Катаев. "Погоня за вечной весной" - Сергей Шаргунов

Ближе к финалу оглушенный герой скитается 11 дней, догоняя бригаду с напарником, «телефонистом по фамилии Кац». Образ сложен. Это художник из Витебска, друг Шагала. С одной стороны, Пчелкин сочувствует ему из-за приниженного положения на батарее. «Я был единственным человеком, с которым Кац мог позволить себе обращаться как интеллигент с интеллигентом, называя меня «коллега»…» Но сразу и подпускает юморок: «Хотя и без особого удовольствия, но я принял это обращение и сам называл его коллегой. Коллега Кац». И наконец, художественный произвол — привет от упрямца всем возмущавшимся портретной галереей «Вертера», отстаивание права видеть и изображать, как вздумается: «Небритый подбородок, впалые щеки, поросшие волосами цвета медной проволоки, косящий глаз с бельмом, иронически искривленные губы… Все это производило на меня неприятное, чтобы не сказать отталкивающее, впечатление, но приходилось мириться».

И все эти наблюдения и письма «сиреневой барышне» сопровождают «мучительные приливы неразделенной любви» к кареглазой Дюймовочке (в 1982 году жительнице Лос-Анджелеса Зое Ивановне Корбул исполнилось восемьдесят четыре), «черные мысли» из-за утраты веры, пропажи всякого смысла, и исчезающей прежней родины, и предчувствия новых ужасных бедствий…

«Я вытираю высохшей старческой кистью руки, покрытой гречкой, мокрые щеки, вспоминая свою погибшую молодость».

21 августа 1984 года Катаев написал рассказ «Спящий», появившийся в первом номере «Нового мира» за 1985 год.

Короткий и необычайно выразительный, изумительно сделанный. Пожалуй, новый рубеж мастерства…

Человеку восемьдесят семь, а он может так писать, и больше того, находится в развитии!

Катаев, однажды назвавший себя «влюбленным в весь мир», до последнего ходил-бродил каждый день в любую погоду и так же неотступно тренировал нюх и зрение.

«Случилось так, что в связи с каким-то литературным мероприятием мы с ним и Эстер Давыдовной поехали в Бурятию, — вспоминал Семен Липкин. — Вдвоем гуляли по тайге. Он наклонился и сорвал цветок. Спросил с подначкой:

— Вот вы перевели бурятский эпос. А знаете, как называется этот цветок?

— Да. Ая-ганга.

— Имеет какое-то отношение к знаменитой реке?

— Не знаю.

Он глубоко, как собака-ищейка, внюхивался:

— Пахнет лавандой».

Александр Нилин, живший с Павлом Катаевым в одном кооперативном доме, однажды был у него в гостях, когда туда нагрянул Валентин Петрович, впечатливший его тем, с каким любопытством он изучал подробности «обстановки квартиры Павлика, куда пришел он впервые (я потом проверил у Павлика, что впервые): его интересовали и обои, и шпингалеты на окнах, и вообще все, на что я, скорее всего, внимания не обратил».

Вот и рассказ «Спящий» весь сконструирован из точных наблюдений.

Если вычленять фабулу, то это история времен австрийской оккупации Одессы 1918 года.

«Белеет парус одинокий», но не революционеров и бедняков, а тех героев, которые были Катаеву, похоже, интереснее…

Прогулка в открытом море на выписанной из Англии, из Гринвича яхте «с косо летящим надутым парусом» в компании молодежи — владельцем яхты Васей, сыном бывшего миллионера, его невестой Нелли, дочерью бывшего прокурора, и ее младшей сестрой Машей, в которую влюблен присутствующий здесь же рассказчик. Нелли осторожно и успешно обольщает некто Манфред, тоже из богачей, «наследник громадного имения в Смоленской губернии». Прошлая жизнь не вернется, но он манит ее уплыть с ним в Италию и обещает достать много денег. И вот Манфред с подельником, нелепым Ленькой Греком, и еще каким-то солдатом-дезертиром пытаются ограбить хозяина ювелирного магазина. Их окружает ревущая толпа и расстреливают чины державной варты. Что ж, Манфред и Ленька не явились на очередную морскую прогулку, и Нелли неприятно удивлена, что обольститель пропал — оказался болтуном и позером…

Но в фабуле разве дело? Сон побеждает все, смешивая и любовь, и смерть.

«Пароходы увозили кого-то подобру-поздорову из обреченного города», а кто-то оставался.

«— Что же все-таки в конце концов с нами будет? — сказала она, не размыкая век, опушенных светлыми ресницами, за которыми угадывалась млечная телячья голубизна.

— А ничего не будет, — с бесшабашной улыбкой сказал я».

И далее:

«— Мы только кому-то снимся, — сказал я.

— Да, мы только снимся, — сказала она.

— На самом деле нас нет, — сказал я.

— На самом деле… — сказала она».

Обращение яви в мираж. Мед забытья склеивает веки и солнечно подслащивает любое горе. Литература как целебный, смягчающий горе сон золотой. Невозможно принять кошмар войн и смут, накрывший страну, и вселенскую катастрофу, на которую обречен каждый рожденный, если не посчитать все это сном.

«Сон» — так и назывался рассказ Катаева об измученном отступающем конном корпусе Буденного, напечатанный в «Правде» 24 февраля 1935 года. «Степь. Ночь. Луна. Спящий лагерь. Буденный на своем Казбеке. И за ним, в приступе неодолимого сна, трясется чубатый смуглый мальчишка с пучком вялого мака за ухом и с бабочкой, заснувшей на пыльном горячем плече». Сон во сне.

Чуковский вспоминал, как однажды уселся на мотоцикл к своему внуку, и тот погнал с бешеной скоростью… Когда они поравнялись с катаевской дачей и хозяином, стоявшим в калитке, Корней Иванович на полном ходу бросил шутку:

— Прогулка перед сном!

Катаев парировал мгновенно:

— Перед последним сном!

«Икона ликом вниз»

Павел Катаев подтверждает, что отец каждое свое произведение переписывал трижды. Так было и с «Сухим лиманом».

В окончательном варианте «между абзацами появлялись просветы, и рукопись от этого становилась словно бы прозрачной… На мой вопрос, что он сейчас делает, отец озорно улыбался, прикладывал ко рту две сложенные ладони и с шумом выдувал воздух, словно бы наполняя невидимый воздушный шарик… Мальчишка, да и только!»

«Сухой лиман» вышел 1 января 1986 года в «Новом мире».

Последняя проза. Предсмертная.

Отмечая «точность и естественность» произведения, литературовед Мария Литовская предполагала: ««Сухой лиман», несмотря на свое поневоле завершающее место в творчестве писателя, был, возможно, началом следующего, «золотого» этапа его творчества».

В 1960-е годы «бывший мальчик Саша», пожилой членкор Академии наук (в котором угадывается автор), приехал в город детства Одессу и отправился в военный госпиталь навестить больного двоюродного брата, военного врача в отставке.

За братом, «бывшим мальчиком Мишей», проступает двоюродный брат Валентина Петровича Александр Николаевич Катаев.

В «Сухом лимане» у героев церковная фамилия Синайские, как и когда-то в «Отце». «Отпрыски некогда большой семьи вятского соборного протоиерея» мальчишками, балуясь, выкрикивали смешное слово: «Катавасия», между прочим, созвучное фамилии Катаев: «Они тогда еще не знали, что «катавасия» слово церковное. Катавасией называлось песнопение, исполняемое обоими клиросами, выходящими на середину церкви».

Приехавший из Москвы говорит: «Мы с тобой с раннего детства, так сказать, с младых ногтей, сами того не ведая, пропитались запахом церковного ладана… Не исключено, что род наш Синайских уходит в невероятную даль раннего русского христианства».

В разное время критики отмечали у Катаева «старинные» слова и обороты и одновременную выспренность слога, что можно объяснить влиянием «церковного языка». Кажется, его навсегда пропитала таинственная красота того, что в 1918 году он изображал так:

Дым кадильный, как волокна…И от близости святыниНа душе тепло, а в окнаНежно смотрит вечер синий.

Ходячий больной ненадолго покидает госпиталь, и двое бредут по любимой Одессе, вспоминая детство и судьбы родных…

Правда и беллетристика перемешаны, как соль и сахар. И все же прототипы прозрачны, а изыскания подтверждают: написано предельно близко к достоверности.

Больше того, в некоторых местах Катаев называет всех своими именами: бывшая гувернантка из Вёве, ставшая Зинаидой Эммануиловной, ее дочь Надя, ее муж петербургский военный врач Виноградов, их дочь Алла…

Да, Надя, «попав в черный список», сгинула не в лагерях, а просто была расстреляна, а Аллочка не выходила за остзейского барона. И нет подтверждений, что ее сестра Зина (в повести Лиза) до революции вышла за грека, которого через несколько лет погубила «неизвестная форма тропического гнилостного заболевания еще библейских времен»… А быть может, грек присочинен, чтобы возник пятилетний Жорочка (то есть Женя Катаев), который по обычаю нес икону перед невестой и положил ее в церкви на аналое ликом вниз — ужасная примета.

Московский гость говорит: