливо:

– Слыхали, Олекса Творимирич! Не тебя одного пограбили, всех поряду.

– Чего ж… Князю куны нужны, полки снаряжать… – пробормотал Олекса, опуская голову.

– Чего ж с тверичей не берет?

– Посаднику надо бить челом, он наш!

Олекса уже надеялся, что в общем шуме его позабыли. Но тут Жидислав, прознавший от Максима про злосчастную проделку с железом, весело ткнул Олексу в бок:

– Что ж ты его, Клуксовича, как даве татя, не нанял возы стеречь?

Было лет пять тому с Олексой такое дело в смоленском пути.

Возвращаясь, уже за Ловатью, обоз Олексы повстречал разбойников. Ватага была невелика, а обоз порядочный, и повозники свои, новгородцы, не робкий народ. Переглянулся Олекса с Радьком, тот ненароком потянул рогатину с воза. Повольный атаман заметил.

– Ты цего? Видать, ножа не нюхал?! А ну, положь, говорю!

Медведем было пошел на Радька и – ткнулся в глаза купцу. Олекса твердо стал впереди. Горячая кровь прилила к голове: «Лембой [25] тебе платить! С мертвого возьмешь, коли так. Юрьев брал, а татя струшу!» Ступил тать, Олекса не стронулся с места, только весь напрягся, выгнулся, словно рысь.

– Уйди! – приказал тать охриплым голосом и смолк, задышал, приподняв дубину… Да почуял, видно, что нашла коса на камень, и, когда Олекса потянул было из ножен короткий меч, примериваясь, как рубанет вкось, как кинется потом в сечу вдоль возов, тать – тоже был умен и знал, что к чему, – вдруг отступил и расхохотался натужно:

– А ты не робок, купечь! Давай мировую, што ль, сколько дашь отступного?

– Отступного? – прищурился Олекса и разом, как умел, сообразил дело:

– Тут не дам ни векши, а до Порхова дорога вместе и без обмана – шесть бел. Мне под каждым кустом платить не след!

– Проводи-и-ить, значит? Умен, купечь! Десять!

– Шесть! – смелея, отрезал Олекса. – Шесть и кормлю всех в Порхове.

– Выдашь?

– Уговор дороже золота. Я еще никого не обманул! – Олекса приосанился:

– Ты сам-то за своих ответишь?

– Поговорить надо.

Тати отошли от возов, спорили, совещались. Наконец атаман выступил опять вперед:

– По рукам, купечь! Слово даешь!

– Слово – железо.

Ударили по рукам.

Тать не подвел. Олекса тоже поступил честно. Под Порховом накормил всю голодную драную братию, выдал плату, распростились. Но с тех пор в обчестве нет-нет и подшучивали над ним: «Олекса татя нанял в провожатые», «А Олекса! Это тот, что татя повозником нанял?» И кому другому, бывало, нет-нет да и тоже скажут: «А ты тово, как Олекса, что татя в повозники взял!»

Через силу отшутился Олекса от Жидислава, покраснел несколько. Да!

Такое бы дело – встретить Ратибора один на один! Потупился на своем месте, замолк, стал слушать, что говорят другие.