Собрание сочинений в 2-х томах. Т.II: Повести и рассказы. Мемуары. - Арсений Несмелов

Тем временем Сашка, поднявшись до ровной площадки, с которой росла в высь уже голая, островерхая пирамида скалы, остановился и стал осматриваться. Площадка была невелика и местами поросла низкорослым кустарником. Между кустами было разбросано несколько больших камней, давних, обросших мхом с северной стороны, гранитных обломков.

— Стало быть, тут, — сказал Сашка негромко. — Под одним из этих камней надо искать. Под тем, сказано, который можно сдвинуть с места.

И, выправив дыхание, он продолжал осматриваться, выбирая камень по своим силам. Спешить было некуда, и действовать следовало без торопливости, спокойно. Но вдруг, уже направляясь к облюбованному камню, он оторопело остановился и принял позу, словно готовился отразить нападение: на траве перед камнем, на который были устремлены его глаза, валялись тонкие ветки со свежим ножевым срезом. Обойдя камень, Гвоздев убедился, что трава вокруг него примята, кто-то недавно сидел на нем и работал ножом, вероятно, обстругивая палку, ибо кривой ее конец, наскоро обрезанный, валялся тут же.

— Вот тебе и на! — пробормотал Сашка и, вытащив из ножен финский нож, шагнул вправо, а потом влево. Но влево площадка упиралась в скалу, почти отвесную, а внизу была пропасть. В этом направлении никто не мог бы скрыться или спрятаться. Вправо же площадка имела спуск к реке, каменистый и узкий, но с кустами впереди. Там легко можно было притаиться, но видеть оттуда, что делается на площадке, никак было нельзя.

И Сашка не стал долго раздумывать.

— Наплевать! — буркнул он, пряча нож в чехол. — Я тебя, леший, шугану, если сунешься.

И он бросился к камню, на котором только что кто-то сидел. Присев перед ним на корточки, он уперся в него обеими руками. Камень шатнулся, поддался. Сашка напряг все свои силы, и глыба не перевернулась, не откатилась, а всего лишь мягко легла на противоположную свою, перед этим открытую, сторону. Из сырого углубления, служившего ложем камню, выскочили две ящерицы и, извивая хвосты, бросились в траву. На самом же дне, в центре его, мшистом, не доставаемом тяжестью камня, Гвоздев увидел четырехугольную, красную с черным, жестяную коробочку от ленты для пишущей машины.

Глаза Сашки блеснули торжеством; тяжело задышав, зыркнув глазами по сторонам, он схватил коробку и сунул ее в нагрудный карман гимнастерки. Потом похлопал по кармашку, хорошо ли легла, и застегнул клапанчик на пуговицу. «Стало быть, всё правильно рассказал Голованов, — подумал он, поднимаясь с корточек. — Хоть и преступником был, а перед смертью не соврал. А теперь и спускаться можно. Дело сделано».

Зайдя с другой стороны камня и привалив его на прежнее место, Гвоздев еще раз подошел к спуску, по которому с площадки скрылся неизвестный, строгавший здесь палку. Но ни за нависавшими над тропой камнями, ни в шевелившихся от ветра кустах Сашка ничего подозрительного не заметил. И лишь для очистки совести он басисто крикнул вниз:

— Эй, ты!.. Ну, попадись ты нам только! — и уже с легкой душой, мурлыча под нос «Кончены годы кровавого гнета», стал спускаться с сопки.

Скрябин спал. Почти высохший платок сполз с его лба и по лицу ходили мухи. Сашка согнал мух, снова намочил платок в Амуре, отжал и покрыл им лоб спутника.

Спи пока, ничего! — сказал он забормотавшему было во сне Скрябину и, сев рядом, вытащил из кармана коробку и стал ее рассматривать. Она оказалась запаянной по краям. Работая острием ножа, Сашка снял олово, раскрыл коробку и, подняв прикрывавшую содержимое вату, увидел под нею немало красных, синих и искристо-прозрачных камней, тоже покоящихся в ватном слое, покрывавшем дно коробочки. Один из бриллиантов был крупен, больше горошины, и переливался на солнце всеми цветами радуги; был крупен и рубин, темно-красный, густой, но со светлым, как огонек лампадки, сердечком внутри.

— Как кровь! — зачмокал Сашка. — Да ведь кровь он и есть. За камни эти Голованов человека убил. Взялся доставить на нашу сторону и убил.

Но Гвоздев не умел философствовать, и настроить на лирический лад его тоже было трудно. Плотно закрыв коробочку и спрятав ее в карман, он достал из сумки пампушки и вареную свинину и стал с аппетитом закусывать, думая о том, что напрасно он не захватил с собой чайника или котелка — тогда бы и чайку можно было испить.

О богатстве же, обладателем которого он стал, Сашка почти не думал. Солдат, белый волжский партизан с юных лет, он без винтовки, без строя, без друзей бесшабашных — и жизни себе представить не мог. И зачем такому богатство? Разве только чтобы с однополчанами пельменями объедаться. Вот если бы Верку достигнуть, тогда, конечно, другое дело — тогда бы виннобакалейную лавку можно было бы открыть или закусочную под вывеской «Волжские просторы». И, друзей угощая в ней, вести бы нескончаемые разговоры о днях и делах лихого восемнадцатого года. Но разве же возможно на земле подобное счастье!

И еще нужен был Гвоздеву начальник, вроде ли покойного поручика Жилина, его бывшего ротного, тоже лихого повстанца, сложившего свою голову в Ледяном таежном походе, или вроде поручика Скрябина, несколько иного, чем Жилин, но тоже захватившего жаждущую подчинения и водительства простую, забубенную, честную душу Сашки Гвоздева. Без этого начальнического понужая не очень понимал Сашка, за что, собственно, надо воевать, хотя воевать и любил.

— Камешки тут, Антон Петрович! — похлопал он себя по карману, когда Скрябин открыл глаза. — Всё как говорил Голованов. И много их, и порядочные. Не соврал Голованов перед кончиной, отплатил нам с вами за наше добро и выручку. Посмотреть желаете?

— После, — ответил Скрябин, и голос его уже не был таким слабым, к нему снова возвращалась звонкость. — Знаешь, Саша, какой я сон видел сейчас? Будто я монах и венчаю тебя с Верой. И удивительно у меня на душе было радостно.

— И подай Господи! — одобрил сон Сашка. — То есть я насчет моего бракосочетания. А вам зачем же в монахи постригаться? Хотя что же, сейчас многие господа офицеры в духовное звание уходят. Хотя бы отца Варсонофия взять — батальоном командовали!

— Кажется, я тоже уйду в монахи. Может быть, сон мой вещий. Видишь, и полегчало мне, — и Антон Петрович приподнялся и сел. — Голова почти не болит, и тошноты нет…

Он не договорил: над их головами раздался крик — кричал, ругаясь, китаец. Сашка вскочил, хватаясь за рукоятку ножа. Поднялся и Антон Петрович… По крутизне той тропы, которую Сашка обнаружил справа от площадки, цепляясь руками за кусты и камни, спускался к реке Яков. Русский беловолосый парень в белой курме и коротких широких черных штанах.

Найдя ногой прочную опору, он приостановился и. повернувшись к отмели, снова закричал. Мешая русские слова с китайскими, он бранил Антошу, он жалел, что не убил его, что не убил и Верку, и обещал еще убить ее. Он проклинал и Сашу, который, как он думал, ловил его, скрывшегося на сопке.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});