Михаил Шолохов в воспоминаниях, дневниках, письмах и статьях современников. Книга 2. 1941–1984 гг. - Виктор Петелин

Главные действующие лица гибнут. Мы знаем, за что гибнут. При оптимистическом характере произведения эти трагические моменты нужно положить в основу…

Шолохов внимательно слушал ораторов, раза два перекинулся с Фоменко краткими фразами, которые зал не мог слышать… При всем уважении к Суичмезову и Жданову присутствующие потихоньку переговаривались, отпускали реплики… хотя все было в рамках приличия.

Только Михаил Александрович произнес первую фразу: «Мне не хотелось бы, чтобы наш разговор носил сугубо официальный характер», участники встречи мгновенно притихли и стали с неподдельным интересом прислушиваться к каждому слову Шолохова.

– Давайте говорить об искусстве. – Писатель уже завладел залом. – Я инсценировку всю не читал и замечаний по ней делать не собираюсь… Прочитал восемнадцать страниц, подумал, что нет надобности читать. Здесь не чувство авторской ревности, а закономерность чувства автора…

Михаил Александрович на несколько мгновений смолк, словно перебирая в памяти тяжкие годы рождения, гибели и возрождения «Поднятой целины», любимых до боли в сердце героев романа, слегка побарабанил пальцами правой руки по столу, чуть прищурил большие серо-голубые глаза… Далее он так повел беседу, словно рассуждал сам с собой, сверяя каждое слово с внутренним движением души. Шолохов не критиковал, не спешил дать советы, указания: он именно рассуждал:

– Тот или иной эпизод я мог бы создать по-своему… Я мог бы сделать его не так… Я необъективен здесь…

Мне почему-то показалось в этот миг, что Шолохов внутренне не очень-то рад, что герои его романа станут ходить по сцене, говорить в зал то, что уже сказано в книгах… Хотя ведь десятки писателей не только в России, но и на Западе часто становятся звездами именно благодаря экранам кино и сценам театров… При этом критики взахлеб глаголят о второй жизни произведений: рассказов, повестей, новелл, романов… Внешнее состояние всего поведения писателя: спокойного, без высоких эмоций и улыбчивой радости, стало (по крайней мере, для меня!) логическим продолжением его откровенных размышлений:

– Я всегда уклонялся от перевода моих произведений на экраны и остаюсь при мнении, что прозаические произведения, как бы они ни были известны, не поддаются инсценировке или экранизации. Вспомните судьбу повести Фурманова. Фильм «Чапаев» задавил повесть. Происходит два процесса: либо фильм давит прозаическое произведение, либо вообще фильм выходит сам по себе… Я считаю, что книга «Тихий Дон» значительно лучше фильма. То же самое и с «Поднятой целиной». Другое дело – «Судьба человека»! Это – сценарий, это живая ткань для создания фильма, для экранизации… Нужны только хорошие артисты.

Тут Михаил Александрович сделал продолжительную паузу, словно почувствовал какую-то внутреннюю неловкость, что говорит о своих произведениях… Мне казалось, что Шолохов все же продолжит разговор о «Поднятой целине», но размышления писателя поднялись выше конкретной инсценировки в конкретном театре. Шолохов говорил о настоящем искусстве:

– Театр – это большое искусство! Но только тогда, когда театр идет от жизни, от правды: не мелкой натуральной, а настоящей правды от народного большого искусства… Хорошим спектакль в театре может быть тогда, когда он стремится показывать жизнь, понимать ее корни. За последние десять лет я замечаю, как у нас в театрах почему-то стало традицией уходить от жизни… Вот иногда смотришь спектакль в театре или по телевидению, слушаешь по радио, как говорят артисты или артистки, и видишь, как это все неправдоподобно! На сцене все должно быть так, как в жизни. Театр отошел от жизни. Нельзя, чтобы был разрыв между сценой и реальностью бытия нашего. Если не веришь кинофильму, спектаклю – значит, это произведение не достигло цели: нет контакта со зрителем. Зритель понимает, что в жизни все это не так! Это происходит от того, что мы не приобщаемся к жизни.

М.А. Шолохов размышлял о театре, об искусстве и о жизни. Не говорил об инсценировке «Поднятой целины»… Но у меня в блокноте той поры сохранилась такая фраза между записей его выступления: «Говорит о театре вообще, но ведь это – прямые советы, как поставить «Поднятую целину» на ростовской сцене!» В зале – тишина; ненавязчивые слова Шолохова, как добрые семена, падают в благодатную почву, волнуют души и сердца:

– Мы говорим о школе Станиславского и Немировича-Данченко. По словам же Панаевой, при крепостном праве не было школ, а пьесы ставились. Я не верю, что так бывает в жизни, когда вижу игру, слушаю… Как-то неестественно разговаривают на сцене театра или по радио. Это какой-то изысканный трафарет. Нельзя ли приблизиться к жизни, чтобы не было разрыва между рампой и зрителем. Я уже не говорю о том, что много серых, плохих пьес появилось. Драматическое произведение требует напряженной работы огромного коллектива и каждого актера в отдельности.

Я вспоминаю, когда Владимир Иванович Немирович-Данченко пришел ко мне: я жил в те дни в Москве. Как сейчас помню: подтянут, аккуратно подстриженная бородка… Прошелся по комнатке и говорит: «Напишите пьесу для художественного театра». Я сказал, что это не просто, что я не драматург. Он стал уговаривать: «Ну что вам стоит?»… Нет, не представляю драматурга, который мог бы за месяц написать пьесу!

Как Шолохов в любой ситуации умел чувствовать настрой собеседников! За долгие годы не раз приходилось наблюдать, как он ловко в нужный момент переводил беседу с одной темы на другую, вызывал новую волну интереса у тех, с кем общался. Он мог говорить с Гагариным о космосе и тут же одной фразой – «на зорьке едем на рыбалку» – спуститься с небес на землю. Как говорится, чего ждали в зале, то и услышали:

– Вернемся к нашему разговору. Надо не отрываться от жизни, улавливать и видеть ее изменения. Раньше, скажем, казак, взявшись за чапиги, шел за плугом, а плуг этот не спеша тянули быки. Не спеша по вспаханному полю прыгали и грачи, охотясь за червями. Потом пахать стали с помощью трактора. Трактор движется быстрее, чем волы, и грачи стали быстрее поспевать за плугом… Надо поспевать за жизнью, быть наблюдательным.

– Как поставить «Поднятую целину?! – задает сам себе вопрос Шолохов и продолжает: – Надо понять главное, ради чего мы это делаем. Здесь Юрий Андреевич прав: ставить так, чтобы не получилось мелодрамы: Лушка, Макар… Я понимаю Ростовский театр: нужно выйти с какой-то своей пьесой. Для этого многое нужно. Прежде всего, чтобы не было неправдоподобия. А как это будет на сцене? Воплотит ли артист черты Макара, видит ли он Макара, знает ли таких людей, как Макар? Я бы считал, если вы всерьез беретесь, то артистам нужно побывать в казачьих хуторах, не сидеть в Ростове: надо видеть жизнь низов.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});