Русская революция. Книга 3. Россия под большевиками 1918 — 1924 - Ричард Пайпс

Если Ленин вышел из игры, то Троцкого, который действовал, так сказать, по его мандату и мог дискредитировать Сталина за методы решения грузинского вопроса, еще предстояло нейтрализовать. Эта задача оказалась неожиданно легкой, ибо Троцкий уклонился от ответственности, которую Ленин возлагал на него. Вместо того чтобы выполнять поручение вождя, он оставил грузин на произвол судьбы: когда секретарь прочел ему по телефону записку Ленина от 5 марта, Троцкий прямо отказался выступать в защиту грузин на Пленуме под предлогом плохого самочувствия: он объявил, что почти парализован. Однако, добавил он, если раньше у него и были сомнения, теперь он полностью на стороне грузинской оппозиции190. Но при этом поддержал Сталина в вопросе о переносе сроков проведения XII съезда191. Накануне съезда он уверял Каменева, что будет выступать за новое назначение Сталина на пост Генерального секретаря и против исключения Дзержинского и Орджоникидзе192. Он отклонил предложение Сталина, сделанное тем в попытке приручить его, зачитать на съезде отчет Центрального Комитета, что традиционно делал Ленин. Он заявил, что Сталин, как Генеральный секретарь, сделает это лучше. Тот скромно отказался, и этой чести удостоился Зиновьев, напролом рвавшийся к пустующему трону, уверенный, что легко сможет его занять193.

Поведение Троцкого в этот критический момент для его и Сталина карьеры ввело в заблуждение и современников и историков. Сам он тоже никакого удовлетворительного объяснения не дал. Предлагались различные толкования: он недооценил Сталина или, напротив, считал его слишком прочно стоящим на ногах, чтобы вступать с ним в единоборство, либо не хотел затевать свару, дабы не вносить раскол в партию194. Некоторые из его приверженцев полагали, что он считал всякую такую интригу ниже своего достоинства, «не умея вести какую бы то ни было политическую игру»195. Его биограф Исаак Дойчер приписывает «пассивность» его «великодушному» и «героическому характеру», в чем ему «почти нет равных в истории»196.

Поведение Троцкого, по-видимому, было вызвано целым рядом разнородных факторов, которые трудно отделить друг от друга. Он несомненно считал себя самым подходящим преемником Ленина. Однако он хорошо понимал, какие труднопреодолимые препятствия стоят на его пути. У него не было сторонников в партийной верхушке, сконцентрированной вокруг Сталина, Зиновьева и Каменева. Он был непопулярен среди рядовых партийцев из-за своего небольшевистского прошлого и высокомерия. Другой неблагоприятный фактор — туманный по самой своей природе, но достаточно весомый — его еврейское происхождение. Это стало понятно после опубликования в 1990 году протоколов Пленума ЦК, состоявшегося в октябре 1923 года, где Троцкому пришлось защищаться от критики за отказ принять по предложению Ленина пост одного из заместителей председателя Совнаркома. Хотя для него самого происхождение не имеет никакого значения, утверждал он, но с политической точки зрения оно существенно. Он не желал принимать высокий пост, который ему предлагал Ленин, «чтобы не подать врагам повода утверждать, что страной правит еврей». Хотя Ленин отверг такой аргумент как «ерунду» и «пустяки», но «соглашается со мной в душе», — утверждал Троцкий197.

Такие соображения заставили Троцкого в 1922–1923 гг. поступать весьма противоречивым образом: с одной стороны, действовать независимо от большинства, а с другой — кооперироваться с ним, чтобы избежать обвинения во «фракционности». В конце концов он не только потерпел политическое поражение, но и утратил моральный авторитет, который более отважная позиция могла бы ему снискать.

При попустительстве Троцкого XII съезд, который мог бы стать ареной поражения Сталина, стал ареной его триумфа. 16 марта Сталин доверительно телеграфировал Орджоникидзе в Тифлис: «несмотря ни на что», съезд одобрит поведение Закавказского комитета198. Он оказался прав. На съезде он терпеливо разъяснял, почему введение более демократической процедуры в партию, насчитывающую 400 тыс. членов, превратит ее в «дискуссионный клуб», не способный к действию в то время, когда стране угрожают «волки империализма»199. Он признавал целесообразность укрепления состава ЦК свежими силами, не соглашаясь при этом с предложением Ленина об изменениях в структуре и персональном составе. Записки Ленина по национальному вопросу раздали делегатам, но не обнародовали. [16 апреля Фотиева по собственной инициативе послала Сталину копию статьи Ленина о национальном вопросе. Сталин отказался принять ее на том основании, что не хочет «вмешиваться» в это дело. Копии были переданы в ЦК. В тот же вечер Сталин получил от Фотиевой письмо, в котором она приводила слова сестры Ленина о том, что Ленин не давал распоряжения публиковать это, добавив от себя, что не считает их готовыми к публикации. Получив письмо Фотиевой, Сталин написал в ЦК жалобу на Троцкого за то, что он хранит в тайне столь важные заметки Ленина, заключая такими словами: «Я думаю, что статьи тов. Ленина [по национальному вопросу] следовало бы опубликовать в печати. Можно только пожалеть, что… их, оказывается, нельзя опубликовать, так как они еще не просмотрены тов. Лениным». Вместо того копии статьи были распространены «для информации» среди делегатов. Документы, касающиеся этого эпизода и хранившиеся в Центральном партийном архиве (РЦХИДНИ. Ф. 5. Оп. 2. Д. 34), были воспроизведены в «Известиях ЦК» в 1990 году (№ 9. С. 153–161).]. В докладе на эту тему Сталин благоразумно придерживался среднего курса, нейтрализуя ленинские доводы в пользу грузинской оппозиции и ослабления Союза: он даже осмелился осудить «великорусский шовинизм», в котором его обвинил Ленин200. В протоколах съезда отмечено, что доклад, сделанный Сталиным от имени ЦК, был встречен делегатами «громкими, продолжительными аплодисментами». [Двенадцатый съезд РКП(б): Стеногр. отчет. С. 62. Реакцию, сравнимую по силе, вызвал на съезде только один докладчик — Зиновьев (там же. С. 47), что служит еще одним подтверждением того, что он воспринимался как преемник Ленина.]. (Выступления Ленина на партийных съездах обычно сопровождались просто «громкими аплодисментами».) Троцкий ограничился докладом о будущем советской промышленности — это был его единственный вклад в работу съезда, за который он заслужил лишь просто «аплодисменты». Сталин был без колебаний утвержден на посту Генерального секретаря.

Смирение Троцкого мало что дало ему. В своих воспоминаниях он рассказывает, что в период недееспособности Ленина Сталин с товарищами составили заговор, куда были вовлечены все члены Политбюро, за исключением только его, Троцкого, и все решения они обговаривали заранее, чтобы затем принимать их единогласно. Чтобы получить назначение на высокую должность, требовалось только одно качество: нелюбовь к Троцкому201. Среди сорока членов нового ЦК он мог насчитать лишь троих своих сторонников202.

Понимая, что обстоятельства против него и ему уже нечего терять, Троцкий перестал ждать милости от врагов и перешел в наступление. Чтобы наверстать упущенное, он принял позу выразителя мнений партийных масс: коль скоро элита — «старая гвардия» — упрямо не хочет признавать его своим, то он будет защитником рядовых партийцев. Последние составляли подавляющее большинство членов партии: согласно переписи 1922 года, только 2,7 % из 376 тыс. человек вступили в партию до 1917 года, то есть могли считаться «старой гвардией»203. Но именно они монополизировали руководящие органы партии и через них весь государственный аппарат. [По мнению Леонарда Шапиро, подавляющее большинство ключевых постов в партии в начале 20-х годов занимали ленинцы с дореволюционным партийным стажем. «Организационная структура после революции, таким образом, в этом отношении почти не отличалась от дореволюционной подпольной структуры» (The Communist Party of the Soviet Union. London, 1960. P. 236–237).]. Друзья убеждали Троцкого в том, что он влиятельный коммунистический лидер и его имя неразрывно связано с именем Ленина204. Почему бы тогда не перетянуть на свою сторону рядовых коммунистов? Хотя и облаченное в ризы неподкупной морали, контрнаступление Троцкого, начатое им в октябре 1923 г., было не чем иным, как жалкой игрой. С октября 1917-го никто другой не выступал столь решительно за единство партии как высшую ценность и никто другой не отвергал с таким презрением требования большей партийной демократии, выдвинутые «Рабочей оппозицией» и демократическими централистами, как Троцкий. Его внезапное обращение к партийной демократии не было продиктовано некими фундаментальными переменами в партийной жизни, ибо таких перемен не произошло. Переменилось только его собственное положение в партии: его, еще вчера стоявшего у самого руля, вдруг решили оставить на берегу.

8 октября 1923 года Троцкий направил в ЦК Открытое письмо, обвинявшее руководство в забвении демократических процедур в партии205. (Речь шла только о партии — как он сам напомнил участникам Пленума, собравшегося для обсуждения его письма: «Вы, товарищи, прекрасно знаете, что я никогда не был «демократом»».) [Васецкий Н. Ликвидация, М., 1989. С. 22. Еще в мае 1922 года он выступал против легализации партии меньшевиков и эсеров (Правда. 1922. № 102. 10 мая. С. 1).]. Событием, ускорившим этот шаг, послужило требование Дзержинского, чтобы коммунисты, имеющие сведения о какой-либо фракционной деятельности, сообщали об этом ГПУ и другим компетентным партийным органам206. Хорошо понимая, что это предложение направлено против него и его сторонников, Троцкий представил его как симптом бюрократизации партии. Что же случилось, вопрошал он, если понадобилась специальная инструкция, чтобы потребовать от коммунистов выполнять то, что они просто обязаны выполнять? Он нацелил огонь против концентрации власти на вершине партийной иерархии, особенно выделяя практику «назначенства», когда кандидатуры секретарей местных партийных организаций указывают из Москвы.