И ничего под небом, кроме Бога… - Даниил Константинович Диденко

дней? Бог знает, будет ли ещё когда-то такой же случай.

— А давай!.. — согласился он.

И через пару часов мы уже сидели у меня на кухне. Я продолжал спрашивать, а он — рассказывать. Больше всего мне запомнилось вот что. Как-то раз, ближе к утру, после трёх часов обстрелов к их позициям подошла колонна украинских войск: два танка и пехота. Один их танк наши подорвали, другой подожгли. Человек сорок из украинского нацбатальона остались лежать там, в сырой земле. Почему же запомнился мне этот случай? Р. рассказывал это с такой отрешённостью, словно и не с ним всё это происходило, будто он герой книги. Те же чувства настигали меня, когда он рассказывал, что несколько раз мимо их боевой машины пролетали снаряды ПТУРов. Почему же так спокоен был он? Быть может, по-другому просто нельзя было. Для меня то, что он делал — святой долг. И горе мне, в то время занятому чём-то иным. Пускай и зовут это дело, писательство, операцией внутри страны, в тылу, почему-то мне так почти не казалось. Хотя, быть может, в этом и заключается вся суть долга? Это отрешённость, стремление делать что-то во благо Родины, не предавая своим деяниям хоть какой-то значимости. Ведь всегда есть что-то большее за тобой, а ты — всего лишь малая часть общей картины. Сначала семья, потом Отчизна, потом Бог. А ты для себя так и не можешь решить ничего. Ни почему ты, ни зачем ты. Оно тебе и не нужно. Это мелочность, материализм. Ты давно оставил их позади. Ради жизни. Вот, что я видел в друге. Это была тяга к жизни, к миру. Он ни о чем не жалел. И когда уезжал уже, ожидая такси до вокзала, сказал мне: «Вы живите здесь, чтобы у вас всё хорошо было…»

Запись, 1 мая 2020 года

Всё чаще мимо меня вереницей проходят воспоминания. Разные воспоминания. Добрые, тоскливые, блеклые, яркие. Но, что бы ни привиделось мне в полусонной дремоте, или в ясном рассудке, становится необъяснимо грустно.

1

Помню, последним моим выступлением в Рок баре на Красной был один из февральских вечеров. На улице стоял непривычный для Краснодара мороз. Прохожие ежились, кутались в шарфы и тёплые воротники.

В полседьмого я был уже там, сидел в самом конце зала. Немного припозднился в тот день, скажу честно. И вот начались выступления поэтов. Ярким фейерверком пролетали над залом слова выступающих. Я смиренно ждал своего выхода. И вот на сцену передо мной вышел мужчина. Он начал перечислять факты из своей жизни, изливать душу, говорить о наболевшем. Рассказал пару-тройку среднего пошива стихов. Но вот, что меня удивило: в конце своего выступления он сказал: «Скоро будет война…»

В тот же вечер я, возвращаясь домой, ехал в такси и долго думал над его словами. «Бред какой-то», — сетовал я, — «зачем пускать на сцену паникеров и истеричек?» А потом наступило 24 число. День, когда наш верховный главнокомандующий провозгласил начало СВО. И наш российский военный сапогом начал втаптывать коричневую чуму в грязь, давить её гусеницами, жечь порохом.

И до сих вспоминаю я тот февральский вечер…

2

На момент презентации моей «Чёрно-белой книги» у меня уже был в «багаже» сборник «Спичечные человечки». Во многом — провальный. Такой скудный, прискорбный опыт порождал во мне много сомнений, страха перед неудачей. Ведь я был совсем ещё незрелым поэтом. И это заставляло меня волноваться, судорожно готовиться ко дню презентации моего нового сборника. Час Икс постоянно откладывался из-за пандемии. Это очень сильно нагнетало обстановку. И вот этот долгожданный вечер наконец случился.

За окном кофейни на улице Гоголя жужжали, как трутни, трамваи. Я пытался собраться с мыслями.

Последние минуты перед выступлением. Половина минуты. Секунды. И я вышел на импровизированную сцену. Начал считать в уме людей, сидящих передо мной: один, два, три, четыре, пять, шесть… Шесть зрителей. Шесть человек, которые пришли этим пасмурным днём сюда.

Это было творческое поражение.

И можно было бы сломаться, сказать, мол, давайте посидим с вами, поговорим по-свойски. Но выступление шло полтора часа. Без поблажек. Такое, каким я его видел все эти долгих шесть месяцев. Так, как я и репетировал.

После этого мой издатель позвал меня в ресторан на Красной, где мы сели обсудить прошедший вечер. Он поздравил меня с состоявшейся презентацией долгожданного сборника. Я сидел и молчал. А душа моя скулила, как промокший под дождем маленький щенок. И всё же я был рад, что время ожидания кончилось.

«Поэзия и судьба Отчизны неотрывно связаны друг с другом»

Лилиана Гречишникова: Читая твои стихотворения о природе невольно складывается впечатление, что ты рос в небольшой деревушке где-то вдали от города. Я угадала?

Даниил Диденко: На самом деле, то место, где я рос — это не деревня в привычном нам виде. Каждое лето родители отправляли меня из города помочь по хозяйству дедушке с бабушкой. Это был дачный участок на склоне Малого Хехцира размером в 20 соток. Это место — дачный кооператив «Нефтяник». Люди там жили и работали в тёплые деньки, а зимой уже из-за морозов и большого количества снега уезжали в города. Природа там волшебная, тихая. Наш участок представлял собой своего рода «чашу», окруженную сопками. Как сейчас помню, выходишь за ворота, перешёл через узкую дорогу — а за ней горный ручей льётся, а ещё немного дальше озеро тенистое, там лягушки квакают, водомерки узоры рисуют на воде. Левее от дороги колодец. И всюду деревья, старые сосны, которым даже представить трудно, сколько лет. У нас на участке стояли два дома, один в конце девяностых-начале нулевых построили родители. Второй дом деревянный, двухэтажный, с резными наличниками, балконом. Его построил мой дедушка. А всё пространство вокруг — грядки да деревья плодовые, кустарники. Те места очень величественные. Побывав в двух противоположных точках нашей страны — Кубань и Дальний Восток — я понял, что таких красот у нас много. И это, конечно, отрадно для русского человека.

Л.Г.: Кто повлиял на твоё становление как писателя? Может, был наставник или учитель?

Д.Д.: Моя любовь к литературе проявилась ещё в Хабаровске, когда я учился в театральной школе. Там мы все учили действительно много поэзии и прозы. Потом весь это текст осмыслялся нами, прогонялся сотни раз на репетициях. Итогом этих трудов всегда