Космическая шкатулка Ирис - Лариса Кольцова

когда лез к ней за супружеским оброком.

Кизил вожделел иной жизни, иной женщины, а Вешнюю Вербу он решил использовать как вьючное животное при переносе добытых алмазов из Храма Ночной Звезды в старый гнилой и заброшенный давно дом её родителей. Он решил провести её, кинуть. Пусть она какое-то время стережёт сокровища, сидя в своей халупе, ожидая богатой и ослепительной доли, что добудет для неё нелюбимый муж, а сам Кизил, найдя скупщиков краденого, бросит её потом, навсегда забыв о нерадостном с нею сожительстве.

План рисовался ему гениальным. Никому и в голову не придёт, что он, Кизил, расхититель. Мало ли где старуха обронила свой план? Может, какая служанка по дурости разожгла им печь на кухне? Сирень обожала выпечку со всяческой начинкой, вот служанка и пекла ей, когда брюхо Сирени жаждало насыщения после насыщения её бесплодной матки семенем пахучего козла Барвинка. Кизил уже забросил такую мысль в душу Барвинка, подсунув ему измятый клочок плана, вымазанный в саже, после того, как заставил жену тщательно перерисовать план на другой лист. Барвинок, измученный поисками, притащил изжёванную бумагу к своей любовнице. Вот, мол, моя богиня. Не тревожься, спи сладко в моих объятиях, как и прежде. Дура кухарка разожгла бумагой уголь в печи, а клок он, верный Барвинок, нашёл в ящике для мусора. На самом деле Кизил указал ему на клочок, как всегда наигранно тупо изобразив непонимание. Не это ли вы ищите, господин начальник? А вместе с нужным клочком Кизил предоставил и кучу никчемного рванья. Барвинок с отвращением порылся в засаленном мусоре и вдруг заалел лицом, похожим на непропечённый пирог. Помчался к Сирени, завывая от восторга. Кизил едва сдерживал хохот демонического торжества.

Сирень расплылась румяными губками, заискрила фальшивыми блёстками доброты в тёмных глазах. На радости подала лишнюю денежку и Кизилу тоже. Он в тот же день подачку пропил, она жгла ему руку как уголь из той самой печи, а придя домой, побил Вешнюю Вербу. Это был способ распалить в себе чувственность к ней. Но из-за избытка алкоголя, он даже не смог достичь оргазма, и только измучил и без того несчастную жену.

Он даже не понимал, что в сравнении с ним Сирень как паук в сравнении с самонадеянной тлёй, забравшейся в липкую паутину, что он сунул примитивно-жадный хоботок в мир существ с иной организацией ума и психики.

Той самой ночью, когда он едва попытался сунуться в подземное хранилище, узнав, где находится вход туда, – а вход был не в самом Храме, а в саду при Храме, то был схвачен мощными руками Капы и отдан двум самым доверенным охранникам Сирени. Оглушённый таким вот провалом, он слышал, как истошно визжала Вешняя Верба, стоящая на выходе из сада. Сам Барвинок сурово и сдержанно замкнул его руки позорной цепью и защёлкнул запор. После этого его потащили к скоростной дороге самым коротким путём через сырые колючие огороды, через грязную мелкую топь стылых ночных полей. Там на дороге, когда его протащили по лестнице наверх, сбивая ему коленки на ногах, поскольку он падал, и едва не вывернули ему суставы рук, их ждала большая машина Сирени с тем самым пожилым водителем, который когда-то вёз их к морскому побережью и обратно. Вешней Вербы не было в машине. И Капы не было.

– Где моя жена? – просипел неудачливый похититель сказочных сокровищ.

– Какая ещё жена? – переспросил Барвинок. – Не было с тобой никого. Бредишь что ли?

– Дома спит. Где же ей быть? – меланхолично отозвался водитель. – Вот бедолага! Пришла к ней неудача, а какая ладная пышечка твоя жена, – добавил он сокрушенно. Вешняя Верба всегда очень привлекала пожилых мужчин. Полнота не отразилась на её ярком красивом лице. Оно стало ещё румянее, ещё сдобнее. Она не нравилась только молодым утончённым ценителям женской совершенной красоты, каковой в мире всегда на всех не хватает даже в молодости. А пожилому водителю Вешняя Верба казалась верхом бытового блаженства для всякого полноценного мужика. Как ляжешь с такою, как обхватишь за большие белые груди, уткнёшься носом в сдобную шею, так и забудешь о всех горестях мира. Кизил своим вечно недовольным лицом вызывал у пожилого водителя чувство недоумения. Чего ещё надо мужику для счастья? Работа денежная, магиня Сирень помогла ему дом в пригороде построить, дав не то ссуду, не то деньги в зачёт будущей платы за службу, жена грудастая и молодая, а Кизил ходит как надутый бессмысленно-агрессивный бык. Ничего не ценит, никого не любит, землю копытом роет – на кого бы напасть. И всё же пожилой водитель жалел Кизила в цепях позора, жалел Вешнюю Вербу, жалел себя и всех людей на свете. Всех, кроме Барвинка, Сирени и тех советников и магов из КСОРа, кого ему случалось видеть.

Как недоля вернулась к Вешней Вербе

Вешняя Верба уже не вопила. Она тихо и задавленно плакала, лёжа на той самой постели, где когда-то провела столько ночей со своим возлюбленным Капой. Капа сидел рядом на громоздком стуле, изготовленном когда-то по эскизу мага Вяза. Вяз любил мебель прочную и громоздкую, сделанную на всю жизнь. Она и прослужила ему всю жизнь.

Капа взирал на бывшую возлюбленную с удивлением и с жалостью, не веря, что мог когда-то так сильно её любить. Да разве и давно? А сейчас он и Арому, затмившую прежнюю белокожую и юную Вишенку, не любил. И она была ему не нужна. Он был опустошён. Будущее не просматривалось. Ясно, что Кизила через несколько уже суток сбросят с тех самых скал в океаническую пучину. И заслужил, гад! Зачем своровал план сокровищницы? Не будь этого, так и не случилось бы ничего. Ни реализации коварного замысла Сирени, ни ссоры с Аромой, вдруг одуревшей при мысли о несметном богатстве, ни скорого вдовства Вешней Вербы. Куда ей теперь? Родные Кизила, набившиеся в его новый дом как тараканы во все комнаты, уже не пустят Вешнюю Вербу на порог без Кизила. Она сама так и сказала.

– Как же? Деньги на дом матушка дала, – сказал Капа.

– Кизил давно ей выплатил весь долг, – ответила Верба. – Она в последние два года ничего ему не платила, бесплатно кормила только. А меня родители Кизила кормили, да сам он тащил в дом то, что сумел из хозяйской кухни спереть.

– На что ж ты наряжалась? – полюбопытствовал Капа.

– Наряжалась, как и прежде, в чужие обноски. Только на сей раз мне их твоя щедрая матушка дарила. Для неё обноски, для всех прочих – роскошь.