Весь Хайнлайн. Свободное владение Фарнхэма - Роберт Хайнлайн

А ведь и телепатия, если она имеет физическую природу — что бы там ни означало слово «физический», — должна обнаруживаться при помощи какого-либо прибора. То, что такой прибор должен быть крайне чувствителен, казалось очевидным заранее; следовательно, Плутон — идеальное место для подобных исследований. Существовал и намек на то, что идея была не совсем призрачной. Некий прибор — Гамильтон не мог вспомнить, как именно он назывался, — был усовершенствован на Плутоне, работал вполне удовлетворительно, а потом вдруг стал давать сбои, когда разработчики решили продемонстрировать свое детище группе коллег. Оказалось, он был слишком чувствителен к присутствию живых людей.

Именно живых — эквивалентные массы с такой же температурой и сходными свойствами поверхности его работе ни капельки не мешали. В итоге эту штуковину прозвали «детектором жизни», а директор колонии полностью поддержал дальнейшие исследования, считая их перспективными.

Идея Гамильтона, которой он поделился с Каррузерсом, заключалась в следующем: не может ли так называемый «детектор жизни» оказаться восприимчивым к телепатии? Каррузерс не исключал такую возможность. А если так, то не стоит ли начать подобные исследования и на Земле? Или лучше направить группу на Плутон, где вести низкотемпературные исследования куда удобнее? По обоим направлениям, разумеется. Однако до ближайшего регулярного рейса на Плутон еще полтора года…

— Пустяки, — отрезал Каррузерс. — Планируйте спецрейс. Совет поддержит.

Закончив разговор, Гамильтон переключил телефон на запись и несколько минут диктовал инструкции для двух своих расторопных молодых ассистентов. Затем перешел к следующему пункту повестки дня.

Занимаясь раскопками в литературе, Феликс обнаружил, что пограничным явлениям человеческого духа, которые его теперь увлекли, общество в свое время уделяло гораздо больше внимания. Спиритизм, призраки, вещие сны — словом, всякие «привиденьица, вампирчики и что-то, что плюхает в ночи» — являлись буквально навязчивой идеей многих авторов. Основная масса этой псевдоинформации казалась бредом психопатов. Однако не все. Вот, например, Фламмарион, профессиональный астроном — или астролог? Гамильтон знал, что до начала эры космических полетов существовала такая профессия… — словом, человек с правильно привинченной головой, даже в те темные времена владевший основными принципами научного мышления, Фламмарион собрал огромное количество сведений, которые — даже если они были достоверными всего на один процент — безусловно доказывали выживание человеческого «Я» после его физической смерти.

Читая об этом, Гамильтон воспрянул духом.

Он понимал, что эти недостоверные свидетельства многовековой давности нельзя считать прямыми доказательствами, однако некоторые из них после рассмотрения психиатрами-семантиками вполне могут быть использованы как косвенные. В любом случае, опыт прошлого способен во многом помочь и сегодня. Самой трудной задачей этого аспекта Великого Исследования было определение исходной точки.

Была, например, пара старых книг, написанных не то Дуном, не то Данном, — изменения в символах речи не дают возможности точно назвать; на протяжении четверти века он настойчиво собирал записи вещих снов. Однако после его смерти работу никто не продолжил, и она была забыта. Ну да ничего, теперь старания Данна будут оправданы: больше десяти тысяч человек взялись записывать каждый свой сон — скрупулезно, во всех деталях, прежде чем встать с постели и перемолвиться с кем-либо хоть словом. Если сны вообще способны распахивать двери в будущее, это обязательно будет установлено.

Гамильтон и сам попытался вести подобные записи. Но, к несчастью, он редко видел сны. Зато видели другие, а он поддерживал с ними контакт.

Старинные книги, которые Гамильтону хотелось бы изучить внимательно, в большинстве своем были малопонятны; переводы можно было перечесть по пальцам, о значении же многих древних идиом оставалось только гадать. Разумеется, существовали специалисты по сравнительному языковедению, но и для них эта задача была непростой. К счастью, непосредственно под рукой оказался человек, способный читать английский образца 1926 года и как минимум за предшествовавшее этой дате столетие. Между тем именно этот век был особенно богат подобного рода исследованиями, поскольку к научным методам тогда уже начали относиться с пониманием, а интерес к пограничным явлениям человеческого духа оставался высоким. Это был Смит Джон Дарлингтон, или Джей Дарлингтон Смит, как он предпочитал называть себя сам. Гамильтон кооптировал бывшего финансиста буквально против его воли: Смит был слишком поглощен своей футбольной индустрией — он организовал три ассоциации, по десять боевых групп в каждой, и уже почти сформировал четвертую. Дело его процветало, Смит вот-вот должен был достичь желанного богатства, и ему совсем не хотелось растрачивать времени по пустякам.

Однако Феликс настаивал — и Смит вынужден был уступить человеку, положившему начало его предприятию.

Гамильтон позвонил Джею Дарлингтону.

— Хелло, Джек.

— Как поживаете, Феликс?

— Есть что-нибудь для меня?

— Кассет скопилось чуть не до потолка.

— Отлично. Перешлите их мне.

— Конечно. Послушайте, Феликс, но ведь по большей части все это — ужасная чепуха.

— Не сомневаюсь. Но подумайте, сколько руды приходится перелопатить, чтобы получить грамм природного радия. Ну что ж, позвольте откланяться.

— Минутку, Феликс. Вчера я попал в неловкое положение. Может, вы посоветуете мне…

— Конечно. Рассказывайте.

Выяснилось, что Смит, который, невзирая на все свои финансовые успехи, носил повязку и с точки зрения закона считался дикорожденным, непреднамеренно оскорбил вооруженного гражданина, прилюдно отказавшись уступить тому дорогу. Гражданин прочел Смиту лекцию о правилах поведения. Все еще не до конца приспособившийся к обычаям другой культуры, Смит ответил ему насколько мог вежливо — то есть сбил с ног ударом кулака, попутно расквасив нос. Теперь предстояло расплачиваться — щедро и по очень крупному счету.

Наутро секундант оскорбленного позвонил Смиту и передал ему формальный вызов. Смиту надлежало или принять вызов и стреляться, или принести извинения, которые будут сочтены достаточными; в противном случае гражданин и его друзья изгонят его из города — под надзором блюстителей, следящих за соблюдением обычаев.

— Что же мне теперь делать?

— Я посоветовал бы вам принести извинения.

Другого выхода Гамильтон не видел; принять вызов — было бы для Смита самоубийством, и хотя подобный акт не казался Феликсу предосудительным, однако Ън здраво рассудил, что Джей Дарлингтон предпочитает жить.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});