Жалитвослов - Валерий Вотрин

— В чем дело? — почти грубо спрашивает он.

— Люди собрались, ждут, — отвечает смущенный торговец.

— Скажи им — иду, — бросает брат Йодокус.

Но проходит еще час, прежде чем он появляется в церкви. Толпа расступается перед ним. На лице его кроткая улыбка, отчего грубое, крестьянское это лицо неузнаваемо преображается. Многие подходят под его руку просить благословения, вскоре он уже окружен толпой. Часы ожидания в нестерпимой духоте забыты. Он раздает благословения, отвечает на вопросы, многие хотят говорить с ним. Наконец, он вырывается из толпы и направляется к амвону, но вдруг неожиданно останавливается как вкопанный.

Откуда-то вынырнув, путь к амвону загораживает карлица в черном одеянии. Закинув бледное лицо, она ласково улыбается ему снизу вверх. На поясе у нее чернильница, в руке пергамент.

— Здравствуй, Йодокус, — говорит она. — Как, однако, быстро ты ходишь. Еле я тебя догнала. Больно проповедь твою хочется послушать.

— Уходи, Гордыня, — шипит он, оглядываясь. — Чего тебе нужно? Уходи.

— Чего мне нужно? — удивляется она. — Будто не знаешь. Слова твои бесценные записать. А то ведь так и пропадут.

У нее прекрасные глаза, фиалково-синие, мечтательные, на лице — лукавая улыбка. Брат Йодокус, забывшись, осеняет ее крестным знамением. Разумеется, ничего не происходит. Гордыня прыскает.

— Ладно, иди, Йодокус, — говорит она со смехом и уступает ему дорогу. — Иди и скажи что-нибудь этакое, на века. Ты ведь это умеешь. Давай, не подведи меня.

Разъяренный, взбирается брат Йодокус на амвон. Перед ним — море человеческих лиц, застывших, ожидающих. Вмиг улетучивается из него ярость, он испытывает подъем и обрушивает в эту внимающую толпу первые слова:

— О вы, князья раззолоченные, разубранные!..

Да, сегодня первый раз он произносит эту проповедь, замышленную давно, еще когда был он в Мюнстере и встретил там брата Суитгера, много бывавшего в Италии и рассказавшего про тамошние обычаи. Помимо всего прочего, поведал брат Суитгер о том, что не Священное Писание там в почете, но писания греков да римлян, что еще до Христа жили; не лик Христов созерцают там, но обнаженных женщин каменных, выкопанных из земли и выставленных на обозрение. И про школы тамошние рассказал брат Суитгер — как новое стали привносить в учение и затмевать умы учеников.

И вот уже шестой год ходит брат Йодокус по Нижним землям и зрит с ужасом, что все больше и больше людей, среди них много знатных, увлекаются этими новыми идеями, говорят о свободе человека, об эрудиции, о пользе чтения книг. Забывают о страхе Божьем, ненавидят духовенство, глумятся над монахами. Что это как не вертеп разбойничий, где разбойниками — почтенные профессора из Гронингена и Лувена? Да, даже на родине у него, в славном Гронингене, уже открыто говорят об обновлении церкви! И многие знатные эти разговоры поддерживают! Вы, князья раззолоченные, разубранные, прежде подумайте о душе, внутрь себя загляните — там, там сидит дьявол!..

Так он говорит долго, находя слова, от которых люди внизу вздрагивают и закрывают глаза. О, подобны вспышке молнии эти слова, подобны небесному грому. И когда он, набрав в грудь воздуху, готов обрушить новый поток таких слов на внимающих ему, внезапно он слышит то, чему в первые мгновения отказывается верить его слух.

Он слышит смех.

Смех волнами распространяется по толпе, и вот уже неудержимый хохот стоит в церкви. Брат Йодокус умолкает и оборачивается.

Позади него, умостившись на подоконнике, почти вровень с амвоном, Гордыня, от усердия высунув язычок, лихорадочно записывает его слова в свой пергамент. При этом она так потешно гримасничает, делает такие уморительные жесты, что, мол, давай дальше, я записала, что все давно уже перестали слушать брата Йодокуса и только и следят за ней, покатываясь от смеха. Брат Йодокус сердитым жестом прогоняет ее. Но вскоре новый приступ хохота прокатывается по церкви: карлица втихомолку хочет влезть на то же место, но подоконник высокий, она прыгает на своих коротких ножках и никак не может взобраться. Уже и на хорах смеются. Хохот стоит в церкви, покатывается стар и млад, женщины и мужчины, знать и простолюдины. Наконец, Гордыне удается влезть на подоконник. Тут она присаживается, устраивает пергамент на коленях, ставит рядом чернильницу и величественно кивает брату Йодокусу — дескать, продолжай, что вызывает — нет, не хохот, а просто вой, рев звериный.

Бледный, разъяренный, стоит брат Йодокус, вцепившись руками в кафедру.

Он все же заканчивает проповедь, которая еще пару раз прерывается взрывами смеха, когда карлице на подоконнике становится скучно, и она деланно зевает. После же проповеди он через боковые двери покидает церковь и бежит из Неерхарена. Лицо его горит, брата Йодокуса бросает то в жар, то в холод от пережитого унижения. Давно такого не случалось. Если быть точным, то с самого Лейдена, где он проповедовал в большом соборе, когда эта вот самая Гордыня явилась туда со свитой карликов-арапов и стала на потеху всей толпе записывать его речи. При этом она громко комментировала их с преувеличенным восторгом, а кое-где вставляла свои замечания относительно их грамотности. Тогда он в гневе выгнал ее из собора. Но проповедь все равно была сорвана. Он сделал все, чтобы это происшествие не разошлось по другим городам, но разве в силах человеческих остановить дурную молву? И вот уже в некоторых общинах встречают его со смехом, хоть туда не заходи. Но что хуже всего, в последнее время стал замечать он, что Гордыня следует за ним по пятам. Воистину настала для него пора испытаний.

К вечеру небеса разверзаются. Потоки воды обрушиваются на окрестности. Быстро холодает. Промокший до костей, бредет брат Йодокус по раскисшей дороге, и посох служит ему единственной опорой. Нет, не огнь и серу припас Господь для Ланакенских лесов, но потоп вселенский. А брат Йодокус что предрекал? Предрекал, что накажет Господь лес Ланакенский, припасет для него какую-нибудь казнь. А заодно и для разбойников его.

— Сказал, что накажет, и наказывает, — сипло кричит брат Йодокус, голос его срывается.

В Ланакен он прибредает уже затемно и останавливается на каком-то постоялом дворе. Здесь уже полно народа, пережидающего ненастье. Брат Йодокус, ни на кого не глядя, пробирается к очагу. Его трясет, холод пробрал его до костей.

— Здравствуй, Йодокус, — слышится рядом знакомый голосок. Брат Йодокус поворачивается. Так и есть — она уже здесь, Гордыня. Стоит рядом, улыбается.

— На этот раз я оказалась быстрей, — говорит она и вдруг замечает, в каком он виде. Встревожившись, она подходит, берет его за руку: — Пойдем наверх, там еще есть свободные комнаты. Ну-ка, поживее комнату для знаменитого проповедника, брата Йодокуса! — кричит она на весь двор.

Он позволяет отвести себя наверх. Комната для него уже готова. Он ложится в постель. Его колотит. Гордыня снует по комнате, раздает приказания слугам, — брату Йодокусу приносят горячего питья, одежда его унесена сушиться, одно, нет, целых три одеяла накинули на него. Вскоре он отогревается и засыпает.

Просыпается он перед рассветом. Чувствует он себя уже получше, хоть внутри словно бы засела какая-то ледяная игла. В комнате темно. Он тихонько одевается и крадется к двери.

— Останься, Йодокус, — доносится голос из темноты.

Брат Йодокус застывает на месте.

— Останься, — повторяет невидимая Гордыня. — Ты еще слаб, тебе нужно отлежаться. Дождь не прекратился, холодный дождь. Останься.

— Господь, — сипит брат Йодокус, — зовет меня в Маастрихт.

— Господу, — говорит голос, — нет до тебя никакого дела. Это все ты сам, Йодокус. Ты сам.

Ярость и вместе с нею страх овладевают им.

— Это не я! Это не я! — повторяет он, отступая к двери.

— Все эти годы я следовала за тобой, — говорит голос в темноте. — Ты возлюбленный мой. Я всю себя отдала тебе. Посмотри, какая я стала маленькая. А помнишь ли меня в начале? Помнишь? Я была статна и красива. Останься!

Вместо ответа брат Йодокус рывком растворяет дверь, скатывается по лестнице и выскакивает под дождь. Сильные холодные струи хлещут ему в лицо. Оскальзываясь, он бредет по дороге, бормочет:

— Это не я… по зову Господнему иду… отринуть Гордыню… ужо преподаст Господь урок, ужо преподаст…

В Маастрихт он приходит к полудню. Небо уже прояснилось, тучи расходятся, но брату Йодокусу холодно, он старается поплотнее запахнуть на себе худую ряску. Дрожь вернулась, холодная игла внутри леденит. Он добирается до дома священника Йохана Хёйбрехтса и здесь сваливается в приступе лихорадки. Священник отводит ему отдельную комнату, распоряжается о надлежащем уходе. Больной в беспамятстве, он бредит.

Утром брат Йодокус открывает глаза. Он лежит у окна, за которым возвышается церковь святого Матфея. Торжественный, плывет над нею колокольный звон, и он воображает, что это в честь его прибытия. Ему просто необходимо встать, ведь его ждут, народ собрался на проповедь, великое множество народа, ибо всегда на его проповеди собирается множество людей. Бледный, трясущийся, за ночь неузнаваемо исхудавший, он спускает ноги на пол и пытается встать. Тут только он замечает, что у кровати сидит Гордыня. Обычно смеющиеся, сейчас ее глаза полны печали. Почти насильно она укладывает его обратно в постель. Он вырывается, бормочет: