Десять десятилетий - Борис Ефимов

…Я хочу вспомнить небольшое двухэтажное здание, которое выходило на площадь Маяковского. На фасаде его красовалось изображение раскрытой ладони с шариком, надетым на указательный палец — всем хорошо известная эмблема Центрального театра кукол, возглавляемого Сергеем Образцовым. Раньше в этом здании была так называемая Четвертая студия МХАТ. Когда здание перешло к Образцову, он со свойственной ему выдумкой и изобретательностью превратил его в подлинный маленький дворец чудес, в который мы входили с каким-то особенным, приятным и радостным расположением духа. Предвкушая очередное удовольствие от встречи с искусством Образцова, мы как бы заранее настраивались на соответствующую волну и как будто немного молодели, даже если шли на взрослый, а не на детский спектакль.

Подлинно триумфальным надо назвать успех образцовского спектакля «Необыкновенный концерт». Вначале он назывался «Обыкновенный концерт». Но кто-то из высокопоставленных балбесов в органах, которым было положено осуществлять всестороннюю бдительность, усмотрел в этом недопустимое «огульное охаивание» деятельности Москонцерта, хотя в «Обыкновенном концерте» остроумно и справедливо высмеивались только концертные штампы и весьма нередкая халтура.

И «Обыкновенный концерт» было рекомендовано переименовать в «Необыкновенный», то есть нетипичный.

Популярность и успех образцовских спектаклей росли, как говорится, не по дням, а по часам. И скоро уютный, но небольшой зал на площади Маяковского уже не вмещал всех желающих увидеть их. И Сергей Владимирович совершил поистине титанический подвиг: преодолев все мыслимые и немыслимые преграды — бюрократические, организационные, финансовые и всякие прочие, он добился предоставления ему участка на Садовом кольце, на котором за рекордно короткий срок выросло монументальное здание нового театра Образцова. И только Сергей Владимирович мог придумать, чтобы на фасаде этого здания, над входом в театр были установлены, привезенные им из Чехословакии огромные чудо-часы с аллегорическими фигурами различных зверей. При этом часы играли красивые мелодии, собирая толпы прохожих. Конечно, соответственным — нарядным и оригинальным, — было и внутреннее оформление нового театра. И зрители валом пошли к «новому» Образцову.

Как-то, еще в году тридцать восьмом, Образцов мне позвонил и попросил прийти на его новую квартиру в доме по Глинищевскому переулку (потом улица Немировича-Данченко). Я при этом убедился, что он режиссер не только в театре, но и у себя дома. Квартира напоминала театральную декорацию — какие-то диковинные музыкальные инструменты, живописные панно и тому подобное.

— А столовую, — сказал он, — я пока еще не могу показать. Она еще не готова.

Я застал у него еще одного Сергея Владимировича — это был Сергей Михалков. Оказалось, что меня пригласили не случайно. Дело было в том, что Михалков предложил Образцову сделать эстрадный номер в связи с известными событиями на Дальнем Востоке, на озере Хасан, в форме пародии на популярную тогда песенку «Все хорошо, прекрасная маркиза…» А оформить образы соответствующих кукол, то есть японских захватчиков, они решили предложить мне.

— Но позвольте, друзья мои, — сказал я, — ведь это уже сделано.

— Как? — в один голос воскликнули оба Сергея Владимировича.

— Да, к сожалению, именно о событиях на озере Хасан, именно о разгроме японцев, именно как пародия на «Все хорошо, прекрасная маркиза…» Я сам слышал, как это исполнял на вечере в ЦДРИ Илья Набатов.

Образцов был вне себя от досады.

— Ах, черт возьми! — простонал он. — Лопоухий, ушастый, губошлеп, а увел из-под носа такую тему.

И, обращаясь к Михалкову:

— Ничего не поделаешь, Сережа, надо искать другую тему, а может быть другой вариант.

Мы договорились, что Образцов мне позвонит, когда такой вариант будет найден, и мы расстались.

Но звонков больше не последовало. Дело в том, что через очень короткое время я стал персоной нон грата, как «брат врага народа».

Скажу честно — я нисколько не обиделся на Образцова, ибо таковы были неписаные законы того времени, а когда эти достопамятные времена прошли и я перестал быть персоной нон грата, наши дружеские отношения с Сергеем Владимировичем продолжились. Мы встречались и в ЦДРИ, и в ЦДЛ, не раз бывал я на спектаклях его театра.

Поговаривали, между прочим, что у Образцова крутой нрав, что с ним трудно работать. Возможно, так и было, но тут уместен такой вопрос, чисто риторический, что предпочтительней в человеке: «крутой нрав», строгость и требовательность в работе или — равнодушная снисходительность, мягкотелость, приспособленчество? А Образцов был, может быть, и крут, но тверд и принципиален в своих нравственных позициях. Я хочу привести такой пример. Я слышал об этом из уст самого Образцова. В памятный период борьбы с пресловутым космополитизмом, Образцова пригласили в некую партийную инстанцию и очень вежливо ему сказали:

— Уважаемый Сергей Владимирович! Нам известно, что у вас в театре работает слишком много лиц определенной национальности. Как бы вам от них освободиться?

— Это очень просто сделать, — холодно ответил Образцов. — Освободите меня от должности, а потом освобождайте, сколько вам угодно, людей нужных и полезных для театра. Посмотрим, что станет с театром.

Таков был Образцов — ему был отвратителен расизм и, в частности, такая его разновидность, как антисемитизм.

До старости Сергей Владимирович щедро отдавал созданному им великолепному театру свой неугасимый талант режиссера, художника, выдумщика, организатора. Он ушел из жизни на девятом десятке счастливо и плодотворно прожитых им лет.

Трудно себе представить ЦДРИ без Сергея Образцова, но, естественно, он больше был занят проблемами своего замечательного театра. То же самое можно сказать о «Театре двух актеров», как они сами себя называли — о Марии Мироновой и Александре Менакере. Но их было не двое, а трое — отец, мать и сын.

Три талантливейших артиста, которых знала и любила вся страна — Мария Миронова, Александр Менакер и Андрей Миронов.

С Машей Мироновой и Сашей Менакером я был знаком, как говорится, с незапамятных времен. Они были обаятельной парой, интеллигентной, веселой, общительной. А Андрюшу Миронова я знал с той поры, когда о нем написал поэт-сатирик Владимир Дыховичный, друг Маши и Саши:

Мальчик есть у нас Андрюша.Три годка всего ему.Он на всех соседей рушитСотни разных «Почему?»— Почему скворцы летают?— Почему собаки лают?— Почему всегда на маму папа зол?— Почему не бреется козел?— Или жалко бороду ему?— Почему?

Возможно, что фраза: «Почему всегда на маму папа зол?» нуждается в пояснении. Дело в том, что крутой и волевой нрав Марии Владимировны и ее острый язык нередко создавали ей обиженных и недоброжелателей, что, конечно, огорчало ее супруга, человека добродушного и покладистого. Он часто пытался ее в этом плане урезонить, но безуспешно. Мне как-то довелось быть свидетелем, как столкнувшись, помню, в гардеробе ЦДРИ с известным кинорежиссером, Маша, не слишком стесняясь в выражениях, высказала свое отношение к его последнему, «бездарному», как она выразилась, фильму. Рядом стоял сконфуженный и смотревший на нее умоляющими глазами Менакер. Высказавшись, Маша пошла дальше, а Менакер, разведя руками, сказал остолбеневшему кинорежиссеру:

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});