Серебряный век. Портретная галерея культурных героев рубежа XIX–XX веков. Том 1. А-И - Павел Фокин

«В первой половине [18]90-х годов многие москвичи обращали внимание на молодого, красивого человека, одетого по-кавказски – в черной бурке и барашковой шапке, разгуливавшего по Тверской улице и Тверскому бульвару с хлыстом в руках, – это был поэт-декадент Александр Николаевич Емельянов-Коханский.

В 1895 году появилась его книга стихов „Обнаженные нервы“. Книга для оригинальности была отпечатана на розовой бумаге и с необыкновенным портретом автора: он изображен Демоном – в плаще и латах, с огромными крыльями. Книга, должно быть тоже для курьеза, была посвящена „Самому себе и египетской царице Клеопатре“. В предисловии издатель А. С. Чернов говорит: „Осмеливаюсь думать, что угодим всем, в особенности «перлам земли», приложив портрет и автограф первого смелого русского декадента“.

Автор же в своем предисловии к книге говорит: „За содержание, я думаю, меня никто не будет упрекать, кроме наших лжелибералов, стоящих на страже куриной и петушиной нравственности…“

Конечно, „зеленая“ молодежь и экспансивные девицы обратили внимание на эту новинку и ходили покупать книгу к самому автору, чтобы лицезреть его.

…Автор книги „Обнаженные нервы“ задумал выпустить и вторую книгу своих стихов, насколько помнится мне, под названием „Песни мертвеца“, предполагая приложить к книге свой новый портрет в виде скелета, но встретились цензурные недоразумения, и книга не появилась в свет» (И. Белоусов. Ушедшая Москва. Воспоминания).

«Емельянов-Коханский вскоре добровольно сошел со сцены: женился на купеческой дочери и сказал: „Довольно дурака валять!“ Это был рослый, плотный малый, рыжий, в веснушках, с очень неглупым и наглым лицом. Дурака валял он совсем не так уж плохо, как это может показаться сначала. Мне думается, что он имел на начинающего Брюсова значительное влияние» (И. Бунин. Из записей).

ЕРМОЛОВА Мария Николаевна

3(15).7.1853 – 12.3.1928

Драматическая актриса. На сцене с 1871. Роли: Эмилия Галотти («Эмилия Галотти» Лессинга), леди Анна («Ричард III» Шекспира), Офелия («Гамлет» Шекспира), Иоанна д’Арк («Орлеанская дева» Шиллера), Мария Стюарт («Мария Стюарт» Шиллера), Федра («Федра» Расина), леди Макбет («Макбет» Шекспира), Лариса («Бесприданница» А. Островского), Негина («Таланты и поклонники» А. Островского), Кручинина («Без вины виноватые» А. Островского) и др. Оставила сцену в 1921.

«Малый театр научил нас смотреть и видеть прекрасное.

Душой этого театра была Мария Николаевна Ермолова.

Для нас образ М. Н. сливался с образами тургеневских женщин, которые были в то время для всей молодежи идеалом чистоты и благородства. Она нам казалась героиней, какой-то вдохновенной служительницей правды и добра» (М. Морозова. Мои воспоминания).

«Глаза у Ермоловой были необыкновенные. В зависимости от ее душевного состояния они казались то светлыми, то синими, то серыми, а порой совсем темными, бездонными. Иногда они сверкали, как звезды, на мгновение угасали, чтобы вновь вспыхнуть еще ярче, а иногда нежно ласкали; были моменты, когда они жгли, как огонь. В этих глазах с предельной ясностью отражалась вся многогранность человеческой и творческой натуры великой артистки. Они могли выражать юную, почти наивную мечтательность, безнадежное отчаяние, сентиментальную любовь, высокий героический подъем, грустную меланхолию, вдохновенный взлет и глубокую сосредоточенность мысли.

…Всегда сдержанная, тактичная в отношении к товарищам по сцене, безупречно чистая и неподкупная, Мария Николаевна была чрезвычайно лаконична в своих оценках: „еще поработайте“, „сегодня лучше“, „хорошо“, „правильно толкуете“, „совсем хорошо“. И от этого „хорошо“ словно светлело все вокруг, рождались уверенность в своих силах и желание сделать роль еще лучше.

Известная всей Москве скромность Ермоловой уживалась, однако, у нее с высоким сознанием своего актерского достоинства. Сила творческой одаренности дает артисту право на исключительно бережное и чуткое отношение к себе со стороны окружающих.

Сила гения Ермоловой заключалась в бесконечной широте жизненных и духовных интересов, в глубоком чутье правды и вместе с тем могучем и страстном чувстве театра» (Н. Тираспольская. Жизнь актрисы).

«М. Н. Ермолова отличалась от своих современниц – русских и европейских (которых мне пришлось видеть) – тем, что подчиняла свою игру высшему началу. Про нее нельзя было сказать: „страстно произнесла монолог“, или – „игра ее была проникнута страстью“. Настоящий трагический актер не подчиняется страсти, а подчиняет ее себе. Так и Ермолова подчиняла страсть своей духовной силе. В нескольких словах она умела передать значительность момента. Ее энергия пронзала как стрелой» (В. Веригина. Воспоминания).

«Я не знаю актрисы, равной Ермоловой по силе и полноте содержания. У нее было свойство настоящего гения – открывать целый мир даже в роли, не предвещавшей ничего особенного. При встречах она сразу бросалась в глаза. Если даже вы не знали, что это Ермолова, что-то в ее облике обращало на себя внимание. Портрет, созданный Серовым, вообще один из лучших актерских портретов, запечатлел ермоловское благородство, ее человеческую цельность и величие.

Но тех, кто наблюдал Ермолову в повседневной жизни, поражала и другая сторона ее существа – замкнутая и в то же время очень благожелательная, она остерегалась постороннего вмешательства в свою внутреннюю жизнь.

…Ермолова, как, впрочем, все знаменитые „старики“ Малого театра, обладала своими привычками и особенностями. Говорила она порой немного нараспев, голову держала чуть склоненной к правому плечу. Иногда – скандировала. Даже в ее руках, которые она держала немного в стороне от тела, была особая пластика» (П. Марков. Книга воспоминаний).

«В самом существе Ермоловой, в ее личности были какие-то патетические силы, и этот ее необычайный пафос покорял все сердца без исключения. Ермолова чувствовала мир как трагедию. Какую бы роль они ни играла, а ей часто приходилось играть пустые роли в ничтожных пьесах, – все равно ей всегда удавалось наполнить предназначенную ей роль этой своей необыкновенной духовной энергией… Ермоловой не нужна была психологическая сложность: ей нужно было раскрыть и показать глубину своей собственной личности. Она воистину преодолевала психологию и, значит, преодолевала страсти. Вот почему Ермолова была подлинная трагическая актриса.

…Трагический пафос Ермоловой был так велик, что в зрительном зале ей покорствовали все без исключения – и ее поклонники, и ее враги. У нее были и враги-хулители, которые негодовали на нее за ее небрежность в „отделке“ роли, за ее „грубый“ голос, за то, наконец, что она, не считаясь с ансамблем, ломает пьесу, понуждая слушать и смотреть себя одну. Но и эти хулители не смели ее критиковать, пока она играла. В театре, во время ее игры, осуществлялось то чудо искусства, какого я после Ермоловой не наблюдал ни разу…

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});