Игра с огнем (сборник) - Тесс Герритсен

Я, сонная, вылезаю из кровати и кричу от двери:

– Роб, в холодильнике свиные отбивные размораживаются. Ты их нашел?

Слышу звяканье кастрюльных крышек внизу.

Зевая, я начинаю спускаться по лестнице и кричу:

– Я проснулась. Приготовлю сама. Тебе нет нужды…

Но внезапно нога подгибается. Я пытаюсь ухватиться за перила, но внизу передо мной словно разверзается бездна, и я лечу в ее пасть, падаю, соскальзываю.

Открываю глаза: я лежу у подножия лестницы. Я могу шевелить ногами и руками, но, когда пытаюсь повернуться, боль пронзает мой правый бок, боль, острая как игла. Я падаю на спину и чувствую, как что-то выкатывается из-под моей ноги и отлетает по деревянному полу. Что-то маленькое розовое, оно ударяется о стену в нескольких футах от меня.

Пластиковая машинка. Игрушечная.

– Роб! – кричу я.

Он должен был слышать, как я грохнулась с лестницы. Почему он не отвечает? Почему не выходит из кухни?

– Помоги мне, Роб. Помоги…

Но из кухни появляется вовсе не Роб.

Лили подходит к игрушечной машинке, поднимает ее и разглядывает бесстрастным взглядом ученого, изучающего результаты неудавшегося эксперимента.

– Ты, – шепчу я. – Ты это сделала.

Она смотрит на меня.

– Пора вставать, мамочка, – говорит она и уходит на кухню.

11

– Она специально поставила игрушечную машинку на вторую ступеньку, где я просто не могла на нее не наступить. Потом она стала шуметь на кухне, чтобы меня разбудить, и я пошла вниз. Она хотела, чтобы я упала.

Мой муж изо всех сил старается сохранять нейтральное выражение лица. Он сидит у нашей кровати, на которой я, с затуманенной викодином головой полулежу, подсунув под спину подушки. Костей я не поломала, но спину будто перетянули болью, и я шевельнуться не могу без того, чтобы по моим мышцам не прошли новые судороги. Он не смотрит на меня, его глаза прикованы к одеялу, он словно боится встретиться со мной взглядом. Я знаю, сколь абсурдными кажутся слова о том, что трехлетняя девочка намеревалась меня убить, но болеутоляющие таблетки ослабили все связи в моем мозгу, и вокруг меня, словно рой ядовитой мошки, витает целый сонм вероятностей.

Лили внизу с моей тетушкой Вэл, и я слышу голос дочери:

– Мамочка? Мамочка, иди поиграй с нами!

Моя дорогая доченька. Меня дрожь пробирает от ее голоса.

Роб издает встревоженный вздох:

– Я запишу тебя к врачу, Джулия. У нее прекрасная репутация. Думаю, она тебе не навредит.

– Не нужен мне никакой психиатр.

– Но ты должна показаться кому-нибудь.

– Наша дочь пытается меня убить. Психиатр нужен не мне.

– Она не пытается тебя убить. Ей всего три года.

– Тебя здесь не было, Роб. Ты не видел, как она разглядывала игрушечную машинку. Она словно пыталась понять, почему та не сработала. Почему не убила меня.

– Ты слышишь, как она зовет тебя? Наш с тобой ребенок, которому ты нужна. Она тебя любит.

– С ней что-то случилось. Она стала другая. Она уже не прежний ребенок.

Он пересаживается на кровать и берет меня за руку:

– Джулия, ты помнишь день, когда она родилась? Помнишь, как ты плакала от счастья? Ты говорила, какая она идеальная, не желала отдавать ее медсестре, потому что не могла без нее.

Я наклоняю голову, чтобы скрыть слезы, стекающие по щекам. Да, я помню, как плакала от радости. Я помню свои мысли: я в пропасть брошусь, чтобы спасти мою детку.

Он гладит мои волосы:

– Она наша маленькая девочка, Джулия, и ты ее любишь. Я знаю – любишь.

– Девочка изменилась. Превратилась во что-то другое.

– В тебе говорит болеутоляющее. Попробуй-ка уснуть. Когда проснешься, сама не поверишь, что произносила эти слова.

– Я же вижу – у меня был не такой ребенок. Она изменилась с того времени…

Я поднимаю голову, и сквозь викодиновый туман воспоминания начинают обретать более отчетливую форму. Жаркий и душный день. Лили сидит в патио. Мой смычок скользит по струнам скрипки.

Вот когда все изменилось. Вот когда начался кошмар – когда я впервые играла «Incendio».

Моя подружка Герда живет в конце тихой улочки в пригороде Бостона Милтоне. Я сворачиваю на подъездную дорожку и вижу ее соломенную шляпу, двигающуюся среди цветистых джунглей дельфиниумов; она замечает меня и легко поднимается на ноги. Седоволосая Герда в свои шестьдесят пять подвижна, как подросток. Может, мне тоже заняться йогой, думаю я, пока она идет ко мне, стягивая с рук садовые перчатки. Она в два раза старше меня, но сегодня я, с негнущейся спиной, чувствую себя старухой.

– Извини, опоздала, – говорю я. – Нужно было заехать на почту, а там очередь аж на улице.

– Ну, ты приехала, и это главное. Идем, я приготовила свежий лимонад.

Мы входим в захламленную кухню, где с потолочных балок свешиваются пучки пахучих трав. На холодильнике пристроилось старое птичье гнездо – она нашла его где-то, оставленное хозяевами, а на подоконнике – пыльная коллекция морских ракушек и речных камушков. Роб назвал все это чрезвычайной ситуацией, но мне неаккуратные эксцентричные штрихи дома Герды кажутся странным образом притягательными.

Герда вытаскивает из холодильника графин с лимонадом.

– Ты принесла письмо от хозяина магазина?

Я достаю из наплечной сумочки конверт:

– Десять дней назад его отправили из Рима. Написано его внучкой.

Пока я потягиваю лимонад, Герда надевает очки и читает письмо вслух:

Уважаемая миссис Ансделл, я пишу вам по просьбе моего деда Стефано Падроне, который не знает английского. Я показала ему присланные вами ксерокопии, и он вспомнил, да, он продал вам ноты цыганских мелодий. Он говорит, что приобрел их несколько лет назад вместе с другими вещами на распродаже из дома человека по имени Джованни Капобьянко в коммуне Касперия. У него нет никаких сведений об «Incendio», но он спросит у семьи Капобьянко, не знают ли они композитора или откуда взялся интересующий вас листок.

С наилучшими пожеланиями

Анна Мария Падроне.

– Других новостей после этого письма не поступало, – говорю я Герде. – Я три раза звонила в антикварный магазин и оставляла послания на автоответчике. На звонки никто не отвечает.

– Может, он уехал в отпуск. Или не имел возможности поговорить с семьей Капобьянко. – Герда поднимается. – Идем-ка посмотрим еще раз на твой вальс.

Мы заходим в захламленную репетиционную комнату, где стоит кабинетный рояль, едва оставляющий место для книжного шкафа, двух стульев и журнального столика. На полу лежат кипы нот, словно сталагмиты в пещере. На пюпитре – копия «Incendio», которую я отсканировала и переправила Герде по электронной почте три недели назад, чтобы та записала вальс для неврологического теста Лили. Всего две странички бумаги, испещренные нотами, но я чувствую скрытую в них силу – словно в любую минуту они могут загореться или подняться в воздух.

– Вальс великолепный, но чертовски трудный, – говорит Герда, усаживаясь перед пюпитром. – Мне потребовалось несколько часов, чтобы освоить арпеджио и попасть на высокие ноты.

– У меня так ничего и не получилось, – признаю я, чувствуя себя подтверждением всех дурных шуток о вторых скрипках.

Вопрос: сколько нужно вторых скрипок, чтобы ввинтить лампочку? Ответ: так высоко они никогда не поднимаются.

Герда вытаскивает скрипку из футляра.

– Тут вот в чем хитрость: чтобы сыграть этот пассаж, нужно перейти в пятую позицию на такт раньше.

Она демонстрирует мне, как нужно играть, и звуки срываются со струны ми с сумасшедшей скоростью.

– Не обязательно играть сейчас, – останавливаю я ее.

– И тогда вторую часть играть гораздо легче. Послушай.

– Пожалуйста, перестань!

Я сама потрясена пронзительностью моего голоса. Набираю в легкие побольше воздуха и говорю спокойным тоном:

– Ты мне лучше расскажи, что тебе удалось узнать.

Герда, нахмурившись, кладет скрипку:

– Что с тобой?

– Извини. У меня голова от этого вальса начинает болеть. Давай просто поговорим о музыке?

– Хорошо. Но сначала позволь мне взглянуть на оригинал.

Я вытаскиваю из сумочки книгу с цыганскими мелодиями и раскрываю на той странице, куда засунула листок с «Incendio». Мне даже не хочется прикасаться к нему, а потому я протягиваю Герде всю книгу.

Она вытаскивает пожелтевший листок с вальсом, разглядывает его с одной, с другой стороны.

– Написано карандашом. Обычная писчая нотная бумага, похоже довольно хрупкая. Водяных знаков я не вижу, ничто не указывает на страну происхождения, кроме названия и имени композитора – Л. Тодеско.

Герда поднимает на меня глаза:

– Я поискала фамилию Тодеско в Интернете – музыки композитора с такой фамилией не обнаружила. – Она прищуривается, разглядывая страничку. – Так, вот что интересно. На другой стороне есть несколько полустертых нот, поверх которых написаны другие. Похоже, четыре такта вот здесь редактировались.