Да простятся ошибки копииста.Роман - Грегуар Поле

— Вот он, Стевенс, за которого я заплатил Максу аванс.

Он смотрел мне прямо в глаза, но вполне добродушно, и я все понял.

Я развернулся и пошел закрывать дверь, а он выпалил мне вслед:

— Я большой поклонник, страстный поклонник вашего таланта, мсье.

Я вернулся к нему. Его палец целился теперь в портрет беременной Николь:

— Рик Ваутерс?

— Нет, подражатель.

— Разрешите представиться: Матиас Карре. Мы с вами давно работаем в одной упряжке, хоть и незнакомы. И простите за мое вторжение, но я хотел удостовериться, что это именно вы.

— А если бы это оказался не я, как вы собирались выйти из положения?

— Мне не впервой, и я не боюсь таких положений. Знаете, мой отец был судебным исполнителем. У меня это, наверно, в крови.

— Чем же я могу быть вам полезен? Присаживайтесь, хотите чего-нибудь выпить?

— Чего-нибудь покрепче, если можно.

— Виски?

— Отлично. Извините, я перейду сразу к делу, с такими вещами нельзя тянуть. У меня есть к вам предложение.

— Слушаю вас.

— Вы — совершенно уникальный гений подделки. Никогда ни один эксперт при всем желании не мог усомниться в ваших фальшивках, а от ваших легальных копий, которые мне хорошо знакомы, любого знатока бросает в дрожь. Вы давно работаете на нас при посредничестве некого Макса и — я потрудился навести справки — еще двух человек. Прекрасно, но что-то слишком много получается посредников. А это много потерянного времени и выброшенных денег. Много лишнего риска, много стыковок между участниками дела и много возможностей утечки информации. Предлагаю вам работу с одним-единственным посредником — им буду я — между моим работодателем и вами.

— Продолжайте.

— Мой работодатель — человек с великолепным вкусом. Он собрал огромную коллекцию старинной и современной живописи. Мой работодатель — человек с большими деньгами. Эта коллекция обходится ему в целое состояние, которое уходит на страховку. Он хочет ее окупить. Мой работодатель вдобавок филантроп и демократ. Он хочет, чтобы широкая публика могла любоваться шедеврами его собрания. Мой работодатель, наконец, человек недюжинного ума, и он придумал, как разом решить все эти вопросы.

— Ваш работодатель — Эрнст Яхер?

— Идея моего работодателя такова. Открыть галерею для посетителей, сделать ее музеем. Но платы за вход, как вы сами знаете, недостаточно, чтобы окупить серьезное собрание, — все-таки мой работодатель коллекционирует не пробки от бутылок и не бандероли от сигар. К тому же страховая премия картины, висящей в музее, где любой чокнутый турист может порезать ее ножом или измазать несмываемым маркером, иная, чем если та же картина хранится в сейфе швейцарского банка. По договоренности со своим страховщиком, человеком надежным, мой работодатель намеревается выставить в музее копии, такие совершенные, какие под силу сделать только вам. Таким образом он не только защитит уникальные произведения искусства от актов вандализма и вредного воздействия света, но и облапошит страховую компанию, которая в этом случае вполне окупит стоимость коллекции и даже, что немаловажно, позволит со временем ее пополнить. Улавливаете мою мысль?

— Более чем. Ваш работодатель, я полагаю, не собирается оповещать мир о том, что в его музее будут выставлены только копии.

— Еще чего не хватало!

— Стало быть, он застрахует фальшивки, которые ничего не стоят…

— Ну, это уж вы хватили! Скажем так, которые стоят значительно меньше.

— …он застрахует фальшивки, которые стоят значительно меньше, де-юре как оригиналы, но фактически заплатит куда более скромную сумму за копии.

— Совершенно верно. На самом деле, мой работодатель платит полную сумму, а страховщик возвращает ему разницу на руки.

— Как же им удастся сохранить это в тайне?

— Они знают, как делаются дела, за них не волнуйтесь. Но это нас с вами уже не касается, а мы будем работать следующим образом. Я приношу вам картину, а через некоторое время забираю две, совершенно идентичные, запакованные. Просите у меня любые краски, кисти и прочее, что может вам понадобиться, чтобы результат работы был идеальным, — а он должен быть идеальным, — какие угодно, даже самые редкие, и я вас ими обеспечу. Искать и находить — это моя профессия. Вас, например, нашел тоже я. Не сочтите за лесть, вы — самая большая редкость, которую мне удалось отыскать, и я этим горжусь. Вы гений, и этим все сказано. Так вы принимаете мое предложение?

— Да.

— Мало того что вы гений, мсье, вы еще обладаете редчайшим в нашем бренном мире качеством: вам можно доверять. В этом я имел случай убедиться за годы нашей работы. Я поручился за вас перед моим работодателем, а это, знаете ли, кое-что, ведь мой работодатель — человек бескомпромиссный и не терпит ошибок. Как и нечестной игры. Он умеет окружать себя надежными людьми. Я уверен, что вы меня понимаете. И прежде чем я уйду, позвольте отнять еще немного вашего драгоценного времени и выплатить вам сейчас же небольшой аванс, которого, я думаю, будет достаточно для покрытия мелких убытков, которые, насколько мне известно, причинила вам буря на авеню Брюгманн.

И мой гость положил на стол конверт, где я обнаружил точно ту сумму, в которую, по словам страховщика, был оценен материальный ущерб. Потом он разъяснил мне еще две-три практические детали, касающиеся выплат наличными, формата картин, и наконец, обозначил эпоху и регион, которым я отдавал предпочтение, — он прекрасно их знал, но, впрочем, позволил себе немного их расширить. Первый заказ был нетрудным: Магритт — нет ничего легче, чем скопировать Магритта, — а за ним Дельво[19] — уже немного сложнее.

Оказалось также, что я стал в каком-то смысле членом команды: были еще копиисты — среди них я без труда узнал японца и португальца, когда-то составлявших мне конкуренцию, — они работали с другими частями коллекции.

Комиссионер откланялся, не пожав мне руки, но его взгляд заговорщика и брошенное на прощание слово напомнили мне о серьезных угрозах, на которые он намекал.

21

Я согласился, почти не раздумывая: меня толкнула на это очевидная логика событий и недавнее осознание того, что было, наверно, моей судьбой.

И все же я взвалил на плечи тяжкий груз. Я надул моих компаньонов, я предал моих друзей, которым в этом деле не было места. Вдобавок я лишил их источника дохода, потому что, весьма вероятно, хоть мы эту тему не затрагивали, Матиас Карре не собирался больше заказывать подделки Максу.

Бутылка виски стояла на столе, перед стулом, сидя на котором держал свою речь комиссионер. И я выпил ее, глоток за глотком, до донышка.

Я был пьян в дым и больше ничего не соображал. Я увещевал себя вслух — стало быть, наверно, боялся. Я говорил себе, что хотел идти вперед не оглядываясь — и иду, хотел действовать — и действую. Потом я снял с себя свитер, сорвал рубашку, взял чистый холст, несмешанные краски, самую большую кисть, и принялся писать с голым торсом, словно в припадке безумия.

Я написал пять полотен, стремясь к тому, чтобы широкие, яростные мазки передали ощущение грубой силы руки, их нанесшей, и отчаяние, и гордыню, и вечную молодость этой мощной руки — моей руки. Я не хотел, чтобы эти мазки складывались в очертания, не хотел, чтобы краска, яростно разметанная по холсту, изображала что бы то ни было, — пусть ничто не отвлекает меня, пусть все увидят в этой безумной мазне не художника, ее создавшего, а нечто другое: исступленную силу и ключевой момент, единственный, истинный, настоящий и благодаря творчеству запечатленный момент моей жизни. Частицу меня.

Первое полотно вышло красным. Второе я сделал синим. Третье желтым. Четвертое черным. Пятое написал белым на белом холсте, где лишь выпуклость мазков создавала контраст и видимость. Я сделал их быстро, очень быстро, чувствуя насущную необходимость наверстать упущенное время, сжать его, и прошлое, и будущее, воспроизвести и выразить во всей подлинности других “я”, которые не были мной и уж точно никогда бы не унизились до подделки моих полотен.

Я открыл все окна, какие мог, и включил на полную громкость Девятую симфонию. Я отчаянно боролся с одолевавшей меня усталостью, кричал во все горло, подбадривая себя, подпрыгивал, как индеец в ритуальном танце, бил себя в грудь, кружился; виски закончилось, а мне было мало, я стал искать еще выпивку, и нашел бутылку сакэ, которое Жанна использовала для блюд азиатской кухни, выпил и ее, глоток за глотком, до донышка; мне хотелось еще писать, но чистых холстов не осталось, и тогда я взял мои картины, цветы и морские пейзажи, и замазал их насыщенными красками; я был мертвецки пьян, я наполнял краской рот и плевался ею на полотно, потом прополоскал рот водой и выплюнул ее туда же. Рот не прополоскался, я не мог дышать от запаха краски и химического, акрилового вкуса, и я пил, пил, пил воду литрами, уверенный, что отравился, я был как в бреду, и все подпрыгивал, и приплясывал, и снова и снова ставил Бетховена, и намазался всеми красками, какие еще остались, и бросался на стены, чтобы запечатлеть повсюду мой силуэт, и катался по бетонному полу.