Конан Дойл - Максим Чертанов

Глуповато? Доктор отнесся к поручению Мастермана с ответственностью и выполнял его честно. Намерение «сочинить что-нибудь патриотическое» нередко заставляет литераторов, куда более тонких, чем Конан Дойл, скатываться в пошлость. Наших это тоже коснулось: война-то была одна, и сторона у нас с ними – одна. Некоторые тогдашние стихотворения Сологуба невозможно читать без содрогания: «В плен врагам не отдавайся, умирай иль возвращайся с гордо поднятым лицом!» А Северянин, а Кузмин, а Городецкий; ну, про Маяковского и говорить нечего... А что и как писали в эти годы наши британцы – те, кого мы поминаем постоянно?

Киплинг – кто бы сомневался – стал одним из наиболее горячих военных пропагандистов. Писал патриотические стихи и памфлеты. Сам пытался, как Дойл (и как Гумилев), отправиться на фронт – его по возрасту не взяли; не брали и его семнадцатилетнего сына Джона из-за сильной близорукости. Киплинг использовал все свое влияние, чтобы отправить сына в действующую армию, и добился своего. Сына взяли в армию. Почти сразу его убили. Отец не знал о его судьбе почти до конца войны.

Уэллса лето 1914-го поставило перед сложным выбором. Он уже не раз заявлял себя противником войн; с другой стороны, он решил, что мировая война разрушит старые порядки и откроет путь социально-политическим преобразованиям, а поражение Германии, которую он считал самым реакционным государством (и у которой революционеры всего мира, как потом выяснилось, искали поддержки), подорвет позиции реакции во всем мире. (Точь-в-точь Леонид Андреев...) После совещания у Мастермана Уэллс написал ряд пропагандистских статей, собранных вскоре в книгу «Война против войны».

Честертон, певец христианских добродетелей, стал одним из активнейших соратников Мастермана. Обрушился с критикой на пацифистов. Написал ряд антигерманских памфлетов: «Аппетит тирании», «Берлинское варварство» и т. д. Красиво говорил о величии войны и о «чести меча». Позднее, когда его любимый брат Сесил умер от ран во французском военном госпитале, впал в депрессию и замолчал. (Продолжая игру, поищем параллель у себя дома; с кем сравним? Может, с Эренбургом, чей первоначальный припадок энтузиазма тоже прошел довольно быстро? Нет, не совсем то; наверняка читатель сам сумеет отыскать пример получше.)

Шоу – как всегда – оказался в гордом меньшинстве. Никаких иллюзий относительно войны не питал (как Горький, как Волошин, как Хлебников.). В ноябрьском номере журнала «Нью стейтсмен» за 1914 год он опубликовал большой очерк «Война с точки зрения здравого смысла», в котором критиковал и Англию, и Германию, призывал всех к мирным переговорам и осмеивал патриотизм, в результате чего растерял тех немногих друзей, какие у него были, и был исключен из Клуба драматургов.

Джером, «душка» Джером, много лет проживший в Германии и любивший ее, призывал к миру. Единственный, пожалуй, настоящий и абсолютный гуманист из всех своих коллег, он не мог видеть в войне ни приключения, ни служения прогрессу, ни повода для издевок, а лишь одно то, чем она на самом деле является, – убийство. И – единственный же – на войну ушел. Ему было 55 лет, но он правдами и неправдами «устроился» во французские войска. Служил во Франции, был шофером, вывозил раненых из-под огня. Вот такой парадокс... (А ведь был и у нас такой: Саша Черный, тоже, между прочим, сатирик и юморист...)

Дойл, как Киплинг и Гумилев, был последователен: патриотизм «лежа на диване» его никогда не привлекал. Надо разбирать винтовки – значит, надо; надо кропать листовки – значит, буду кропать. Но впоследствии он вспоминал об этих листовках не без смущения. Другое дело – спасательные жилеты; вот это по-настоящему важно. Как ни странно для такого сентиментального человека, он, когда доходило до дела, всегда предпочитал патетике – конкретику, высоким словам – сухое перечисление насущных мер.

Военная кампания 1914 года не принесла решающих результатов ни одной из сторон. Всем уже стало ясно, что война будет продолжительной – всем, но не Германии, которая еще раз попыталась закончить войну «быстренько» и сосредоточила свои основные усилия на сей раз на Восточном фронте. Германское командование, обеспокоенное успехами России в Восточной Пруссии, сняло два армейских корпуса из Бельгии и Франции и перебросило их на восток. Конан Дойл с некоторым эгоизмом замечал, что если бы это было сделано в предыдущем году, битва на Марне могла стать полным разгромом немцев на Западном фронте. А так Западный фронт преимущественно сидел в окопах и ждал.

В феврале 1915-го Антанта попыталась разрубить этот узел: англо-французское командование приступило к осуществлению морской десантной операции, стремясь форсировать пролив Дарданеллы, прорваться к Константинополю, вывести из войны Турцию (союзника Германии) и выйти на помощь русским «с изнанки». Прорыв не удался. В апреле был высажен десант на полуостров Галлиполи, но турецкие войска опять оказали сопротивление. В конце концов союзное командование было вынуждено эвакуировать десантные войска; эти неудачи прервали военную карьеру Черчилля. А в мае произошло одно из самых страшных событий Первой мировой: Ипр. Сбылся он – отравленный пояс! Среди пятнадцати тысяч отравленных солдат были три брата Лили Лоудер-Симмонс, все они погибли. (А еще раньше погиб муж Лотти; о судьбе Малькольма Леки по-прежнему ничего не было известно.) Именно после Ипра Дойл начал газетную кампанию за каски и бронежилеты. Не подумаем, что он сошел с ума и надеялся стальными доспехами защитить солдат от хлора: немцы на Ипре воевали не только ядовитыми баллонами, но и артиллерией; что же касается газа, Дойл – как и все в тот период – верил, что смоченные раствором гипосульфита повязки могут полностью решить проблему. До противогаза Кумманта и угольного фильтра он, несмотря на свою любовь к химии, недодумался.

На море тоже все шло в соответствии с мрачными пророчествами Дойла. 18 февраля Германия объявила, что начинает «неограниченную подводную войну». Был отдан приказ топить любое судно под флагом противника независимо от его статуса. В мае германская подводная лодка и-20, расстреляв шхуну с продуктами, торпедировав два пассажирских лайнера и промахнувшись по норвежскому пассажирскому пароходу, встретилась в Ирландском море с лайнером «Лузитания», шедшим из Нью-Йорка в Ливерпуль – еще одной красой и гордостью британцев, неоднократным чемпионом Северной Атлантики. Спасательные работы были плохо организованы, деревянные шлюпки разбились. 761 человек из числа пассажиров и членов экипажа «Лузитании» спасся, 1198 – погибли. 16 августа субмарина и-24 уничтожила другой пассажирский пароход, «Арабик», следовавший из Ливерпуля в Нью-Йорк; там спаслись 389 из 429 человек, находившихся на борту. Как нередко бывает в истории, трагедия имела и положительные последствия. На обоих судах было много американцев, и если до этого момента США занимали выжидательную позицию и даже высказывались против английской морской блокады Германии (торговать мешает), то после него отношения между Германией и Штатами резко ухудшились. Немцы объявили о прекращении подводной войны против невоенных судов – в обмен на то, что США будут давить на Англию по поводу ослабления блокады. (В 1917 году немцы подводную войну возобновили – и Америка, которая к тому времени нашла достаточно других рынков и перестала интересоваться Германией, вступила в войну на стороне Антанты.) Все по Джону Сириусу: война – бизнес, а не спорт.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});