Великий страх - Роксана Гедеон

– Вы пугаете меня своим тоном.

– Вы бы испугались еще больше, если бы знали, как я хочу вас, Сюзанна. И я прекрасно вижу, что сопротивляется у вас только душа. Мне стоит пошевелить пальцем, и вы отдадитесь мне в ту же минуту.

Он знал, что говорил. Я не могла сопротивляться. О любви к Франсуа помнили сейчас только мой разум и душа, что касается тела, то отдаться естественным желаниям казалось мне сейчас вполне оправданным и понятным.

– Но я не хочу так, мадам, – сказал он даже как-то злобно. – Мне желательно, чтобы вы поборолись и уступили после борьбы. Чертовски приятно будет видеть ваше падение после долгих мук. Завтра я уезжаю в Вену и через месяц вернусь. Вот тогда мы и решим, чего стоит ваша любовь к адмиралу и ваша привязанность.

Он резко оставил меня, отошел в сторону, несколько раз плеснул холодной водой из фонтана себе в лицо.

– Вы почти жестоки, – заметила я тихо.

– Да. Я люблю сначала вызывать угрызения совести, а потом побеждать их.

Какое-то время прошло в молчании. Я довольно быстро успокоилась, чувствуя себя немного оскорбленной. Но, кроме этого, меня занимала еще одна мысль. Какая я женщина? Холодная или чувственная? Я ужасно хотела это знать. Это помогло бы мне понять, почему отношения с Франсуа у меня не складываются…

Граф д'Артуа подошел ко мне, галантно поцеловал мне руку.

– Простите, я, кажется, наговорил лишнего. Никогда не верьте мне, дорогая. Ведь я почти люблю вас.

– Скажите, – прошептала я очень неуверенно, – как вы думаете, я чувственная женщина?

Я была готова сгореть со стыда за то, что произнесла подобные слова, и в то же время сгорала от желания услышать ответ. Граф расхохотался, услышав мой вопрос, и, быстро наклонившись, поцеловал меня.

– Вы прелесть, Сюзанна. Но вас не должны Мучить сомнения.

– И… что же?

– Вспоминая свой немалый опыт, дорогая, я могу сказать, что вы одна из самых чувственных женщин, каких я только знал. Ваша кожа, – он нежно провел пальцем по моему плечу, – она на редкость отзывчиво чувствует ласку. Вы способны воспламениться в самых неподходящих местах, и, переживая наслаждение, вы отдаетесь ему целиком, забывая о предрассудках. Да, в моих руках вы стали бриллиантом, и я сейчас могу чувствовать гордость ювелира… Но у вас есть одна особенность.

– Какая?

– К вам нужен ключ, – улыбаясь, произнес граф. – Когда ключ подобран, вы открываетесь легко, как шкатулка с секретом.

– И вы знаете, что это за ключ?

– Да.

– Может, вы скажете мне? Я об этом ничего не знаю.

– Вы просто еще не понимаете себя. А ключ… – Принц нахмурился. – Вы думаете, я настолько глуп, чтобы дать вам возможность быть счастливой с другим?

Я пораженно слушала его, со страхом понимая, что действительно в любви физической была счастлива только с принцем. Ни с кем другим, ни разу, никогда… У него есть ключ. Стало быть, я вечно буду только разочаровываться?

– Да, вы обречены, – продолжал он, словно угадав мои мысли, – обречены разочаровываться. Только один ключ заставит вас вибрировать от страсти. Знаете, любовь – это, в сущности, эмпатия, совпадение пульсации двух тел. Вы созданы для меня до тех пор, пока…

– Что?

– Пока не найдется другой такой, как я. Но, – добавил он коварно, – я уверен, что являюсь единственным и неповторимым. Смиритесь, дорогая. В конце концов, я не из последних.

Он приподнял шляпу.

– Прощайте, моя прелесть. Через месяц я зайду к вам с визитом, и тогда мы поговорим об этом подробнее.

Он ушел. Удивленная и расстроенная, я присела на каменную скамью. Ключ, счастье, эмпатия… Между мной и Франсуа это отсутствует, наверное. Но почему же я так хочу быть с ним, слушать его, знать, что он принадлежит мне? Может, по той причине, что встречаю сопротивление, а препятствия и разлука только усиливают любовь?

Хотя, в сущности, странно говорить о любви после того, что сейчас было… Как всегда, граф д'Артуа знал меня лучше, чем я сама. Ему неизвестны мои мысли, но он прекрасно знает мои чувства. Это позволяет ему влиять на меня, как гипноз, как магия.

Внутреннюю гармонию я утратила. Тело жило желаниями, а на душе были только пустота и тоска.

3

Столица Пьемонта Турин в конце XVIII столетия был крупным европейским городом с населением сто двадцать пять тысяч человек. Конечно, он был не такой большой и интересный, как Париж, но располагался в очень живописной долине, при впадении реки Дора-Рипария в реку По, на Паданской равнине, у самого подножия Западных Альп и на подступах к Альпийским перевалам. Близость гор и теплый мягкий климат определяли красоту здешней природы. Как и в Тоскане, здесь в изобилии рос виноград, и виноградники пышной зеленью устилали все окрестные селения, земельные участки и даже самые склоны гор. Винокурен в Турине было так много, что запах крепкого молодого вина постоянно витал в воздухе. После появления в городе сотен французских эмигрантов жизнь в Турине била ключом, и только я одна до слез зевала от скуки.

Моя прежняя жизнь рассыпалась, как карточный домик; та реальность, в которой я жила раньше, считая ее такой милой и улыбающейся, оказалась призрачной и эфемерной, и улыбка ее была меланхоличной, сознающей свой закат. В Турине не было беспорядков и революции, здесь царило спокойствие, тихая осенняя умиротворенность, и все-таки это было не то, и совсем не возмещало мне потерю Версаля и Франции. В своем унылом одиночестве я снова и снова перебирала в памяти все блестящие балы, развлечения, галантные празднества. Над ними витал девиз: «Жизнь так мимолетна – будем танцевать!» Да, жизнь действительно оказалась мимолетной, и воспоминания о ней вызывали у меня острую щемящую тоску. Гроза разразилась так внезапно, так неожиданно… Никто не сумел к ней приготовиться. Все были так ошеломлены, что даже не подумали о возможности защищаться. Все бежали за границу. Но другие французы, по крайней мере, даже здесь могли чуть-чуть веселиться и разговаривать. Все, кроме меня.

Полтора месяца я сидела взаперти в маленьком двухэтажном особняке на Виа Рома, и единственной отрадой этого дома был небольшой сад. Пообещав королю Пьемонта не бывать в свете, я действительно нигде не бывала. Изредка в открытой карете кучер возил меня по магазинам и в монастырь Суперга, находящийся за чертой города. Посещать церковь мне было так же скучно, как и сидеть дома. Однажды я решилась нарушить свое обещание и отправилась в театр «Кариньяно», где давали какую-то из пьес Витторио Альфьери. Но его грубый стих, трескучие фразы, тяжеловесные образы, а особенно политические выпады против правительства так утомили и разочаровали меня, так напомнили о том, что творилось во Франции, что я с тех пор в туринские театры не ездила.