Словами огня и леса Том 1 и Том 2 (СИ) - Светлана Дильдина

вышло — Огонька поселили через длинный проход, под незримым присмотром, который он ощущал кожей. А Кайе, не сумевший настоять на своем, был очень зол и даже на стены смотрел враждебно. И те несколько слуг, которых успел заметить Огонек в доме, под его взглядом пытались слиться с орнаментом и поскорее исчезнуть.

— Ты погоди, — сказал тогда Огонек, — Твои близкие скоро поймут, что я ничего не скрываю и говорю правду…

Кайе смерил его взглядом, полным сомнения — и тревоги. Впрочем, сомнения и тревога в нем не задерживались, полукровка успел это сообразить. Он, кажется, в своей жизни вообще никогда не испытывал страха или бессилия, в серьезных вещах уж точно. Даже со старшим братом преуспел — только и не вышло поселить Огонька где хотел, в остальном все по его сложилось. Эдакое солнце, которое будет двигаться своим путем, и неважно, кто там и что думает. Только у солнца путь одинаков, а с Кайе вообще все вверх днем.

В первую ночь здесь Огонек никак не мог заснуть, вспоминал — и все больше не змея туманного, не разговор в саду, а просьбу свою. И выражение лица юноши, когда Огонек попросил о защите. Странное оно было, не понять. Только вот… Кайе вытащил найденыша из реки, и из того страшного дома, загородил собой от удара, и, кажется, против родни пошел. А еще — поверил. Но… кто поручится, что Огонек не лжет, сам того не желая?

Стало невыносимо, словно близкому нес пушистого птенца показать, и вдруг споткнулся, упал на него, раздавив. Может, потому и приснилось невесть что.

Теперь Кайе пришел с рассветом, удовлетворенно отметил, что полукровка уже не спит, а сидит на полу, и закружил вдоль стен, бесцельно трогая пальцами полосу мозаичного орнамента.

— Ну вот. Значит, будешь пока тут. А ты еще интересней, чем я вчера думал. Дед сказал, что в Доме Солнца нашли слабые отсветы Силы в твоей крови. У полукровок такое бывает, но редко.

Заметив, как напряглось тело все еще сидящего Огонька, мирно добавил:

— Перестань дергаться.

Развернулся, вмиг опустился на колено и прижал полукровку к стене, удерживая ладонями плечи — не шевельнуться:

— Любой зверь почует страх и ударит. Человек тоже, хоть и сам не разберет, почему. Понимаешь это?

— Охх… — выдохнул Огонек, пытаясь унять дрожь и надеясь, что стука сердца особо не слышно. Почти как вчера, повторяется… Оказаться вот так без возможности двинуться — страшно, что ни говори.

— Я запомню.

Снова совсем рядом увидел золотистые линии на плече юноши, символ единства с миром. Непонятное изображение — наполовину цветок, наполовину луковица со вписанной в нее фигуркой человека. Безрукавка молочного цвета, скрепленная золотой застежкой на груди, подчеркивал блеск рисунка.

Кайе заметил взгляд, с улыбкой полуразвернулся к розоватому, неяркому еще свету.

— Это Солнечный камень, краска из его частиц. Мне сделали татуировку на восьмую весну жизни.

— Это теперь навсегда?

— Если кого-то лишат Рода, его знак будет срезан.

Огонька передернуло — слишком живо он представил себе. А Кайе продолжал:

— А если примут в Род — напротив, знак поставят. Если до того был другой, первый умеют сводить.

— А когда остался один из рода, картинка будет у тебя одного, — тихо сказал Огонек. — Тебе сколько весен? — спросил поспешно, заметив удивленный взгляд юноши.

— Пятнадцать уже! Не грусти, — Кайе взъерошил его шевелюру. Голос был смеющимся, но добрым.

Затем его позвал, заглянув в комнату, какой-то немолодой важного вида мужчина; голову мужчины покрывал такой же полосатый платок, как у деда Кайе, и браслеты были красивой чеканки, но юноша откликнулся на зов без особого почтения, ушел с неохотой. Огонек мысленно отметил — значит, этого человека слушаться надо, но он тут не самый главный.

Прошло не менее получаса, никто больше не появлялся.

Найденыш не знал, можно ли ему покидать комнату, но решил выйти — на прииске, если задерживался в шалаше, где спал, получал оплеуху, и ладно, если одну. Понять, как устроен дом, не успел, но прикинул, где может находиться кухня или задний двор. Ему, вероятно, туда? Давешнего чудесного садика он по дороге не встретил. Но почти сразу обнаружил низкую лестницу, которая вела наружу, на дорожку вдоль высокого фундамента. Сперва пытался сориентироваться по запаху — где кухня, где стойла, но запахи здесь были другими, легче и разнообразней, и совсем не ощущалось лесных и речных. Но вот ноздри уловили знакомый — рыбный. Пойдя на него, Огонек увидел впереди мощеную булыжниками площадку, за ним приземистое длинное здание, мимо которого шествовал недавно встреченый важный мужчина. К нему подошла дородная женщина, величаво неся на макушке огромный узел волос, ее руки тоже перехватывали золотые браслеты — и на запястье, и выше локтя, а тело грозовой тучей окутывала сизая накидка. Эти двое выглядели здесь не слугами, а хозяевами, и говорили как близкие люди — то ли муж и жена, то ли брат и сестра.

Огонек на всякий случай спрятался за толстым каменным стволом, и понял, откуда исходил рыбный запах. Неподалеку на камнях сидела еще одна женщина, ловко счищала серебристую чешую, потрошила и бросала рыбьи тушки из одной корзины в другую. Рядом с ней пристроились двое малышей, мальчики или девочки, он не видел, только одинаковые черные затылки — дети слушали сказку про девушку-зернышко, которая вышла замуж за ветер.

— И была она легкая-легкая, гнездышко, что ей свили, было сплошь из прозрачных нитей, а наряд…

— Зря ты их сюда притащила, — увлеченный, Огонек не заметил, как появилась третья женщина, крупная, в движениях резкая. Она несла на плече здоровенную корзину, полную каких-то кореньев, и с такой легкостью, что Огонек ее тут же зауважал. На прииске с ней бы считались.

— Некуда мне их девать, дочь-то болеет, а домоправительница разрешила, — ответила чистильщица рыбы, покосившись в сторону дородной женщины.

— Ей-то что, если пострадают. Не ее ж малыши.

— Да ладно тебе, давно не было ничего такого. Я больше бы полукровки этого опасалась, у них у всех глаз говорят дурной. И несчастья приносят.

— Кто их разберет… я ни одного не видела, и этого еще не успела. А в Чема или там Уми, говорят, их немало.

— Ну и толку с тех земель? Всё поэтому. И было б, на что смотреть, на пакость такую. Опять же — ведь рыжий! Сама понимаешь. Ладно, ты мне скажи…