Пять поэм - Гянджеви Низами

Ознакомить русского читателя с творчеством такого исключительного поэта, как Низами, — задача крайне трудная. Первое и, может быть, самое главное препятствие, которое здесь приходится преодолеть, это вопрос о характере передачи стихов Низами русскими стихами. Русская поэзия еще в начале прошлого столетия вступила на путь разработки восточных мотивов. Однако поэты-романтики использовали восточные мотивы преимущественно как экзотику. Если и делались попытки переводить, то переводы эти обычно покоились на западноевропейских переводах, ужо успевших разрушить форму оригинала. Поэтому исходить из накопленного опыта сейчас уже невозможно.

Характерный для нашей страны интерес к творчеству народов, населяющих восточные республики Союза, привел к громадному росту переводов с различных восточных языков. Достигнут ряд солидных успехов. Однако все же нужно сказать, что некоторые вопросы окончательного разрешения не получили и по сей день.

Это в первую очередь вопрос о передаче формы поэзии тех народов, которые пользовались арабско-персидской метрикой, так называемым арузом. Метрика эта имеет известное сходство с метрикой античной. Она тоже построена на качестве слога и различает слоги долгие и краткие. Напомним, что все попытки передачи античных размеров в русской поэзии обычно исходили из замены долгого слога на слог ударный. Эта замена, конечно, не дает языкового эквивалента оригинала, но все же как некоторый функциональный суррогат принята быть могла бы. Однако применение ее к арузу возможно лишь в очень редких случаях. Никакая стихотворная техника переводчика не поможет, если стопа содержит три долгих слога, то есть должна была бы передаваться тремя ударными подряд.

Но даже если бы переводчику и удалось передать при таких условиях схему восточного метра, мы все же по существу почти ничего не добились бы. Дело в том, что ударение в поэзии этих народов отнюдь не играет той роли, которая свойственна ему в поэзии русской. Долгий слог может оказаться ударным, но может им и не быть. Однако тем не менее долгота его крайне существенна, ибо стихи эти в те века, когда складывалась эта поэзия, не читались, а пелись особым речитативным напевом, несколько напоминающим распев наших исполнителей былин. Каждая определенная тема эпической поэзии имела свой напев, и только на этот напев и могла исполняться. К сожалению, мы почти ни одной записи этих напевов не имеем. И нужно прямо сказать, что сейчас уже почти нет надежды выяснить, какие напевы были присущи поэмам Низами.

Традиция подлинного исполнения этих поэм утрачена. В настоящее время при чтении их метрическая схема уже не учитывается. Они читаются с теми же ударениями, которые свойственны обычной разговорной речи. Но при таком чтении наше ухо ритма уже почти не улавливает. Он делается крайне капризным, варьирует почти для каждой строки, и попытка передачи его по-русски привела бы к стиху, для нас совершенно неприемлемому.

Можно было бы прийти к выводу, что при таких условиях нет смысла добиваться в переводе каких-то эквивалентов. Надлежит просто использовать те русские размеры, которые окажутся наиболее удобными. Может быть, в некоторых случаях это и допустимо, но в применении к Низами все же так поступить невозможно.

Труд жизни этого великого поэта — его «Хамсе» или «Пятерица» — пять больших поэм. Каждая из них написана своим размером, выбор которого, конечно, был не случаен. Как уже отмечалось выше, поэмы вызвали на Востоке сотни подражаний, причем каждый данный сюжет раз и навсегда оказался связанным с избранным для него Низами размером. Следовательно, не учесть этого обстоятельства — означало бы не учесть очень важный в культурном и художественном отношении фактор. В данном издании вопрос разрешен так, что из всех возможных в русской поэзии размеров выбраны те, которые наиболее близко подходят к данному метру оригинала, но, конечно, к сожалению, его схеме, а не его напеву.

Второй вопрос — передача рифмы. Эпическая поэзия Ближнего Востока уже с десятого века приняла систему парных рифм, так называемых бейтов. При передаче ее наши поэты сперва придерживались правила применения только мужской рифмы, исходя из того положения, что в языках иранской и тюркской систем ударение падает на последний слог. Это положение верно, но не совсем. Во-первых, ударения в этих языках много слабее, чем в русском, во-вторых, часто на конце строки оказываются вспомогательные глаголы, энклитики и т. п., ударения почти не несущие. Таким образом, у русского слушателя многие рифмы Низами могут вызвать впечатление женских и даже дактилических. Поэтому переводчики позволяют себе разнообразить рифму, не стараясь, однако, в точности повторить расположение мужских и женских рифм оригинала. Так как никакой системы в этом отношении у Низами нет, то соблюдение его расстановки оказалось бы педантичной схоластикой, излишне затрудняющей переводчика и ничего не дающей читателю.

Наконец, третья трудность — передача всего того изобилия образов, которыми переполнены стихи Низами. Поэзия Азербайджана в XII веке пользовалась особым стилем, который можно было бы условно назвать «орнаментальным». Характерная черта его — стремление к максимальному повышению веса каждого слова в строке, путем введения многочисленных фигур, широчайшего использования игры словами, чему в значительной степени содействует полисемантичность лексики персидского литературного языка того времени. Совершенно очевидно, что весьма многие из этих фигур, особенно там, где использованы омонимы, в переводе сохранены быть не могут. Крайнее затруднение вызывают и метафорические эпитеты, приложение которых к данному имени обусловливается вторым и третьим его значениями.

Вместе с тем переводчик не может вступить на путь передачи только смысловой стороны строки, не считаясь с той формой, в которую этот смысл заключен. Такой перевод представлял бы собой только пересказ содержания поэм Низами. При переводе была сделана попытка сохранить, где это только возможно, всю «орнаментальность» стиля Низами. Результатом этого является тот своеобразный «затрудненный» язык, которым отличаются переводы этого однотомника… Наиболее сложные строки снабжены нами комментарием, позволяющим русскому читателю понять содержащиеся в них намеки».

Эти комментарии Е. Э. Бертельса использованы нами при составлении новых, расширенных комментариев к данному изданию «Пяти поэм».

* * *

Начертания собственных имен и непереведенных слов, по мере возможности, унифицированы во всей книге. Однако в некоторых случаях это оказалось невозможным. Например, покойный К. А. Липскеров принял всюду написание «Бехрам», и в соответствии с таким произношением инструментованы гласными строки его перевода. У В. Державина же принято всюду «Бахрам». Менять перевод Липскерова мы не решились. Одни переводчики предпочитали написание «Зухре», и это слово у них рифмуется, другие же предпочли «Зухра» (несколько иная система транскрипции). Размер требует иногда чтения «чоуган», иногда «човган». Такого рода незначительные различия оставлены без изменений и отмечены в примечаниях и словаре.

В качестве иллюстраций для этого тома воспроизведены миниатюры, которые в XVI веке исполнили на страницах рукописи «Хамсе» («Пятерицы») Низами лучшие художники Тебриза. Рукопись предназначалась для шаха Тахмаспа из династии Сефевидов. Переписал ее в 1539–1543 годах первоклассный каллиграф Низамеддин Шах-Махмуд Нишапури. На миниатюрах есть подписи прославленных азербайджанских художников того времени: Султан Мухаммеда, Ага Мирека, Мирза Али, Мир Сеид Али, Мир Мусаввира и Музаффар Али. На титуле рукописи безвестный восточный ценитель изящного начертал по-персидски слова: «Око времени никогда не видело подобного». Рукопись в настоящее время хранится в Британском музее в Лондоне.

Словарь

непереведенных слов, собственных имен

и географических названий

Аджам — все неарабские страны, находившиеся в средние века под властью халифата. Источники этим словом чаще всего обозначают Иран.

Айар, айары — беднота, «городская чернь» средневекового мусульманского города, имевшая свою организацию, деклассированные элементы, из которых формировались отряды для «священной войны против неверных» (газават). Айар — синоним ловкости, хитрости, проворства. Айары зачастую выступали против притеснителей.

Айван — крытая терраса перед домом, а также обширный портик дворца, приемный зал, отделенный от двора лишь аркой, в котором правитель давал аудиенции. Иногда слово употребляется в значении «дворец».

Аланы — древнее племя, говорившее на одном из языков иранской группы, предположительно — предки современных осетин.