Кортни. 1-13 (СИ) - Смит Уилбур

Он мог бы использовать слово «приказ», а не «рекомендации»: аль-Салил и все его советники не сомневались, в чьих руках власть.

Верити была так занята своими обязанностями переводчицы, что Мансур снова получил возможность внимательно ее разглядывать. Он впервые почувствовал какие-то непонятные глубины и подводные течения между девушкой и ее отцом. «Неужели она его боится?» – подумал Мансур. Он подозревал здесь что-то темное, леденящее душу.

Они проговорили всю жару. Дориан слушал, кивал и делал вид, что на него действует логика сэра Гая. На самом деле он вдумывался в подтекст цветистых фраз, которые переводила Верити. И постепенно начал понимать, как его сводному брату удалось добиться такой власти и влияния.

«Он подобен змее, он постоянно извивается и изворачивается, и ты всегда чувствуешь в нем яд», – думал Дориан.

В конце разговора он мудро кивнул и сказал:

– Все, что вы говорите, – правда. Я могу только молить Бога, чтобы ваша мудрость и милосердный интерес к тяжелому положению Омана привели всех нас к справедливому и длительному согласию. Прежде чем мы пойдем дальше, хочу выразить вашему превосходительству глубокую благодарность от себя лично и от всего моего народа. И надеюсь продемонстрировать эту благодарность более существенным образом, нежели просто на словах.

Он увидел в глазах брата алчный блеск.

– Я здесь не ради материального вознаграждения, – ответил сэр Гай, – но в нашей стране говорят, что всякий труд должен вознаграждаться.

– Мы здесь, в нашей стране, хорошо понимаем это выражение, – ответил Дориан. – Но жара спала. У нас будет возможность еще поговорить завтра. Сейчас можно начинать соколиную охоту.

Отряд охотников с соколами, сто всадников на сильных лошадях, покинул Искандерабад и двинулся по краю утеса, который выходил на пересохшее русло реки в сотнях футов внизу. Закатное солнце отбрасывало таинственные голубые тени в великолепном хаосе рухнувших стен, утесов и извилистых вади.

– Почему Александр выбрал для постройки города такое дикое, пустынное место? – вслух удивилась Верити.

– Три тысячи лет назад здесь протекала могучая река, и вся ее долина была зеленым садом, – ответил Мансур.

– Печально думать, что так мало осталось от великого дела. Александр столько строил, и все это за время жизни одного поколения разрушили недостойные, унаследовавшие это от него.

– Даже могила Искандера потеряна.

Постепенно Мансур вовлек ее в разговор, и девушка ослабила защиту и с готовностью отвечала ему. Он обрадовался, поняв, что она разделяет его интерес к истории, но в ходе разговора обнаружил, что она хорошо образована и знает больше, чем он. И предпочел слушать, не высказывая своего мнения. Он наслаждался ее голосом и мастерским владением арабским языком.

На протяжении предшествующих дней охотники прочесали пустыню и теперь смогли привести принца туда, где встреча с добычей была наиболее вероятна. Это была широкая ровная равнина, покрытая редкими зарослями соляных кустов. Она тянулась на сколько хватает глаз. Жара спала, и воздух был чист и прозрачен, как горный ручей. Верити чувствовала себя живой и полной жизни. Но в то же время она испытывала беспокойство, как будто ждала чего-то необычного, чего-то такого, что изменит всю ее жизнь.

Неожиданно аль-Салил приказал пустить лошадей галопом. Протрубили рога. Все двинулись вперед, как кавалерийский эскадрон. Копыта застучали по пропеченному солнцем песку, и ветер запел в ушах Верити. Ее кобыла бежала легко, словно летела, и девушка рассмеялась. Она взглянула на ехавшего рядом Мансура, и они засмеялись оба просто потому, что были молоды и радовались жизни.

Неожиданно рога снова протрубили. Всадники возбужденно закричали. Грохот копыт поднял впереди из зарослей соляных кустов пару дроф. Птицы бежали, вытянув шеи, низко наклонив к земле головы – крупные, крупнее дикого гуся. И хотя оперение у них было горчично-коричневое, синее и красное, оно сливалось с расцветкой местности и потому птицы казались нереальными и нематериальными, как призраки.

При звуках рога всадники остановились. Лошади под ними гарцевали, кружили и грызли удила, им не терпелось продолжить бег, но они сохраняли строй, а аль-Салил тем временем выехал вперед с соколом на запястье. Это был пустынный сокол, самый красивый и свирепый из всех соколов.

В свое недолгое пребывание в Омане Дориан полюбил эту птицу. Это был самец, прекрасный представитель своего вида. Его звали Хамсин – злой ветер пустыни.

Всадники остановились, и потому дрофы не взлетели. Они снова скрылись в зарослях. Должно быть, прижались к земле, вытянув шеи, неподвижные, как камень; защитная пустынная окраска делала их невидимыми для всадников.

Аль-Салил медленно повел лошадь к тому островку растительности, где птиц видели в последний раз. Зрителей охватывало все более сильное возбуждение. Хотя Верити не разделяла страсти подлинных соколятников, она обнаружила, что у нее перехватывает дыхание, а рука, которой она держит узду, слегка дрожит. Она искоса взглянула на Мансура: на его лице читался восторг. И впервые девушка почувствовала себя его единомышленницей.

Неожиданно послышался резкий хриплый крик, и из-под копыт лошади аль-Салила в воздух взмыла большая птица. Верити поразилась тому, как стремительно и сильно дрофа поднималась. В тишине был отчетливо слышен свист ее крыльев. Они, размахом в разведенные руки человека, притупленные на концах, мощно несли птицу в воздухе.

Когда калиф снял колпачок с великолепной свирепой головы пустынного сокола, зрители негромко запели. Сокол мигнул желтыми глазами и посмотрел в небо. Барабанщики начали медленно бить, звук пролетел над равниной, возбуждая зрителей и сокола.

– Хамсин! Хамсин! – напевали они. Сокол увидел четкие очертания дрофы на голубом небе и забился в путах, удерживавших его лапки. На мгновение он повис головой вниз, забил крыльями, пытаясь освободиться. Калиф высоко поднял его, снял путы и подбросил в воздух.

На быстрых острых крыльях сокол поднимался в небо все выше, кружа в воздухе. Его голова чуть поворачивалась из стороны в сторону: он следил за большой птицей, хлопавшей крыльями на равнине под ним. Барабанщик ускорил ритм, и зрители громче закричали:

– Хамсин! Хамсин!

Сокол достиг высшей точки подъема, превратившись в черную соринку на фоне стальной голубизны; он поднялся гораздо выше своей массивной добычи. Неожиданно он сложил крылья и, как стрела, полетел к земле. Барабанщик забил лихорадочно, и потом резко оборвал дробь.

В тишине все услышали ветер, свистящий в крыльях; движения сокола были такими быстрыми, что глаз не успевал за ними. Он ударил дрофу со звуком, с каким сталкиваются рога дерущихся самцов-оленей. Дрофа словно взорвалась облаком перьев, которые унес ветер.

Торжествующий крик вырвался у ста человек. Верити поняла, что тяжело дышит, как будто только что поднялась на поверхность после нырка в глубины моря.

Аль-Салил подобрал сокола, начал кормить печенью дрофы и гладил его по голове, пока тот глотал. Потом попросил принести другую птицу. Посадив сокола на запястье, он с сэром Гаем поехал впереди своих советников. Из-за охотничьей страсти, которая охватила всех, было не до переговоров. Верити больше не была нужна как переводчица и задержалась с Мансуром. Он незаметно замедлил шаг своей лошади, и девушка поехала рядом с ним. Разговор так увлек их, что они не заметили, что все больше отстают от свиты калифа.

За время разговора вражда между ними исчезла, и обоих приятно волновала близость друг друга. Когда Верити смеялась, ее пленительный смех радовал Мансура, а ее приятные, но строгие черты оживлялись и становились прекрасными.

Постепенно они забыли о многочисленной свите и оказались один на один среди этого множества. Их вернул к реальности далекий крик и грохот боевых барабанов. Мансур приподнялся в стременах и удивленно воскликнул:

– Смотрите! Вы видели?

Вокруг кричали люди, гремели рога, лихорадочно били барабаны.