Гомункулус - Николай Плавильщиков

Может быть, он и выполнил бы обещанное, но кругом было столько лесов, полей и болот! Все это прямо-таки кишело всяким зверьем — четвероногим, шестиногим, восьминогим. А в воде попадались и десятиногие. Как тут было утерпеть, как тут было ограничиться питьем парного молока! Ян махнул рукой на молоко и прочие деревенские прелести и засел за работу: принялся изучать водяную блоху. Она привлекла его внимание тем, что очень занятно подпрыгивала в воде, размахивая чем-то вроде пары длинных рук.

Папаша думал, что сынок лечится и набирается сил, а тот крошил да крошил жука за жуком — здесь водилось множество жуков-носорогов — и не думал о лечении.

Виноградная улитка, извлеченная из раковины («Библия природы»).

Пришло время ехать домой.

— Если ты так лечил себя, то как же будешь лечить других? — ядовито осведомился отец, увидев Яна. — Ты, кажется, забыл, что у меня аптека, а не гробовая лавка! — И, довольный остротой, захохотал.

Снова все пошло по-старому: Ян потрошил жуков и гусениц, а отец ворчал.

— Ах, что за чудесное животное! — восторженно восклицал Ян, наблюдая… вошь.

— Действительно, чудесное, — брюзжал отец.

— Конечно! — не унимался Ян. — Она так мала, и у нее есть все: кишки, мускулатура, дыхательные органы, нервная система, половой аппарат. Есть все, что и у нас. Вот только… самцов я ни разу не видал. Я анатомировал около сорока вшей, и все оказались самками. Должно быть, у вшей не бывает самцов.

И Ян нагибался над столом, где в стеклянной чашечке с водой лежала крохотная вскрытая вошь.

Он изучал ее много дней. Он нашел у нее даже «мозг», а брюшную нервную цепочку без дальнейших разговоров назвал «спинным мозгом», хотя она и лежала не на спинной, а на брюшной стороне.

— Это замечательное животное, — повторял Ян. — Это одно из чудес творения.

Отец сердито хлопал дверью и уходил в аптеку:

— Чудо творения… Придумал! Лучше бы порошок от блох выдумал: житья от них нет. А то — кишочки, трубочки… Эх, не задался у меня сынок…

Заинтересовавшись улитками, Ян изучил кстати и рака-отшельника.

Мягкое брюшко рака и раковина, в которую прячется этот рак, привели его к убеждению, что рак-отшельник — особая порода улиток.

— Брюшко мягкое, раковина есть, чего еще нужно?

Кишечник личинки с мальпигиевыми сосудами (g) и трахеями (d) («Библия природы»).

И Ян присоединил рака-отшельника к улиткам, решив, что раковина — продукт деятельности самого животного. А чтобы пополнить исследование, изучил заодно прудовиков, лужанок и некоторых других, настоящих улиток.

3

«Приезжай в Париж, — писал Яну его друг и покровитель Тевено, которому Сваммердам посылал длиннейшие письма, описывая в них свои работы. — Я устрою тебя, ты сможешь работать».

— Только попробуй! — ответил аптекарь, когда Ян заикнулся об отъезде в Париж. — Только попробуй!

Тогда Ян решил умилостивить рассерженного отца.

— Давай я приведу в порядок твою кунсткамеру, — сказал он. — Нужно там и расставить все как следует, и починить кое-что. Смотри, сколько здесь работы.

Отец согласился, и Ян засел в пыльных комнатах.

Ну и досталось же ему это дельце! Чего он только не делал! Починки оказалось столько, что для научной работы времени совсем не оставалось. Ян клеил, красил, штопал, делал новые препараты, разыскивал редкости на замену уже обветшавших… Только изредка ему удавалось поработать часок-другой для себя.

Кое-как, между делом, он закончил свои исследования над пищеварением у рыб. Ян послал свои сочинения об этом в Англию, в Королевское общество. Там их напечатали, и тотчас же по выходе сваммердамовского труда в свет на Яна обрушился Де-Грааф, его старый приятель. Теперь он был уже знаменитостью, а Сваммердам — кто его знал?

Неудачный спор с Де-Граафом и другими исследователями, вечные ссоры с отцом сказались на настроении Яна. И, как на грех, в это время ему подвернулись под руку книжонки прорицательницы Антуанетты де Буриньон. Сваммердам и раньше-то был религиозен, а теперь… Все перевернулось в его бедной голове. Он проникся невероятным почтением к прорицательнице и вступил с ней в переписку. Что хорошего могло получиться из этого знакомства? И вот…

— Суета все это! — вздыхал Ян, садясь за рабочий стол. — Суета, — повторял он, уставившись на листок папоротника. — Суета и всяческая суета, — продолжал он, осторожно оттягивая иголочкой какие-то буроватые пленочки на нижней стороне листа. — Суета… — начал было и не окончил тоскующий исследователь: из-под пленки посыпался какой-то мелкий порошок.

Личинка пчелы («Библия природы»).

— Ого! — воскликнул он, сразу забыв о «суете». — Ого!..

Рассмотрев порошок в лупу, Ян решил, что это семена. Дело оказалось преинтересным, и он принялся изучать и эти «семена», и те мешочки, в которых они помещались. Ян немножко напутал. Это были не семена, а споры, но…

А там снова пыл ученого остыл.

— А зачем все это? Кого я хочу прославить? — вздыхал Сваммердам. — Себя или творца всего этого?

И, подумав, решил:

— Себя.

— Тщеславие это… — сказал он сам себе. — Жалкое человеческое тщеславие! — И он отложил в сторону иголочки и увеличительное стекло: — Баста!

Но страсть к исследованиям не проходила. Временами она с такой силой охватывала Сваммердама, что он не мог сопротивляться ей. И тогда с жадностью и одновременно с отвращением принимался за работу. Сидя за столом, поставленным на дворе, да еще на самом солнечном припеке, он упорно копался во внутренностях жука или блохи.

— Сядь в тень, тебя удар хватит, — говорили ему.

— Ничто не должно затенять поле моего зрения, — отвечал бородатый упрямец, сидя с непокрытой головой. — Видите, с какой мелочью я вожусь?

Куколка пчелы («Библия природы»).

И он напрягал зрение изо всех сил. В глазах начинало рябить так, что Ян уже не мог разглядеть препарат. Шатаясь, он брел к себе в комнату отдохнуть.

— Микроскоп… — ворчал он. — На что годится эта штука? Под него не подсунешь иголок, не уложишь целого жука или пчелу. Свои глаза вернее и удобнее.

Упрямец портил глаза, пытаясь рассмотреть то, что другие видели лишь сквозь линзы микроскопа. Ему удавалось это, и только иногда он позволял себе роскошь пользоваться лупой.

Как раз во времена такого уныния, чередовавшегося с напряженной работой, Ян начал исследовать пчелу. Он десятками вскрывал маток, рабочих пчел, самцов-трутней, натащил к себе в комнату горы сотов самых разнообразных форм и размеров.

— Я понимаю — изучать пчелу, чтобы извлекать из нее доход, — говорил практичный отец-аптекарь. — Но давить пчел зря… — И он презрительно пожимал плечами.

— Ах, отец! — восклицал Ян. — Да ты послушай… Ведь вот, думали, что трутни занимаются насиживанием яиц, что это пчелы-наседки. А я узнал, что это самцы. Разве не интересно? Разве это не важно?

— И что же? Твое открытие позволит собрать больше меда в улье?

— Н-н-н-н-н-е знаю, — растерялся сын.

— Вот видишь, чего стоит твое открытие? — И старик повернулся к нему спиной. — Блажь одна, — ворчал он, выходя из комнаты.

А Ян снова нагнулся над столом.

Но сколько он ни старался, а очень многого не узнал: трудно постичь все пчелиные секреты без микроскопа.

— Воск… воск… Конечно, они делают его из цветочной пыльцы. Ведь я сам видел, как пчелы собирают ее…

Но цветочная пыльца совсем не похожа на воск.

— Они смешивают ее со слюной, вот и получается воск, — решил Сваммердам, не подозревая, что делает сразу две грубейшие ошибки. Но он не знал, для чего нужна пчелам пыльца, и не мог рассмотреть простым глазом восковые железки пчелы. Ему не удалось разглядеть даже тоненькие пластиночки воска на брюшке пчелы. Правда, «восковые зеркальца» — небольшие светлые пятнышки на четырех последних кольцах брюшка рабочей пчелы — видны хорошо. Но пятнышко есть пятнышко, и как догадаться, что именно здесь нужно искать восковые пластинки?

4

Яну было всего тридцать шесть — тридцать семь лет, а мысли о «суете» уже так одолели его, что он решил уйти от мирских соблазнов.

«Нужно продать мои коллекции, — мечтал он, — отделаться совсем от этого соблазна. А там — поеду куда-нибудь в глухой уголок и буду размышлять…»

О чем? Понятно, о «суете».

Сваммердам написал Тевено и просил поискать покупщиков на коллекции. Тевено покупателей не нашел, и тогда Ян вспомнил о своем старинном друге — Стенсене.

Стенсен, когда-то анатом, успел за эти годы сделать блестящую карьеру: он переехал в Италию, перешел в католичество и был теперь уже не анатомом Стенсеном, а епископом Стено. Правда, он раз навсегда покончил с наукой, но составить протекцию мог: ведь во Флоренции (а там жил Стено-Стенсен) науки были в большом почете.