Танк, обогнавший время - Василий Вишняков

- Возможно, у них есть и другие образцы, поновее. А этот подсунули нам как подсадную утку. Пусть, мол, успокоятся.

- Не исключено и это. Борьба есть борьба. А значит, уже сейчас мы должны думать о новой машине, которая последует за Т-34.

- Вам надо отдохнуть и подлечиться, Михаил Ильич. Кашляете вы нехорошо.

- Пройдет…

Кошкин махнул рукой и нарочито бодрым тоном сказал:

- Ну я, пожалуй, пойду. А ты, Саша, если хочешь, покопайся тут еще, поищи в этом дерьме жемчужные зерна.

У выхода из бокса его нагнал взволнованный техник из военной приемки Моритько.

- Михаил Ильич, вы видели буксирный крюк? У них он маленький, аккуратный и с защелкой, а наш…

- Что наш?

- Очень уж массивный и защелки нет. Трос может сорваться и…

- Скажите об этом Метелину. Он как раз ищет жемчужные зерна.

«Может быть, хоть крюк пригодится, - подумал устало Михаил Ильич. - С паршивой овцы хоть шерсти клок…»

* * *

Вскоре его вызвали в Москву - правительство должно было рассматривать вопрос о Т-34. Вечером, перед концом рабочего дня, Михаил Ильич собрал свою маленькую группу. И вот они сидят перед ним в той же тесной комнатке - четырнадцать парней, молодых, не постаревших, но повзрослевших; теперь это уже не безвестные ребята, а вошедшие в историю конструкторы, создавшие танк, который поступит на вооружение, будет изучаться в войсках, проходить на парадах по Красной площади, участвовать в учениях, а потом завоюет себе славу и в боях.

- Друзья, - взволнованно сказал Михаил Ильич. - Вы сделали великое дело, которое по заслугам будет оценено Красной Армией и народом. На днях наш Т-34 будет принят на вооружение. Меня вызывают в Москву. Я знаю, что каждый из вас хотел бы присутствовать при этом историческом событии. Более того, каждый из вас имеет на это право. И выполнил бы предстоящую задачу не хуже меня. К тому же я болен, неважно себя чувствую. Но я не могу не поехать в Москву. Прошу извинить, но я просто не могу отказать себе в этом. Как и вы, я много сил отдал созданию тридцатьчетверки. Скажу откровенно - это лучшее, что мне удалось сделать в жизни. Говорят, в жизни каждого человека бывает звездный час. Может быть, это и есть мой звездный час. А у каждого из вас он, надеюсь, еще впереди.

По лицам конструкторов было видно - никому из них и в голову не приходило, что в Москву, в Кремль, может поехать кто-то из них, а не главный конструктор. И все-таки Михаил Ильич считал, что поступил правильно, объяснив, почему он, будучи больным, едет в Москву: не из недоверия к коллективу или пустого тщеславия, а по велению сердца.

В эту последнюю свою поездку в Москву он мог бы чувствовать себя по-настоящему счастливым. Сбылось наконец то, о чем мечталось, можно было порадоваться победе в изнурительной борьбе, «миг вожделенный настал…». Однако те, кто встречался с ним в Москве в эти дни, видели, что даже обычное внешнее спокойствие Михаила Ильича изменило ему. Он выглядел встревоженным, временами мрачным, глубокие серые глаза смотрели с затаенной грустью.

Поселили его на этот раз в гостинице «Москва» в отдельном номере, вечером заместитель наркома привез билеты в Большой театр на балет «Лебединое озеро». Места были прекрасные, во втором ряду партера, но Михаила Ильича мучил кашель. И как ни старался он сдерживаться, а видел, что соседи смотрят на него недовольно, и в первом же антракте, к огорчению заместителя наркома, питавшего слабость к классическому балету, ушел из театра.

В Кремле на заседании правительства Сталин поздравил его, сказал, что Т-34 во всех отношениях хорошая машина. И совершенно неожиданно для окружающих, потрепав его по плечу, сказал:

- А ведь я помню вас еще по Свердловскому университету.

И упрекнул:

- Почему до сих пор не давали о себе знать? Если что потребуется - обращайтесь прямо ко мне.

Постановление о принятии Т-34 на вооружение Красной Армии тут же было подписано без каких-либо замечаний.

* * *

Миг торжества, мгновение долгожданной победы. С кем поделиться этой ни с чем не сравнимой радостью? И тут он подумал о Болховитине. Сразу же решил навестить Сергея Сергеевича. Кто-кто, а старый конструктор, потерпевший поражение, поймет, что такое для него эта победа. Поймет, какой нелегкой была борьба. Нелепо, но факт - дело доходило до угрозы ареста. Ордер на арест… Вмешательство парторга ЦК… Неужели хоть в какой-то самой узкой, но не больной голове могла родиться мысль о вредительстве, саботаже? А некоторые чуть не в глаза говорили об авантюризме, о злостном срыве выполнения правительственного задания. Еще недавно один ответственный товарищ убеждал его по-дружески: «Ну что ты лезешь на рожон? Ведь А-20 - тоже твоя конструкция. Получишь орден, премию…». Где они сейчас? Примолкли. Впрочем, спокойненько сидят на своих местах и, кажется, ничему не научились, просто выжидают.

…Вот и улица Горького, знакомый подъезд. Дверь открыла очень приятная, просто красивая девушка, блондинка с голубыми глазами.

- Вам кого?

- Могу я видеть Сергея Сергеевича?

- Такого здесь нет.

- Болховитин. Неужели…

- Да, я слышала от соседей. И уже давно.

- Давно?

- Мы живем здесь уже полгода.

- Значит, еще в прошлом году?

- Да, кажется, в ноябре.

- А была здесь еще старушка, Агафья…

- О ней ничего не слышала.

- Извините.

Вот и всё. Очень милая молодая особа, просто удивительно, какой прекрасный свежий цвет лица, и к тому же воспитанная, очень любезная девица.

…И вот снова вокзал. Не прошло и трех лет с того времени, как он впервые ехал в незнакомый город, с тревогой думая о том, что его там ждет. Теперь он возвращается на завод, ставший ему родным, с большой победой.

Предстоит серьезная перестройка. Вместо БТ-7 завод будет выпускать Т-34 - машину, которой отдано столько дум, душевной тревоги, напряженного труда.

В эту ночь он почти не спал - лежал в купе с открытыми глазами, подавляя кашель, чтобы не беспокоить соседей, часто выходил в тамбур. За окном плыла ночь, расцвеченная редкими огнями. Огни деревень в низинах и буераках плоской, темной степи выглядели печально. Думалось о том, как должно быть неуютно и тоскливо в этих открытых всем ветрам деревеньках в долгие осенние вечера и вьюжные зимние ночи. Вспоминалась родная ярославская деревенька близ древнего Углича. Он ушел когда-то из нее подростком на заработки в Москву. Потом война, революция, учеба, работа - Москва, Вятка, Ленинград… Сколько раз за эти годы собирался он навестить мать, побродить с кузовком по памятным с детства рощам, да так и не привелось…

Он думал о грозных событиях, которые неумолимо надвигались. Уже развязана, идет вторая мировая война. Польша в огне. Освобождены Западная Украина и Западная Белоруссия. Прибалтика стала советской. Отгремела советско-финская война. Страна Советов как утес, под который вот-вот подкатят бурные волны…

Война в Европе - странная. Империалистические акулы столкнулись лбами, но медлят вцепиться друг в друга. Ох как дорого сейчас время!

Несомненно, что ближайшие два-три года - времена потрясений, которые изменят мир. Твердо верилось, что победит социализм, восторжествуют бессмертные идеи Ленина. И он, коммунист Михаил Кошкин, тоже кое-что сделал для этого.

Главное - не упустить время, теперь не только день, каждый час промедления преступен! Казалось бы, не в чем ему упрекнуть себя: последние три года он работал без отпусков, без выходных, с утра до глубокой ночи. Это была не работа, а непрерывное лихорадочное горение. Он был прямо-таки жаден до времени, ни на что, кроме как на дело, не расходовал ни минуты и боролся за то, чтобы и другие следовали его примеру. Никому нельзя простить сейчас бесцельно потраченного часа!

Потом мысли переходили к болезни, и сердце сжимала тоска. А что, если это серьезно? Ведь иногда просто нечем дышать… Смерть? Нет, ему надо увидеть тот светлый мир, ради которого он так упорно работал. А Болховитин?… Нет, только не это.

С вокзала Михаил Ильич поехал на завод. Побывал у директора Максарева, поговорил с секретарем парткома Епишевым - предстояло налаживать серийное производство танка. Потом вернулся в КБ, где было много неотложных дел. Но здесь ему внезапно стало плохо - он начал задыхаться, побледнел, потерял сознание. Прямо из КБ его увезли в больницу.

Глава десятая.

Последние дни

На берегу Северского Донца есть чудесный уголок. Могучий сосновый бор здесь расступается, чтобы дать место обширной светлой долине. Весной вся она горит яркими головками полевых цветов. Целебный сосновый воздух, синь безоблачного неба, прозрачная глубина омутов тихого Донца…

Здесь в отличном санатории «Зянки» со второй половины июля 1940 года находился Михаил Кошкин. Затяжная простуда привела к воспалению легких. Начался абсцесс. В городской клинике известный профессор определил его состояние как безнадежное. «Нет смысла оперировать труп», - сердито сказал он. Но все-таки сделал операцию.