Одинокие боги - Луис Ламур

Эта страна будет расти. Люди, мечтающие разбогатеть, оседают там. Вот как это делается!.. Вы завладеваете куском земли... Она останется вашей и тогда, когда все вокруг будет меняться. Все увядает, разрушается со временем, а земля остается. Над ней пронесутся бури, прошумят наводнения, прогремят землетрясения, но, уверен, сама земля будет вечной.

Если вы долго владели участком, то вскоре увидите, что многие другие тоже нуждаются в земле и жаждут на ней работать: разрешите им пользоваться ею и берите за это плату.

Я уже стар. За всю свою жизнь так и не скопил достаточно денег и спускал каждый лишний цент на вино. Но посмотрите на Бена Вилсона, Волфскила, Уокмена и других практичных, умных мужчин! Они превратят Лос-Анджелес в огромный город с аттракционами, парками и лодочными причалами... Вот и все, что я хотел сказать, мэм...

— Спасибо, мистер Смит. — Мисс Нессельрод протянула ему руку. Я никогда раньше не замечал, какие изящные и прекрасные у нее руки.

Смит взял ее своей коричневой от загара жесткой и сильной рукой, сравнив, выразил удивление, какие они разные, и сказал:

— Очень приятно, мэм. Благодарю вас.

Неожиданно он встал, подошел к лошади и с легкостью взлетел в седло, не вдевая ноги в стремя. Потом оглянулся на мисс Нессельрод.

— Я не ошибся в вас, мэм. Когда-нибудь я приеду в Лос-Анджелес только для того, чтобы убедиться, что я был прав.

И, не произнеся больше ни слова, Смит Деревянная Нога ускакал в ночь. На мгновение свет костра осветил его удаляющуюся фигуру на лошади, да несколько минут еще слышался стук копыт. Потом все стихло, будто этого человека никогда и не было тут с нами.

Фарлей поднял глаза на отца и в недоумении покачал головой. Мисс Нессельрод стояла молча, глядя на весело потрескивающий костер, а потом тоже взглянула на отца.

— Он просто замечательный человек, не правда ли?

— Он старый дьявол, — засмеялся отец. — Но, думаю, вы правы, — и замечательный человек. И вы стали его другом.

— Сомневаюсь, что когда-нибудь снова доведется увидеть его.

— Может быть, и так, но уверен, он вас никогда не забудет. Нельзя недооценивать людей. — Отец закашлялся. — Одни живут в горах и очень хорошо образованны, другие — нет, но они проницательны и очень практичны. Бездействие ума для них подобно смерти. Им не нужно образование, чтобы быть интеллигентными, и они, несомненно, проигрывают перед учеными в овладении той или иной наукой, в широте знаний, но у них острый ум, великолепная память, они быстро реагируют на все малейшие изменения, какой бы стороны жизни те ни касались.

Каждый из них хоть однажды да оказывался в ситуации, когда нужно было проявить умение приспособляться, подвергался нападению индейцев или разбойников. Жизнь на лезвии бритвы отточила их разум, превратив в чудесный чуткий инструмент.

Они не приобрели вредных привычек и не шли по проторенной колее. Каждый новый день у таких людей был не похож на предыдущий, но и каждый новый приносил, конечно, и новые проблемы... Вы никогда не увидите двух одинаковых охотников, ибо каждый из их породы — яркая индивидуальность. Что еще сказать об этих людях? Они интеллигенты в своих чувствах. Смит Деревянная Нога — из их числа. Мужчины, о которых он рассказывал, тоже прежде жили в горах, но по характеру они отличаются от Смита. Когда поток денег, который приносил пушной промысел, иссяк, эти люди не предались унынию и начали изыскивать иные возможности для обогащения, обнаружив их очень скоро в Лос-Анджелесе...

Фарлей встал, пригладил волосы рукой.

— Уже поздно. Завтра мы спустимся в настоящую пустыню.

— Доброй ночи, джентльмены, — пожелала всем мисс Нессельрод и направилась к фургону.

Когда она ушла, Фарлей, будто дожидаясь момента, когда все разойдутся и они останутся одни, поинтересовался у отца:

— Как по-вашему, Зак, Смит не вернется?

— Нет. — Отец помолчал. — Не правда ли, мистер Фарлей, довольно странно, что этот человек — джентльмен в своем роде? Но на вашем месте я тем не менее, конечно, позаботился бы о наблюдателе на эту ночь. Однако ставлю десять долларов против одного, что мы его больше не увидим.

Отец пошел к своим сложенным в рулон одеялам.

— Я очень устал, Ханни. Помоги мне снять сапоги, — попросил он, еле держась на ногах.

Глава 8

Ночью я внезапно проснулся: что-то разбудило меня. Я прислушался. Все было тихо. Из-под фургона я мог наблюдать за медленно угасающими звездами на утреннем небе, похожем отсюда на далекое окно. Потом незаметно мысли мои обратились к дедушке, страшному старику из Калифорнии, который так ненавидел нас с отцом и которого я ни разу в жизни еще не видел. Я съежился под одеялом, желудок мой скрутило от страха.

— Я, Иоханнес Верн, — начал я уговаривать себя, — никого не буду бояться...

Повторяя снова и снова эти слова, я постепенно успокаивался, но заснуть так и не смог. Боясь потревожить лежащего рядом отца, я осторожно выбрался из-под одеяла и стоял один в темноте, неподалеку от фургона.

Позади послышались шаги, и, обернувшись, я увидел Джакоба Финнея.

— Не спится? — сочувственно спросил он.

— Уже выспался, — ответил я. — Мне нравится быть здесь, в пустыне. Я уже полюбил эти ночи, полюбил эти звезды...

— Я тоже, малыш. Как бы ни было жарко днем, ночи в пустыне всегда холодные. Время отдыха, — заметил Финней.

— Иногда мне кажется, что здесь есть что-то, что зовет меня к себе, только никак не могу услышать, что именно.

— Мне знакомо это ощущение. — Финней достал сигарету и закурил. — Некоторые не могут выносить эти края, а для таких, как ты да я, для тех, кто полюбил с первого взгляда эту неуютную сушь, нет на земле места лучше. Прямо какое-то волшебство!.. А?

— Моя мама тоже любила пустыню.

— Испанская девушка, да?

— Да, сэр. Ее звали Консуэло.

— Очень красивое имя! — Он загасил сигару. — Знал я одну испанку, там, в долине Сонора. У нас с ней была любовь, но потом произошла неприятность: я убил человека. Застрелил его. Мне пришлось бежать... Она, наверное, теперь уже давно замужем и думать обо мне забыла. — От волнения голос его перехватило, Финней закашлялся. — Хотя вспоминаю о ней иногда. Там, где она жила, на патио, был фонтан, обычно лунными ночами мы встречались около него. Иногда болтали о том о сем, но чаще просто молча сидели на скамеечке. Ее мать всегда была неподалеку, но нас это ничуть не заботило. Мы научились разговаривать и без слов...

Я слышал, Иоханнес, о твоих родителях, — о том, как они бежали в пустыню и были там обвенчаны священником из Мехико. Не представляю, за что старик так ненавидел твоего отца. Скажи, он англичанин и протестант? А может быть, именно этого было вполне достаточно, чтобы вывести из себя старого испанца, гордившегося голубой кровью своего рода? Или потому, что отец твой был простым моряком? Все это довольно мерзко. Ты, может быть, и не знаешь, что после всех этих злоключений твой отец превратился в своего рода легенду?..