Исход - Игорь Шенфельд

Одна удивительная истина стала вдруг очевидной российским немцам в Германии: их русско-немецкий этнос закончился не тогда, когда Сталин изгнал их в сорок первом году из Поволжья; их уникальный этнос заканчивается здесь, в Германии, и уходит в небытие, постепенно забывая не поволжские многочисленные диалекты, но великий и могучий русский язык, на котором все они последние полвека говорили в России, и с которым они приехали в Германию».

На следующий день Аугуст Бауэр сделает в своей тетради еще одну запись:

«Пришла в голову удивительная мысль о том, что даже случайности закономерны. Отсюда может следовать вывод, что разрозненные, казалось бы, проявления истории имеют на самом деле невидимые, глубоко пролегающие, сложно заплетенные, но тем не менее реальные связи. Взять, например, два события совершенно разного калибра, раздвинутые во времени на полвека: уничтожение сталинским режимом автономной республики немцев Поволжья и массовая депортация поволжских немцев, с одной стороны, и развал Советского Союза — с другой. Есть ли связь между этими событиями? Я убежден: есть! Хотя бы уже потому только, что все в Природе взаимозависимо, и богиня-История неделима. А беды наши оттого происходят снова и снова, что вожди наши, да и сами мы из века в век не желаем или не умеем воспринимать сигналы Истории; оттого происходят наши беды, что мы игнорируем ее уроки. А История, как любая богиня, особа мстительная.

За большевизм и революцию она страну уже покарала, и страна уплатила ей тридцатью или сорока миллионами жизней своих сограждан, а может быть и больше — никто точно не посчитал до сих пор. Один миллион из этих жизней — были жизни российских немцев. Не все из них погибли, нет: лишь половина. Но оставшаяся половина осталась навеки покалеченной. Несправедливостью. И постоянно ждала восстановления исторической справедливости. Не дождалась. Дважды были поволжские немцы преданы советской властью, и в девяностые годы обрели вдруг в лице новой российской власти очередную надежду на свое этническое возрождение. Но были преданы страной в третий и последний раз: теперь уже окончательно. Почему? С какой такой непонятной целью?

"Мне на Россию наплевать, потому что я — большевик!", — любил говаривать вождь всех пролетариев Ленин. Большевиков не стало, но их курс на уничтожение России выжил, а ленинская формула, подхваченная новыми вождями по эстафете, лишь упростилась: "Мне на Россию наплевать!". Точка.

Вот вам и все объяснение. Вот почему нет в России российских немцев; поэтому нет и самого Советского Союза. Да и Россия — та, настоящая, великая Россия — тоже не существует больше. Так что есть, есть связь событий в истории, и ткань времен соткана единой нитью».

* * *

Через три часа семья Бауэров и все остальные беженцы приземлились на незнакомой планете по имени «Германия». Они держались за потрепанные сумки и чемоданы с жалким скарбом и потрепанными документами, опасаясь выпустить свои сокровища из рук; они боялись расставаться, и старались постоянно держать друг друга в поле зрения. Психиатры, терапевты, кардиологи и невропатологи, встречая их, недоумевали поначалу: «Что у них там делается такое?: все прибывают в каком-то странном, загнанном, ошалелом состоянии!».

По закону Германии каждый принятый ею в статусе гражданина имеет право на входе выбрать себе новое имя. Любое! Семья Аугуста Бауэра — дочь, зять и внук — все они пожелали из Ивановых перейти в Бауэры, и только Анна Федоровна Иванова упрямо настаивала, что хочет называться Аэлитой Никитиной, и удивительное дело: семья ее не возражала; согласились все, включая главу семьи — старика Аугуста Бауэра. И хотя все было по закону, оформители документов замялись над бумагами Бауэров и обратились за консультацией в более высокую инстанцию. Там посоветовались со специалистами, имеющими большой опыт общения с восточными переселенцами, и психиатры объяснили: «Пусть называют себя как хотят, это все — послешоковые эффекты, отторжение тяжелого прошлого, поиск новой самоидентификации. Отойдут постепенно, оттают, интегрируются в нормальное человеческое общество, станут примерными, работящими немецкими бюргерами»… Так Аэлита Анатольевна Никитина, побыв короткое время Анной Бауэр, снова стала Аэлитой Никитиной, правда теперь уже — немкой.

Там, за горизонтом…

Аугуст Бауэр, поселившийся в маленьком немецком городке над рекой Мозель, среди виноградников, после того как внучка его выросла и уехала учиться в Мюнхен, в университет, оставив его одного в маленьком доме, стал чудить: увлекся живописью. Он купил мольберт, масляные краски, холсты и начал писать очень похожие одна на другую картины, которыми завешивал затем стены своего домика, или отсылал их Аэлите. Седой, рослый, длинноволосый, он напоминал старого Леонардо да Винчи, попавшего в непонятный век и задумчиво сидящего на живописном берегу незнакомой, северной реки Мозель, пытаясь вспомнить откуда он пришел. Этот странный Леонардо часами вглядывался вдаль, чтобы лишь изредка спохватиться и сделать мазок по холсту. Порою к нему приближались любопытные туристы и праздно гуляющие бюргеры с собачками, чтобы заглянуть мастеру через плечо и удивиться: на холсте мало что напоминало изгиб реки, игрушечный, белый немецкий городок внизу и кучерявые виноградные холмы за ним, аккуратно расчесанные на зеленые ряды; вместо этого странному художнику виделась почему-то плакучая ива, тихое озеро с кувшинками и желтой лилией в правом нижнем углу, да еще две дрожащие голубые стрекозки над цветком; похоже, этому задумчивому Леонардо, прибывшему неведомо откуда, река Мозель нужна была только для того, чтобы подсмотреть, как выглядят отражения белых облаков в воде. Но и всматривался в них он тоже странно: подолгу и очень уж рассеяным взглядом. Подсыхающая кисть лежала при этом на палитре, или покачивалась в безвольно свисающей руке художника. Он сидел на своем парусиновом стульчике, среди пения птиц и гудения пчел, но был при этом где-то очень-очень далеко…

Престарелый художник действительно путешествовал при этом мыслью и памятью по всей своей жизни. Ему хотелось понять что-то главное, хотелось успеть додуматься до чего-то очень важного, до смысла своей собственной жизни и жизни вообще. Ему хотелось знать зачем он был на этой земле, какое и чье предназначенье исполнял, если такое предназначенье было ему дано вообще? А если оно было ему дано, то в чем заключалось? Пройти мимо личного продолжения, завершить на себе линию своих собственных предков с тем, чтобы по странному капризу провидения стать искусственным и нечестным привоем на генеалогической ветви древа Бауэров? Чтобы быть завершающим исполнителем воли настоящего Аугуста Бауэра, и реализовать чью-то высшую волю, предопределившую настоящему Аугусту Бауэру продолжиться через дочь и внука? Почему? Почему его собственная линия должна была остановиться? Почему его собственная дочь Олюшка должна была погибнуть, а линия Аугуста Бауэра продолжиться? Кто это решил? А может быть — никто? Простая случайность в бездонной космической россыпи вариантов? Слепая, никому не подчиняющаяся математика вероятностей, лихорадка бесконечно малых и бесконечно больших чисел? Хорошо, допустим: в результате борьбы случайностей с вероятностями в бездонном пространстве-времени произошла встреча нужных атомов в нужной комбинации при необходимых условиях соединения и, таким образом, как бы случайно зародилась самовоспроизводящаяся материя, то есть — жизнь. Пусть так: жизнь как таковая есть случайность, игра аминокислот, уникальная встреча определенных атомов в бесконечном времени. И пусть долгой цепью последующих и последовательных случайностей в качестве субъекта проявления этой жизни возник некто под наименованием Аугуст Бауэр, и примерно в это же время возник некто другой по обозначению Вячеслав Марченко.

И в силу, опять же, очередной цепочки случайностей линия жизни Марченко пересеклась с линией жизни Бауэра, и произошло то, что произошло. Какова же вероятность такой последовательности случайностей, в результате которой ненастоящий Бауэр сидит на берегу немецкой реки вместо настоящего, и при этом линия жизни настоящего Бауэра продолжается, а ненастоящего — оборвалась? Ответ: ноль. Ноль! — вот вероятность такого сочетания случайностей. Следовательно — это не цепь случайностей, а что-то иное. И это иное имеет название: Разум. Ведь то живое, что сидит на парусиновом стульчике и носит имя Аугуста Бауэра, содержит в себе Разум! Как быть с этим загадочным явлением — Разумом?

Разум является свойством, проявлением живой материи, но не является материей сам. Разум — это воля, это совесть, это осознание своего «я», это понимание того, что такое «хорошо» и что такое «плохо». Совесть не есть материя, но ведь она способна реально управлять материей и ее эволюцией! Как же это: нематериальное управляет материальным? Здесь — некий разрыв в симметрии, нарушение единой логики Природы, которого быть не может, не должно. Но не кроется ли разгадка как раз в этом самом кажущемся разрыве логики?