Важнейшее из искусств - Сборник

– Возвращаетесь с поля сражения? – бросил Рон, откладывая газету. – Разбиты наголову?

– Скорее, на ногу, – ответил я, собираясь пройти мимо к двери отеля, но оператор остановил меня и указал глазами на скамейку, на которой помещался сам.

– Нет ничего лучше после Ватерлоо, чем хорошая порция портвейна, – пробормотал он.

– Смотря, на какой стороне воевал… – Я недоверчиво покосился на чашку в его руке. Это был не портвейн, а средненький Милин кофе, отдававший жжеными хлебными корками.

Меб делал вид, что пьет его, на самом деле чаще всего используя чашки как метательные орудия. До этого момента я был совершенно уверен, что кофе этот – совершенно особенный, специфический разряд бутафории и его вообще никто не пьет. Рон отхлебнул из чашки и покачал головой:

– Да не все ли равно, на какой стороне, если есть повод порадовать себя хорошей выпивкой…

– Но это?…

– Кофе, брат, кофе, – меланхолично заметил оператор. – Иначе стал бы я навязываться к тебе в компанию. Никак не получается выпивать в одиночку – такая тоска…

Я постучал в окошко кухни, откуда незамедлительно высунулось круглое румяное лицо старшей, настоящей Кайсы, той самой Кайсы, что подавала чай и перестилала постель самому Погибшему Альпинисту. Я показал ей два растопыренных пальца, и Кайса, понимающе кивнув, скрылась.

Через пару-тройку минут мы переместились в гостиную, где уже потрескивал камин, а перед нами стояли стаканы вожделенного портвейна.

– Все-таки иногда полезно немного расслабиться, – наконец снова заговорил Рон. – А то я или с ума сойду, или дело дойдет до убийства.

– Так не напрягайтесь, – бросил я, но тут же пожалел о необдуманной фразе, потому как глаза Рональда вспыхнули дьявольским огнем, а на лице появилась странная, какая-то яростная полуулыбка.

– Я для этого подписывал этот паршивый контракт. Я для этого тащился в эту снежную глушь, чтобы напрягаться, работать, делать кино, будь оно неладно вместе с вашим истериком Кревски. А он заставляет меня плесневеть здесь вместе с вами.

Я хотел было возразить, но Рон остановил меня примирительным, но решительным жестом:

– Понимаю, Петер, у вас «творческая задача». Так, кажется, он выражается, этот ваш… Вы тут вживаетесь, а я-то во что должен вживаться?! Он говорит: «Прочувствуй свет, обстановку, чтобы потом, на студийном этапе… Художественный камертон настроить…» Тьфу, чертова кукла… – Оператор скривился и отхлебнул из стакана. – Где слова-то такие находит?! А портвейн хорош… – мечтательно добавил он. – Прочувствуй свет!… Это он говорит мне?! Я знаю этот свет, как свои вот эти вот пять пальцев. – Рон помахал у меня перед лицом большой растопыренной ладонью. – Но дайте мне работать. Если он всегда работает так, в час по чайной ложке, я вообще удивляюсь, как он сумел столько снять. Хотя, что ждать от человека, снимающего фильмы по всякому барахлу вроде компьютерных игр… Мы уже что-то делаем, а все еще до сих пор не представляем себе, что именно!…

– Я представляю, – ответил я казенным речитативом, каким посредственные ученики читают вслух условие задачи по математике. – Воссоздаем события двадцатитрехлетней давности по рассказу одного из участников. Наша задача – убедительно и правдоподобно показать…

– Ох, перестаньте… – взмолился Рон. – Я понимаю, что такое правдоподобие. Я не понимаю, что подразумевает под этим словом Кревски. Зачем ему двойники участников этой треклятой истории? Вполне обошлись бы просто немного похожими людьми, но такими, которые хотя бы представляли, что нужно делать после слова «Мотор!».

– Я знаю, – снова возмутился я, но оператор замахал руками:

– Вы-то знаете, Петер, а вот нашу маленькую Кайсу этот дурак Кревски притащил аж с Алеутских островов!

– А так по виду и не скажешь… – с сомнением протянул я.

– А я скажу вам даже больше, – ответил Рон, – она ни слова не понимает ни на каком из известных мне языков. Ваш Кревски общается с ней на каком-то варварском наречии, а старшая Кайса объясняется жестами да хихиканьем. А этот фермер Хинкус? Это нормально?! Я вас спрашиваю: это нормально?!

Я только пожал плечами, потому как весь запас воинской отваги истратил на муки ревности и теперь мог только не спеша потягивать превосходный портвейн, чувствуя, как медленно пересыпается песок заключенных в минуту мгновений.

– Я даже подозреваю, что это ваш ненормальный режиссер топчется мокрыми ногами по коридору, изображая этого Погибшего Альпиниста. Для достоверности, чертова кукла…

– А что, топчется? – переспросил я, удивляясь.

– Натурально, – ответил мой собеседник, – я сам вчера заходил к Кревски и перед его дверью следы видел.

– И я видел. – Дю Барнстокр, не дожидаясь приглашения, присел в соседнее кресло, и Кайса мгновенно снабдила его портвейном, полностью лишив нас возможности отказать фокуснику в гостеприимстве. – И к Ольге в окно кто-то заглядывал, она вчера сама говорила. Да и курит кто-то в номере-музее и еще кое-где, – продолжал он, вытягивая длинные худые ноги. – Думаете, Меб развлекается?

– Не верю, – отчеканил я, стараясь придать голосу максимально твердую убежденность. – Кревски – фанатик, но не станет он мокрыми ногами по коридорам шлепать. Мозги у него не так устроены.

– Да они у него вообще не устроены. Они у него просто так в черепушку свалены. Произвольным образом, – едко отозвался Рон.

– Не обращайте на него внимания, Петер, – мирно произнес дю Барнстокр. – Это у него бывает. Приступ мизантропии. На прошлой неделе был. Но ничего, проходит. Уже завтра будет как огурчик.

– И это мне говоришь ты! – сурово пробормотал Рон, ткнув пальцем в сторону Казика. – Этот гадкий старикашка обчистил меня вчера так, что впору побираться идти, а он еще про огурчики рассуждает. Шулер!

Дю Барнстокр не обиделся, а только извлек из рукава маленькую фиалку и приколол к лацкану, отчего у него мгновенно сделался довольный и торжественный вид.

– Скоро мы все будем ходить у него в долговом рабстве. Видел бы ты, как он викинга нашего под орех разделал, – буркнул Рон, а Барнстокр подмигнул мне, доставая откуда-то из-под стола колоду карт.

– Порабощайтесь! – вежливо пригласил он.

– Не играю, – ответил я, и фокусник не настаивал.

Вообще-то к Казику я относился несколько настороженно, по причине давней неприязни к престидижитаторам любого рода, но мысль о том, что дю Барнстокр пощипал-таки моего счастливого соперника, согрела душу и смягчила мое сердце, поселив в нем некоторое подобие симпатии к старому иллюзионисту.

– Сдавай, душегуб, чертова кукла, – тоскливо и покорно согласился Рон, и Барнстокр принялся колдовать над столом, и карты летали у него, словно крупные белые бабочки.

Прикинув, что для отдыха и восстановления душевных сил у меня остался в лучшем случае час-полтора, я поднялся и, извинившись, покинул играющих.

На первом этаже было как-то непривычно пустынно. Видимо, Мебиус всерьез решил налаживать дисциплину, а те, кто не был призван на ковер в ставку неутомимого Кревски, вовремя попрятались по комнатам. Только Кайса, мурлыкая себе под нос, мыла на кухне посуду.

Я собирался уже пойти к себе, когда услышал свист, а затем громкое шиканье.

– Инспектор, – прошептал Симонэ, – пошепчемся?

– Отстаньте, Симон, я хотел немного отдохнуть перед ковром у Меба…

– Я тут поболтал кое с кем и кое-что выяснил. – Не обращая внимания на мои протесты, Симонэ вытащил меня за дверь и, таинственно оглядываясь, поволок куда-то за угол.

Я втайне досадовал на себя, смирившись с тем, что, по всей видимости, до своей комнаты мне сегодня не добраться.

Симонэ заговорщически покосился в сторону дороги, ведущей к Бутылочному Горлу. Я не ответил, и он, по обыкновению, счел это признаком благосклонности.

– Вполне возможно, скоро будем снимать с Мозесом, – почти шепотом пробормотал унылый шалун, похихикивая и вращая глазами.

– Мозес… – ворчливо отозвался я. – Ты думаешь, Меб парил бы нас этими бесконечными дублями сто раз отснятых сцен, если у него есть Мозес?!

– И я так думал, старина, – подмигнул Симонэ, – но наша Кайса два часа назад вернулась из Мюра… – Симонэ сделал паузу и со значением поднял брови, словно ожидая, что я мгновенно догадаюсь, к чему он клонит, и сам закончу фразу. – И… – таинственно продолжал Симонэ, все еще надеясь на мою нечеловеческую проницательность, – отправил ее туда Кревски… И сопровождал нашу Кайсу этот чудак Грис…

– Ну?… – наконец не выдержал я, уже заинтригованный.

– И по приезде на вопрос Кревски, как он, наша Кайса зажеманилась и сказала, что «вот все другие, так не очень-с, а эти так уж очень похожи-с».

Симонэ так натурально захихикал, кокетливо прикрывшись ладошкой, что я тут же поверил ему. Наш унылый шалун умел схватывать самую суть. В этом хихиканье была вся Кайса. По всем моим прикидкам, ей изрядно перевалило за сорок, но она была глупа, добра и смешлива, как шестнадцатилетняя девчонка. И пожалуй, едва ли во всей съемочной группе можно было отыскать мужчину, хотя бы однажды не забиравшегося за сладким в ее кухонно-кастрюльное царство. Все-таки покойный господин Сневар едва ли нашел бы лучшую хозяйку для своего отеля. Бедняга так и не женился. Наследников у него не было, вот он и оставил свое детище Кайсе. Наша пышечка-кубышечка, конечно, не годилась в администраторы, но по-прежнему идеально и быстро застилала постели и потрясающе готовила. Администратором отеля, его фактическим хозяином был ее старший сын, двадцатидвухлетний вечно косматый юнец с надменно вздернутым подбородком и недюжинной деловой хваткой. Меб до сих пор при упоминании о нем кисло морщился, изредка бормоча что-то о золотых отелях и алчных молокососах. Конечно, консультант из нашей Кайсы получился аховый, да только обычно благосклонная к непревзойденному Кревски судьба на этот раз повернулась к нему спиной: автор книги Петер Глебски наотрез отказался принять участие в работе над фильмом, равно как и вдова знаменитого космонавта и племянница великого фокусника дю Барнстокра Брюнхилд Канн. Так что из всех оставшихся в живых участников истории с пришельцами в наличии у нас имелась лишь безотказная Кайса.