Орден куртуазных маньеристов (Сборник) - Вадим Степанцов

* * *

Я человек весьма развратный,И оттого ко мне прилипТак называемый возвратный,Всю душу вымотавший грипп.

Морально я весьма нестоек,И за свои полсотни летПосредством девок и попоекСгубил я свой иммунитет.

Любые пошлые микробыТеперь меня сбивают с ног.О Муза, я у двери гроба!Осталось пересечь порог!

Но в самый миг пересеченьяЗамру я с поднятой ногой.Да, эта жизнь – одно мученье,Но что мы знаем о другой?

А вдруг там надо быть бесполым,Вино и девок презиратьИ целый день с лицом веселымДля арфы опусы играть?

Вдруг мне, писателю в законе,Велит ходить Верховный духВ каком-то пидорском хитонеИ с парой крыльев, как петух?

Соплю я ударяю оземьИ говорю:”Шалишь, сопля.Возможно, все мы унавозимСобой российские поля;

Возможно, соплеход, густея,Меня задушит на корню,Но облегчать его затеюПокуда я повременю –

Пока еще не прочь девчонкаПередо мной задрать подол,Пока зовет на поросенкаМеня брадатый хлебосол.

* * *

Журналист Николай РаскаленныйБыл по взглядам пугающе лев.Он вбуравливал зрак раскаленныйПрямо в очи доверчивых дев.

И, расслабившись, девы решалиНе перечить такому борцу,Чтобы власть буржуа на земшареПодошла поскорее к концу.

Раскаленный был вечно не в духе,О несчастной России скорбя,И срывал он с девчонок косухи,Чтобы как-то утешить себя.

И в такой пребывал он печали,И Россию любил до того,Что в конечном итоге зачалиВсе девчонки в ячейке его.

Но известие вдруг разнеслосяИ повергло всех в ужас оно:Состоял в ФСБ на подсосеНиколай Раскаленный давно.

И помимо всего этот дятелПо заданью своей ФСБСпециально девчонок брюхатил,Чтоб создать им помеху в борьбе.

Но самцом оскорбленная бабаПострашней, чем любой сталинист,И в подсобке партийного штабаБыл кастрирован тот журналист.

Гордый орган, которым пробитьсяМог писака хоть к центру Земли,Наподобье кровавой тряпицыБыл затоптан в чуланной пыли.

И толпа истязательниц гневныхРассосалась, угрозы цедя.Разорвал на бинты себе евнухПыльный вымпел с портретом вождя.

С той поры на партийные сходкиРаскаленный уже ни ногойИ статейки за подписью “Кроткий”Издает он в журнале “Другой”.

Пишет он о косметике, модахИ как стряпать бойфренду еду.Приобрел он двойной подбородокИ заметно раздался в заду.

В заведеньях, неведомых женщинам,Он сидит и смакует абсентИ о Путине с видом застенчивымГоворит:”Это мой президент”.

* * *

Я верую в черепословье:На голове моей наростБыл полон искренней любовью,Пока я молод был и прост.

Я рос и видел, сколько злостиВ сынах отеческой земли,И оттого в моем наростеМетаморфозы потекли.

Любовью вздутая подкожность,Повсюду видя столько зла,В дурную противоположностьСамой себе переросла.

Я в метрополитенной давкеВ вагоне был один такой,Кто в попки девушкам булавкиВгонял недрогнувшей рукой.

Я из подземных электричекВ дурдом за это попадалИ там испуганных техничекНаростом головным бодал,

Чтоб после и другим наростомБоднуть их тоже кое-где…Я стал порочности форпостом,Оплотом зла в людской среде.

Нарост мой сделался огромен,Сравнявшись с головою всейИ славясь всюду как феномен,Непостижимый для врачей.

А все на самом деле просто:Поскольку миром правит зло,То содержимое наростаВзопрело так и процвело.

И за день докторишек по сто,Болтая обо мне взахлеб,Стремятся к моему наростуПриставить свой фонендоскоп.

И ненависть к фонендоскопуИз шишки поступает в грудь,Но нет булавки, чтобы в жопуВсадить ее кому-нибудь.

Идет чванливый докторишкаС фонендоскопом на брюшке,А мне приказывает шишкаЕго ударить по башке.

* * *

Пора бы предъявить пиздеРяд обоснованных претензий,При этом подарить пиздеБукет развесистых гортензий.

Скажи с упреком ей:”Пизда,Забыла ты былые годы –Как мы играли в пароходы,Как мы играли в поезда”.

Построй общение на том,Что крайне романтичны пёзды –Берут их за живое звездыИ серенады над прудом.

Подлец сумел обрисоватьПизде весь этот мир как сказку,А после начал, сбросив маску,Свой толстый дрын в нее совать.

Пизда забылась, увлеклась,Пизда немного оступилась.Теперь досада в ней скопилась,Ей хочется на все накласть.

Столкнувшись с пошлостью мужской,Пизда от ностальгии страждет.Она возвышенного жаждетС неотпускающей тоской.

Спроси:”А помнишь ли, пизда,О том, как в старших классах школыИграли мы с тобой в уколы,В бутылочку и в поезда?”

Пизде мечтается вернутьТу романтическую юность,Когда могла ночная лунностьПизду на подвиги толкнуть.

Пизда – вместилище мечты,Она подспудно ждет поэта,И если ты усвоишь это,К пизде допущен будешь ты.

Для паровозиков твоихОна откроет свой туннельчик,И вы устроите бордельчик,Бордельчик только для двоих.

* * *

Удрученный жизнью несложившейсяИ ушами, что всегда болят,Я, как мальчик, в чем-то провинившийся,Отводил от встречных робкий взгляд.

Мне казалось, что неполноценностиНа моем лице горит печать.Перед господами современностиЯ старался вежливо молчать.

Но хотя и стал подобьем тени яИ, подобно ей, всегда молчал,Получал я часто оскорбления,Деньги же я редко получал.

Я тогда работал на издательства,А в награду я от них терпелВолокиту, ложь и надувательство,–Но потом решился и запел.

Я устал от образа молчальникаИ решил его пересмотреть,И теперь, завидевши начальника,Я сейчас же начинаю петь.

Чтоб для обихода буржуинскогоСтать важней, чем повар и шофэр,Я развил в себе вокал ВертинскогоИ его изящество манер.

Да, буржуй сначала удивляется,Но потом уж внемлет не дыша,Ведь в моих романсах проявляетсяТонкая, ранимая душа.

Я пою, руками развожу я,То шагну вперед, то отступлю,И при этом в облике буржуяПодмечать растроганность люблю.

То, что у буржуев новоявленныхСлужит заменителем лица,Сотрясается от слез подавленныхИ глядит с любовью на певца.

Вы, товарищи, напрасно стонетеПод напором денежных проблем –Сердце толстосума вы затронетеПением и более ничем.

* * *

Ведь с тех пор, как я свои романсыПеред толстосумами запел,Мощью налились мои финансыИ в любви я тоже преуспел.

В ходе заграничных сабантуевДля буржуев стал я как родняИ теперь все отпрыски буржуевКак один похожи на меня.

Ибо много взглядов изучающихЯ поймал на кипрских берегах,Ибо много дамочек скучающихВ наших обеспеченных кругах.

Ибо я в их жаждущие душиПроливал любви волшебный яд…И к тому же вылечил я ушиИ они уж больше не болят.

* * *