Самоучки - Антон Уткин

Офицер. Проклятье, я, кажется, порвал свои рейтузы.

Удивительное дело — что происходило на сцене, то каким — то непостижимым образом проникло и в жизнь. Я тоже порвал свои брюки в буфете о какой — то заусенец, отслоившийся от деревянной лавки. В Алекс влюбился аптекарь, которому тоже не нравилось, что девушку лапают на конюшне. Аптекарь был пожилой человек, и ему было нелегко тягаться с конюхом Жан — Пьером, похожим на жеребца. Узнав об этом, жестокая Софи расхохоталась, как кирасир, — она и вправду полагала, что любить можно одну ее, и всякое посторонее чувство расценивала как оскорбление. Павел невзлюбил ее с первого взгляда. Случалось, он корчил ей рожи обращенным к сцене лицом, и, похоже, она их отлично видела.

Нам с Аллой он едва ли не вменил в обязанность всячески поддерживать дух компании. С трогательной озабоченностью он принялся высчитывать совместимость Весов со своим зодиакальным знаком и для этого ездил в какое — то дикое оккультное бюро встречаться с астрологом, и там, заодно с сонмом туманных прогнозов, ему навесили чудовищный счет. Скорее всего, он попросту боялся остаться с ней наедине, боялся сказать лишнее и открывал рот всего охотнее, когда приходилось иметь дело с официантами и барменами.

В середине месяца на несколько дней по каким — то делам приезжал брат. Это был мужчина за тридцать, невысокого роста. Ничего выдающегося или ужасного в его облике не было. Он заметно лысел и потому стригся как можно коротко. Две блестящие залысины продолжали покатый лоб, дополненный выпуклостями надбровных дуг. Запястье правой руки обнимала толстая золотая цепочка, которая то и дело наползала на кисть, из одежды носил темную косоворотку, строгий черный пиджак и такие же брюки. Он почти ничего не говорил и имел вид апатичного мудреца; на все взирал несколько устало, даже отрешенно, как тот человек с выставки, которого называли гением. По словам Паши, удивить его было невозможно даже вторым пришествием. Казалось, если он встретит инопланетянина, то посмотрит на него спокойным взглядом пожившего волка и скажет негромко, так, чтоб слышал один инопланетянин: делиться надо, хлопцы.

Пока брат был в Москве, Павел забыл о театре и был беспросветно занят. Брат поселился в “Балчуге”, по городу ездил на черном BMW седьмой серии. Его сопровождали двое парней — те были поколоритнее, с красными корками мозолей на суставах указательных и средних пальцев тяжелых рук.

Алла брата никогда еще не видела, и он ей не понравился. Это открытие ускорило ее решение сменить работу. У нее была целая куча знакомых, ведших похожую жизнь. Днем все они работали в каких — то фирмах, а ночью наполняли увеселительные площади и не заглядывали дальше следующей недели. Она наталкивалась на них повсюду — даже в метро, если ехала в метро. Без Паши я начал скучать и несколько раз провожал ее. Мы встречались в конторе и шли гулять по холодному центру или сидели допоздна где — нибудь в гремучем пабе. Ей нравились шумные места, громкая музыка, движение, сутолока многих людей. Беспечность заразительна, как грипп. Жить ночью, признавалась она мне, куда интереснее.

— Мне все надоело, — любила говорить она и шла танцевать.

Молодые люди смотрели на нее с интересом, если не сказать больше, но потом замечали меня и недоверчиво покачивали головами. Она кружилась, дергалась, извивалась у всех на глазах, и все невольно следили за этим танцем. Потом бросала все и, не дожидаясь конца песни, под стоны и прыжки продолжающейся музыки, равнодушно посматривая вокруг, осыпаемая взглядами, спешила обратно на свое место. Но взгляды ее не отпускали и растягивались, как жевательная резинка, как липкий мед, как патока, врастая в ткань одежды и еще дальше — в самую плоть.

Старинные высоченные деревья шумели где — то на уровне восьмого этажа. Во дворе была детская площадка с качелями, горкой и три скамейки вокруг песочницы, усыпанной желтой и коричневой листвой. На пятачке за качелями двое парней азартно играли в бадминтон, а рядом на задних лапах сидела маленькая лохматая собачонка и наблюдала за полетами волана грустными и терпеливыми глазами и водила туда — сюда умной мордочкой. Из — под челки на нас доверчиво глядели влажно сверкающие черные пуговицы глаз.

— Здравствуй, Савка, — поздоровалась Алла с собачкой.

Оба игрока посмотрели на Савку, желая знать, что он ответит.

Собачка завиляла хвостом и приветливо заерзала. Игроки остались удовлетворены такой вежливостью своего питомца.

— Карликовый тибетский терьер, — с гордостью поведал мне длинный, в изношенных спортивных штанах, штормовке и шапочке с помпоном, должно быть, хозяин этого терьера.

— Как дела? — Алла наконец обратилась к хозяину собаки.

— Какие у нас дела? — с нотками возмущения воскликнул длинный и отправился на подачу. — У нас делишки. — Он был высок и худ, словно знаменитый ламанчский идальго.

— Тебе надо на небо почаще смотреть. На звезды, — немедленно рекомендовала Алла, отобрала у него ракетку и неумело подбросила волан.

Длинный хмуро, исподлобья взглянул на пасмурное небо, грубо замалеванное рваными тучами.

— Тридцать лет только этим и занимался. И вот результат. — Он без ложно понимаемого стеснения показал многочисленные дырки от моли на своих штанах. В одну из них Алла засунула палец.

— Димка зарплату опять не получил, — сообщил длинный.

— А тебе — то что? — спросила Алла смеясь. Было видно, что такие разговоры ведутся здесь постоянно и намеренно, то ли в виде утешения, то ли в качестве развлечения.

Длинный многозначительно усмехнулся, а Савка зевнул и облизнулся.

— Дай грошик, — попросил длинный. — На сигаретки.

— На, — сказала Алла, доставая кошелек. — Сколько тебе, Альфонс Доде?

Длинный без церемоний заглянул в кошелек и аккуратно вытащил одну бумажку.

— На той неделе отдам, — пообещал он.

Не успел он договорить, как Савку вырвало. Шпроты еще не переварились, и рыбки легли на асфальт в том же положении, в котором лежали в банке, — одна к одной.

Игроки посмотрели друг на друга и несколько времени растерянно молчали.

— А потому что не надо на столе оставлять, — сказал длинный и покачал головой. — Ты мне испортил собаку.

Второй, которого здесь называли Дима — капитан, ничего на это не сказал и, посапывая, направился к волану. Все это он делал серьезно и с усилием, как будто выполнял нелегкую работу. Мы тоже прошли в подъезд.

— Кто это — Дима? — поинтересовался я.

— А, друг детства. Росли вместе. В нашем доме живет. Он военный.

— А этот, длинный?

— Тоже здесь живет. Он бывший скульптор.

— Что значит бывший? — Я даже поперхнулся. — Он что, секретарь райкома, что ли?

— Не знаю, — отмахнулась Алла. — Бывший. Он сам так говорит.

— А сейчас он тогда кто?

— Не знаю. Просто живет. Оба ужасные пессимисты, — сказала она, доставая из сумочки ключи. — Ты думаешь, они воланчиком играют?

— А чем?

— Это они свои несчастья друг другу посылают. “Обмениваются, понимаешь”. У них когда неприятности какие, так они в бадминтон играют. Всегда так.

— Пьют?

Алла задумалась.

— Да нет. Как все. В бадминтон играют, сам же видишь.

В комнате, где мы сидели, было два окна, и из одного нам было хорошо видно капитана и бывшего скульптора.

В книжной полке на атласных подушечках были закреплены советские награды: несколько медалей за освобождение восточноевропейских городов и орден Красной Звезды. За подушечками виднелись зеленые корешки собрания сочинений Гейне. Я остановился у этой полки.

— Да это бабушкины, — сказала Алла, заметив мой интерес. — Она воевала.

— А где она?

— На даче. Живет там круглый год.

— И даже зимой?

— И зимой.

— Ты такая красивая, — простодушно сказал я.

— Сплюнь, — ответила Алла.

Мы дружно застучали по столу.

— Это правда, — просто согласилась она, когда стук костяшек застраховал ее красоту. Мы стояли у окна и делали вид, что зачем — то ждем окончания игры.

Капитан и длинный скульптор еще были на площадке. Их спор продолжался в сгустившихся сумерках, при свете дворовых фонарей. Белый волан то стремительно летал от одного к другому, то нехотя, лениво взмывал вверх, мелькая среди оголенных ветвей. Наконец он упал в черную лужу и некоторое время оставался там, слабо подрагивая, как мотылек, угодивший в паутину. Савка подбежал и пытался схватить его зубами, стараясь не замочить лап.

Игра закончилась.

Был третий час унылой ночи. Мы лежали на кровати и не могли согреться, хотя в квартире было тепло. Секундная стрелка настенных кварцевых часов, сухо щелкая, шагала по светлому кругу, как караульный солдатик с негнущимися ногами, останавливаясь передохнуть на неуловимые доли того, что мы называем временем. Как — то боком двигалась по задворкам холодного неба бледная, немощная луна. Одинокие окна соседних домов еще исходили теплым ласковым светом.