Записки ночного сторожа - Александр Зиновьев

Она выпрямилась в полный рост.

– Что на тебя нашло? – спросил он.

– Ничего, – сказала она. – Иду к дверям. Не знаю. Может, я слишком много об этом думала, но боялась себе признаться. Мы с тобой – необыкновенная, удивительная пара, Олли. Вряд ли есть в этом мире другая такая пара. Как ни крути, ни ты, ни я ничего похожего больше не найдем. Хотя, наверно, это самообман. Во всяком случае, с моей стороны. Но мне придется уехать, и ты волен поехать со мной, однако не можешь решиться или просто ничего не понимаешь. Вот, смотри, – она двинулась вперед, – я держусь за дверную ручку и…

– И?.. – тихо спросил он.

– У меня текут слезы, – ответила она.

Он хотел подняться, но она покачала головой:

– Нет, не надо. Если ты прикоснешься ко мне, я не выдержу, и все полетит к черту. Я ухожу. Но каждый год буду отмечать день примирения, или день прощения, называй как хочешь. Раз в год, в день и час нашей первой встречи, я буду подниматься по той же лестнице, где больше нет никакого пианино в ящике, и если ты тоже туда придешь, я смогу тебя похитить, или ты – меня, но не пытайся пустить мне пыль в глаза или облить презрением.

– Стэн, – сказал он.

– О господи, – вырвалось у нее.

– Что такое?

– Дверь тяжелая. Не поддается. – Она всхлипнула. – Вот. Еще немного. Сейчас. – Ее душили рыдания. – Я ушла.

Дверь захлопнулась.

– Стэн!

Подбежав к порогу, он вцепился в дверную ручку, которая оказалась мокрой. Прежде чем открыть дверь, он поднес пальцы к губам и слизнул соленую влагу.

В холле было пусто. Даже разрубленный ее уходом воздух мало-помалу приходил в себя. Как только две половины сомкнулись, прогремел гром. Надвинулось предвестие дождя.

В течение трех лет он неукоснительно приходил к этим ступеням четвертого октября, но она так и не появилась. Потом как-то забыл и пропустил два года, но на шестой год осенью вспомнил, вернулся туда на закате солнца и стал подниматься наверх, потому что увидел на полпути какой-то предмет, оказавшийся бутылкой дорогого шампанского; с ленточки свешивалась записка, в которой говорилось:

Олли, милый Олли.

Помню нашу дату. Живу в Париже. Губы уже не те, но в браке счастлива.

С любовью,

Стэн.

С той поры он даже не приближался к этой лестнице, когда наступал октябрь. Стук падающего пианино, от которого было не спрятаться, грозил застать его врасплох и завести неведомо куда.

Это был конец, или почти конец, романа под названием «Лорел и Гарди».

Их последняя встреча произошла по счастливой случайности.

Пятнадцать лет спустя он приехал во Францию с женой и двумя дочерьми. Как-то вечером, прогуливаясь с семьей по Елисейским Полям, он заметил привлекательную женщину, идущую навстречу в сопровождении солидного пожилого мужчины и славного темноволосого мальчугана лет двенадцати – явно ее сына.

Когда они поравнялись, их лица в одно мгновение озарила одинаковая улыбка.

Глядя на нее, он помахал длинным концом галстука.

Глядя на него, она взъерошила волосы.

Они не остановились. Просто пошли дальше. Но по Елисейским Полям пролетели звуки ее голоса, последние слова, которые он от нее услышал:

– «Опять влипли!» – и прежнее, незабываемое имя, которым она звала его в пору их любви.

Для приличия немного выждав, жена и дочери подняли на него удивленные взгляды, и одна из девочек спросила:

– Та женщина назвала тебя Олли?

– Какая женщина? – переспросил он.

– Папа, – сказала другая дочь, заглядывая снизу ему в лицо, – у тебя глаза на мокром месте.

– Ничего подобного.

– Я же вижу. Правда, мам?

– Ты ведь знаешь, – сказала его жена, – у нашего папочки все может выжать слезу, даже телефонная книга.

– А вот и нет, – возразил он, – только лестница и пианино. Как-нибудь покажу вам это место, девочки, если не забуду.

Не останавливаясь, он напоследок оглянулся. Женщина, гулявшая с мужем и сыном, тоже оглянулась в этот самый миг. Может быть, он прочел по ее губам: «Счастливо, Олли». А может, и нет. Но его губы сами собой беззвучно шепнули: «Счастливо, Стэн».

И тогда Елисейские Поля развели их в разные стороны под последними лучами октябрьского солнца.

Спроси, зачем мы пришли

Когда он приехал, в ресторане было безлюдно. Шесть часов – время еще раннее, посетители в хороший день собираются позже, и это его устраивало, потому что нужно было подготовиться. Он смотрел со стороны, как его руки машинально разворачивают салфетки у трех приборов, переставляют бокалы для вина, сдвигают и перекладывают ножи, вилки и ложки, будто сам он сделался метрдотелем или новоявленным шаманом. Он слышал, как с языка слетает то бессмысленный речитатив, то приглушенное заклинание, ведь он понятия не имел, как это бывает, но отступать было некуда.

Он собственноручно откупорил вино, а официанты стояли в отдалении, перешептываясь с шеф-поваром, и кивали в его сторону, будто заподозрив в нем помешанного.

Но на чем помешанного – он и сам не знал. На своей жизни? Пожалуй, нет. Скорее, нет. Иногда и вовсе нет. Как бы то ни было, сегодня вечером он ждал перемен.

Надеялся получить хоть какие-то ответы или толику успокоения.

Налив себе немного вина, он оценил аромат, пригубил с закрытыми глазами, дождался послевкусия. Годится. Не сказать, что отличное, но годится.

В третий раз передвигая столовые приборы, он думал: у меня две проблемы. Это дочери, которые далеки и непонятны, как марсианки. И еще родители – это главная проблема.

Потому что их уже двадцать лет как нет в живых.

Не важно. Раз он молился, раз безмолвно просил, истово звал, собирая всю свою волю, научился замедлять сердцебиение и сосредоточивать беспокойные мысли на зелени близлежащей лужайки, все должно было получиться. Отец и мать как по волшебству восстанут из праха, поднимутся, пройдут три квартала по вечернему бульвару и как ни в чем не бывало войдут в этот ресторан, словно…

Ну и ну, я и бокала вина еще не выпил, подумал он и, резко развернувшись, вышел на тротуар. Полузакрыв скользящую входную дверь, он пристально разглядывал темнеющие вдали кладбищенские ворота. Да. Почти полная готовность. Вернее сказать, он-то готов. Но… готовы ли они? Правильно ли выбрано время? Для него – конечно, а вот… Салфетки и столовые приборы, разложенные письменами надежды, доброе вино на столе… сослужит ли это свою службу?

Хватит, приказал он сам себе и перевел взгляд от далеких кладбищенских ворот на ближайшую телефонную будку. Только сейчас он отпустил дверь-ширму, зашел в будку, бросил в щель десять центов и набрал номер.

На автоответчике был записан голос дочери. Он закрыл глаза и молча повесил трубку, отрицательно покачав головой. Набрал другой номер. У второй дочери просто никто не отвечал. Он дал отбой, напоследок посмотрел в сторону кладбища, которое в опускающихся сумерках уже не казалось таким близким, и поспешил вернуться в ресторан.

Там повторилось то же самое: бокалы, салфетки, столовые приборы, дотронуться, переложить, коснуться, переставить, чтобы в каждый из этих предметов перетекла его энергия, чтобы они, как и он сам, прониклись надеждой. Удовлетворенно кивнув, он занял свое место за столом, внимательно осмотрел столовые приборы, тарелки, бокалы для вина, сделал три глубоких вдоха, закрыл глаза, сосредоточился и начал истово молиться в ожидании.

Ему было известно: если долго ждать и горячо желать…

Они придут, сядут, поздороваются с ним, как обычно: мать поцелует в щеку, отец схватит за руку и крепко сожмет, в конце концов громкие приветствия поутихнут, и тогда можно будет начать прощальный ужин в ресторане этого заштатного городка.

Прошло две минуты. Он слышал, как тикают часы на запястье. И больше ничего.

Прошла еще минута. Он сосредоточился. Начал молиться. Сердце билось совсем тихо. И опять ничего.

Еще минута. Он прислушивался к своему дыханию. Показалось: вот сейчас. Сейчас, черт возьми. Давайте же!

Сердце у него запрыгало.

Дверь в зал открылась.

Не поднимая головы, не открывая глаз, он затаил дыхание.

Кто-то направлялся к его столику. Кто-то остановился. Кто-то смотрел на него сверху.

– Я уж думала, мы никогда больше не дождемся от тебя приглашения на ужин, – сказала ему мать.

Когда он открыл глаза, она как раз наклонилась поцеловать его в висок.

– Сколько лет, сколько зим! – Отец схватил его за руку и крепко пожал. – Как жизнь, сынок?

Сын вскочил, едва не опрокинув бокал.

– Отлично, пап. Привет, мам! Садитесь, что же вы, садитесь, прошу вас!

Почему-то они так и остались стоять. Все в замешательстве смотрели друг на друга, будто оглушенные, пока…

– Да не волнуйся, тут все свои, – сказала мать. – Что ж ты так долго нас не звал? Ведь…

– Много воды утекло, сын. – Отец все еще сжимал его руку стальной хваткой. Он подмигнул, словно уверяя, что не в обиде. – Мы все понимаем. У тебя дел по горло. Ты в порядке, сын?