По воле судьбы - Колин Маккалоу

Сев на свежих коней, Помпей, Фавоний и оба Лентула выехали из Лариссы через ворота на Фессалонику и затерялись среди многочисленных конных групп. На реке Пеней стояла баржа, везущая в Диум овощи, ее капитан согласился взять четырех пассажиров. Поблагодарив галльских всадников, Помпей и его три товарища поднялись на баржу.

— Так разумнее, — сказал Лентул Спинтер, пришедший в себя быстрее остальных. — Цезарь не будет искать нас среди овощей.

В Диуме им опять повезло. Там только что разгрузило просо и нут прибывшее из Италийской Галлии судно. Капитаном на нем был римлянин по имени Марк Петиций.

— Тебе нет нужды называть себя, — сказал он, крепко пожимая руку Помпею. — Куда ты хочешь плыть?

На этот раз Лентул Крус не дал маху. Прежде чем бежать из лагеря, он прихватил с собой все серебряные денарии и сестерции, какие только сумел найти в своих сундуках. Вероятно, во искупление той оплошки с казной.

— Назови свою цену, Марк Петиций, — с важным видом произнес он. — Помпей, куда поплывем?

— В Амфиполис, — сказал Помпей наобум.

— Хороший выбор! — радостно воскликнул Петиций. — Там я возьму груз ликерной рябины. В Аквилее ее не достать.

У Цезаря победа при Фарсале вызвала смешанные ощущения. Его собственные потери были минимальны. Но шесть тысяч убитых легионеров Помпея ввергли его в тихую меланхолию.

— Иначе было нельзя, — печально сказал он Антонию. — Они считали, что я — ничто. И они сделали бы меня ничем, если бы не мои парни.

— Они у тебя молодцы, — сказал Антоний.

— Все, как один. — Цезарь сжал губы. — Кроме девятого.

Большая часть армии Помпея скрылась. Цезарь не стал никого преследовать. Уже на закате он наконец нашел время осмотреть вражеский лагерь. И воскликнул:

— О боги! Неужели они ни на йоту не сомневались, что победят?

Все палатки были чисто прибраны и украшены, включая палатки простых солдат. Несомненно, готовился большой праздник. Груды овощей, тазы свежей рыбы, заботливо помещенные в тень, сотни тушек ягнят, несчетное число горшков и кувшинов с тушеным мясом, с моченым нутом, с кунжутом в масле и с маринованным чесноком. А еще кадки с оливками, медовые пряники, хлеб, колбасы и сыр.

— Поллион, — сказал Цезарь своему младшему легату Гаю Асинию Поллиону, — нет смысла перетаскивать все это в наш лагерь. Веди всех наших сюда. Пусть порадуются угощению, которое приготовил для них неприятель. — Он ухмыльнулся. — Праздник будет сегодня. К завтрашнему утру все испортится. Мне не нужны больные солдаты.

Содержимое офицерских шатров повергло всех еще в больший шок. По иронии судьбы Цезарь в последнюю очередь дошел до пристанища Лентула Круса.

— Тень гифейского дворца на море! — покачав головой, сказал он. (Никто не понял, что это значит.) — Неудивительно, что он не озаботился такой малостью, как казна! Если бы я не заглянул в нее, то подумал бы, что Крус ее просто ограбил.

Всюду золотая посуда, ложа покрыты тирским пурпуром, подушки расшиты жемчугом, а в спальном отделении обнаружилась ванна красного мрамора на металлических львиных лапах. В кухонном отделении теснились бочки со снегом, набитые доверху всяческими деликатесами: креветками, морскими ежами, устрицами, кефалью, разными видами дичи. Тесто для хлеба уже поднялось, горшки с соусами выстроились на полках, ожидая, когда их поставят на печь.

— Хм, — хмыкнул Цезарь. — Видимо, здесь будем праздновать мы. Ладно, Антоний. Сегодня ты можешь есть и пить, сколько твоя душа пожелает. Но, — он усмехнулся, — завтра вернешься к прежней диете. Я не могу жить во время кампаний, как Сампсикерам. Кстати, откуда у Круса снег? Уж не с горы ли Олимп?

В сопровождении Кальвина он вернулся в шатер Помпея, чтобы разобраться с его канцелярией.

— Бумаги неприятеля следует предавать сожжению перед войском. Помпей однажды сам проделал такое — в Оске, после гибели Квинта Сертория. Но дураком будет тот, кто их не просмотрит.

— Ты сожжешь их? — улыбаясь, спросил Кальвин.

— Непременно! И прилюдно, как это сделал Помпей. Однако сначала я их прочту. Мы сделаем так: я бегло просмотрю все и буду передавать тебе то, что стоит прочесть внимательней.

Среди многих десятков интересных бумаг было и завещание Птолемея Авлета.

— Ну-ну! — задумчиво промолвил Цезарь. — Пожалуй, этот документ я не сожгу. В будущем он очень может мне пригодиться.

На другой день все поднялись довольно поздно, в том числе и сам генерал. Он почти до рассвета читал бумаги Помпея, сундук за сундуком. Много полезнейшей информации.

Пока легионы занимались сожжением тел и всем прочим, Цезарь с легатами выехал на дорогу и неспешно поехал к Лариссе. Там его поджидала основная масса римских легионеров Помпея. Двадцать три тысячи человек стали просить у него прощения, и Цезарь простил их. А потом предложил всем желающим поступить в его войско.

— Зачем, Цезарь? — спросил удивленно Публий Сулла. — Мы же выиграли войну!

Светлые, бередящие душу глаза с холодной иронией остановились на племяннике прежнего диктатора Рима.

— Чушь, Публий! — сказал ровный голос. — Война не кончилась. Помпей все еще на свободе. И Лабиен, и Катон, и все адмиралы Помпея вместе с флотом! И десяток других весьма опасных людей. Эта война не закончится, пока я не подчиню их себе.

— Себе? — нахмурился Публий Сулла, потом улыбнулся. — А-а! Ты хочешь сказать — Риму.

— Я и есть Рим, Публий. И Фарсал это доказал.

Для Брута Фарсал стал кошмаром. Не ведая, учел ли его душевные муки Помпей, он все же был благодарен, что тот отправил его к Лентулу Спинтеру, к реке, где густели осока и камыши. Они внушали спокойствие, пускай эфемерное, ибо Бруту дали коня и сказали, что он отвечает за действия крайних когорт. Брут в стальных доспехах сидел на коне и смотрел на рукоять своего меча, безотрывно, завороженно, будто мелкий грызун на змею.

Он знал, что даже не попытается вытащить меч. Вдруг все задвигалось. «Геркулес Непобедимый!» — закричали вокруг. Со стороны противника тоже донеслись какие-то кличи. К своему ужасу, Брут обнаружил, что сражение — это не красивое фехтование множества пар, но общая сшибка кольчуг, кренящихся то в одну сторону, то в другую. Мечи куда-то вонзались, сверкая, щиты использовались как тараны и рычаги. Как они узнают, кто друг, а кто враг? Неужели у них есть время разобрать цвета перьев на шлемах? Пораженный Брут просто сидел на коне и смотрел.

Весть о разгроме левого фланга и кавалерии вдруг пронизала весь фронт. Каким образом, он не понял, но сам уже точно все знал. Вокруг перестали кричать «Геркулес Непобедимый!», а желтые плюмажи приданных Бруту когорт заменились на голубые, чужие. Осознав это, Брут пнул свою кобылу под ребра и помчался к реке.

Весь день и почти всю ночь он прятался на болотистом берегу Энипея, ни на секунду не отпуская поводья. Наконец, когда крики, смех и костры наверху начали гаснуть, он вскарабкался на коня и поехал в Лариссу.

Там один симпатизирующий римлянам человек предложил ему кров и снабдил подходящей одеждой. Брут сел и принялся писать Цезарю.

Цезарь, это Марк Юний Брут, когда-то бывший твоим другом. Пожалуйста, прости меня за мою самонадеянность и решение связать себя с Гнеем Помпеем Магном. В течение многих месяцев я сожалел о том, что покинул Тарс и Публия Сестия, у которого был легатом. Я оставил свой пост, как глупый мальчишка, жаждущий приключений. Но такой род приключений меня сильно разочаровал. Я понял, что я до смешного робок и что война — совершенно не мое дело.

По городу ходят слухи, что ты предлагаешь простить всех помпеевцев, если они не были прощены раньше. Я также слышал, что ты простишь любого по второму разу, если один из твоих людей вступится за него. В моем случае это необязательно. Я прошу прощения как виноватый единожды. Прости же меня, если не ради меня, так ради моей матери и твоей покойной дочери Юлии.

Получив это письмо, Цезарь поехал в Лариссу.

— Найди мне Марка Юния Брута, — сказал он городскому этнарху. — Найди — и Ларисса не пострадает.

Пришел Брут, все еще в греческой одежде, жалкий, похудевший, пристыженный, боясь поднять голову и посмотреть в лицо призвавшему его к себе человеку.

— Брут, Брут, что я вижу? — услышал он низкий знакомый голос и почувствовал на своих плечах чьи-то руки.

Кто-то заключил его в крепкие, стальные объятия. Брут ощутил прикосновение губ. Он поднял голову. Цезарь. О, кто еще имеет такие глаза? Кто еще обладает силой, достаточной, чтобы подчинить себе его мать?

— Мой дорогой Брут, я так рад видеть тебя! — сказал Цезарь, отводя его в сторону от своих ухмыляющихся и еще не спешившихся легатов.

— Ты прощаешь меня? — прошептал Брут.

Вес и тепло руки, придерживающей его, были почти равны весу и теплу руки матери. Вспомнив о ней опять, он всполошился. О боги, его ведут, чтобы унизить, убить!