Ловля форели в Америке. Месть лужайки - Ричард Бротиган

Доктор смерти приехал к ней в поместье и вскоре оказался в доме — вместе с черным чемоданчиком. Это была ошибка. Нужно было взять с собой большую пастельную сумку. Увидев черный чемоданчик, старуха заметно побледнела. Ее испугала его ненужная реальность, и она отправила ветеринара восвояси со щедрым чеком в кармане.

Увы, отъезд ветеринара не решил основной проблемы пса: он был так стар, что смерть стала образом жизни, и от акта умирания он отбился.

На следующий день пес забрел в угол комнаты и не смог оттуда выйти. Он простоял там много часов, пока не рухнул от изнеможения — по удачному стечению обстоятельств как раз в тот момент, когда в комнату вошла старуха: она искала ключи от своего "роллс-ройса".

Увидев, что пес растекся в углу по полу беспородной лужицей, она расплакалась. Его морда по-прежнему была прижата к стене, а глаза слезились совсем по-человечьи — прожив с людьми слишком долго, собаки перенимают самые худшие их черты.

Старуха велела горничной отнести пса на коврик. У него имелся собственный китайский коврик, на котором он спал с тех самых пор, как был щенком в Китае еще до падения Чан Кай-ши.[17] Коврик стоил тысячу американских долларов, поскольку пережил династию-другую.

Теперь же он стоит гораздо больше: он в довольно отличном состоянии, вытерся и истаскался не больше, чем если бы пару веков его держали в кладовой замка.

Старуха опять пригласила ветеринара, и он приехал со своим черным чемоданчиком чудес, чтобы помочь псу найти путь к смерти, потерянный столько лет назад, — лет, что привели его в ловушку в самом углу комнаты.

— Где же ваш любимец? — спросил ветеринар.

— На своем коврике, — ответила старуха.

Пес без сил раскинулся на прекрасных китайских цветах и предметах из иного мира.

— Прошу вас, сделайте это на коврике, — сказала она. — Мне кажется, ему бы этого хотелось.

— Разумеется, — ответил врач. — Не беспокойтесь. Он ничего не почувствует. Все безболезненно. Как будто засыпаешь.

— Прощай, Чарли, — сказала старуха. Пес ее, конечно, не услышал. Он был глух с 1959 года.

Попрощавшись с псом, старуха удалилась в постель. Она вышла из комнаты, едва ветеринар открыл свой черный чемоданчик. Ему крайне требовалась помощь специалиста по связям с общественностью.

После этого мой друг внес гробик в дом, чтобы забрать пса. Горничная завернула его тело в коврик. Старуха настояла на том, чтобы пса похоронили вместе с ковриком, головой на запад, к Китаю, а могилу выкопали возле розария. Мой друг похоронил пса головой к Лос-Анджелесу.

Вынося гроб в сад, он не утерпел и заглянул внутрь — посмотреть на тысячедолларовый коврик. Прекрасный орнамент, сказал он себе. Немножко почистить пылесосом, и будет как новенький.

Вообще-то мой друг не относится к сентиментальным людям. "Тупая дохлая псина! — говорил он самому себе, подходя к могиле. — Проклятая дохлятина!"

— Но я это сделал, — рассказывал он мне. — Я похоронил пса вместе с ковриком, и даже сам не знаю, почему. Этот вопрос я буду задавать себе вечно. Иногда зимой, когда ночью льет как из ведра, я думаю о коврике в могиле, обернутом вокруг дохлого пса.

Машинистка Эрнеста Хемингуэя

Звучит, как церковная музыка. Мой друг только что вернулся из Нью-Йорка, где для него печатала машинистка Эрнеста Хемингуэя.

Он преуспевающий писатель, так что взял и нашел абсолютно лучшую, и ею оказалась женщина, которая печатала для Эрнеста Хемингуэя. От одной только мысли об этом захватывает дух, а легкие застывают в немом мраморе.

Машинистка Эрнеста Хемингуэя!

Воплощенная мечта любого молодого писателя: руки подобны клавесину, совершенное напряжение взгляда — и вслед за этим глубокий цокот пишущей машинки.

Он платил ей пятнадцать долларов в час. Больше, чем получает водопроводчик или электрик.

$120 в день! машинистке!

Он говорил, что она делает всё. Отдаешь ей рукопись, а назад получаешь чудо: восхитительно правильную орфографию и пунктуацию, такие прекрасные, что слезы наворачиваются на глаза, абзацы, подобные греческим храмам, и она даже заканчивает за тебя фразы.

Она — Эрнеста Хемингуэя

Она — машинистка Эрнеста Хемингуэя.

С почтением к ИМКА[18] в Сан-Франциско

Давным-давно в Сан-Франциско жил-был человек, который по-настоящему любил в жизни все изысканное, особенно поэзию. Любил хорошую строфу.

Он мог позволить себе такую склонность, то есть не обязан был работать, поскольку получал щедрое пособие — проценты с капитала своего деда, которые тот вложил в 1920-х годах в частный сумасшедший дом, весьма доходное предприятие в Южной Калифорнии.

Выгодное дельце, что называется, к тому же — в долине Сан-Фернандо, прямо возле Тарзаны. Одно из тех заведений, что вовсе не похожи на сумасшедший дом. Совсем другой вид: вокруг цветы, в основном — розы.

Чеки приходили по 1-м и 15-м числам каждого месяца, даже если в те дни почту не доставляли. У человека был чудесный дом в Пасифик-Хайтс, и он мог гулять по городу и покупать стихи. Он, разумеется, никогда не встречался с живым поэтом. Это все же было бы немножко чересчур.

Однажды он решил, что его любовь к поэзии невозможно выразить, просто читая стихи или слушая, как их читают поэты на грампластинках. Он решил удалить из дома всю сантехнику и заменить ее поэзией. Так он и сделал.

Он отключил воду, убрал трубы и поставил на их место Джона Донна. Трубам это не слишком понравилось. Вместо ванны установил Уильяма Шекспира. Ванна не понимала, что происходит.

Он снял кухонную раковину и заменил ее на Эмили Дикинсон.[19] Кухонная раковина могла только изумленно озираться. Он убрал раковину из ванной и поставил туда Владимира Маяковского. Раковина из ванной разразилась слезами, хотя вода была перекрыта.

Он убрал водонагреватель и заменил его стихами Майкла МакКлюра.[20] Водонагреватель чуть не лишился рассудка. Наконец, он снял унитаз и заменил его второстепенными поэтами. Унитаз вознамерился эмигрировать.

Настало время посмотреть, как это все работает, — насладиться плодами удивительных трудов. По сравнению с ними несерьезная авантюра уплывшего на Запад Христофора Колумба представляется унылой тенью. Он включил воду и обозрел лик своей мечты, воплощенной в реальности. Он был счастлив.

— Пожалуй, приму ванну, — сказал он, собираясь отпраздновать. Он попытался подогреть Майкла МакКлюра, чтобы принять ванну в Уильяме Шекспире, но случилось не совсем то, что он планировал.

— Ну, тогда можно вымыть посуду, — сказал он. Он попытался помыть тарелки в "Напиток пригубила дивный" и обнаружил, что между этим напитком и кухонной раковиной — большая разница. Отчаяние уже было в пути.

Он попробовал сходить в туалет, и второстепенные поэты не справились совершенно. Пока он сидел, пытаясь покакать, они сплетничали о своих карьерах. Один написал 197 сонетов о пингвине, которого видел однажды в бродячем цирке. В этом материале ему мерещилась Пулитцеровская премия.[21]

Внезапно человек осознал, что поэзия не заменит сантехники. У него, что называется, открылись глаза. Он решил немедленно поснимать все стихи и вернуть на место трубы вместе с раковинами, ванной, водонагревателем и унитазом.

— Ну что поделаешь, не вышло, — сказал он. — Придется опять ставить сантехнику. Стихи убирать. — А что еще было делать — он остался гол в безжалостном свете провала.

Но тут он столкнулся с еще бульшими проблемами, чем вначале. Поэзия убираться не желала. Ей очень понравилось занимать место бывшей сантехники.

— Мне очень идет быть кухонной раковиной, — сказала поэзия Эмили Дикинсон.

— Мы прекрасно смотримся унитазом, — сказали второстепенные поэты.

— Мы — великолепные трубы, — сказали стихи Джона Донна.

— Мы идеально нагреваем воду, — сказали стихи Майкла МакКлюра.

Владимир Маяковский пропел из ванной новые вентили, это были вентили по ту сторону страданий, а стихи Уильяма Шекспира только улыбались.

— Это мило и классно, — сказал человек. — Но мне нужна сантехника, настоящая сантехника. Вы обратили внимание, что я подчеркнул слово "настоящий"? Настоящий! Стихи этого просто не могут! Посмотрите в глаза реальности, — сказал человек стихам.

Но стихи отказались уходить.

— Мы остаемся.

Человек сказал, что вызовет полицию.

— Валяй, упрячь нас в тюрьму, невежда, — в один голос сказали стихи.

— Я позвоню пожарным!

— Инквизитор! — завопила поэзия.

Человек начал драться со стихами. Дрался он впервые в жизни. Он дал по носу поэзии Эмили Дикинсон.

Разумеется, к человеку не торопясь подошли стихи Майкла МакКлюра и Владимира Маяковского, сказали по-английски и по-русски "Так не пойдет" и спустили его с лестницы. Он все понял.