Грустное лицо комедии, или Наконец подведенные итоги - Эльдар Александрович Рязанов

серии анекдотов?.. Вот уж поистине нет предела цинизму и издевательству!.. А как глумится В. Войнович над деревенскими женщинами и всеми жителями деревни Красное! Примитивизм мышления и поступков, животные чувства, похабщина, умственная отсталость — вот что приписал он им. Все это пронизано злобой ко всему советскому, ко всему русскому. Издевательство, брезгливость элитарного господина к «черной кости» свидетельствуют об отсутствии у автора элементарной порядочности…»

Прочитав это письмо, я огорчился ужасно, у меня случился стресс, у меня заболело сердце. Я всегда испытывал и испытываю чувство безмерной, трепетной благодарности к тем, кто защитил Отечество от вторжения гитлеровских полчищ. Для меня подвиг народа в Великой Отечественной войне священен. Но почему же мы так однообразно суровы? Великий Гоголь говорил: «Разве комедия и трагедия не могут выразить ту же высокую мысль?.. В руках искусного врача и холодная, и горячая вода лечит с равным успехом одни и те же болезни. В руках таланта все может служить орудием к прекрасному, если только правится высокой мыслью послужить прекрасному».

У нас всегда уничтожали сатириков, считали их врагами. Вспомним хотя бы М.М. Зощенко. А насмешка, если хотите, — высший способ выражения любви к Родине со стороны сатирика, причем значительно большей и действенной любви, нежели высокопарные слова, заклинания и восхваления.

В нашей литературе было очень мало смешных писателей, и понятно почему. Трудно сочинять веселое при такой страшной истории. Трудно дается юмор народу, который вынес на своих плечах монголо-татарское иго, который впитал в свои гены многовековое крепостное право, который пережил послереволюционные десятилетия, где было все: и братоубийственная резня, и два голода 21-го и 33-го годов, и уничтожение крестьянства, и великие репрессии, и страшная война, где мы победили, положив десятки миллионов человек, в четыре раза больше, чем противник. Наш народ никогда не жил хорошо. Ни до революции, ни после нее. И тем не менее именно чувство юмора способно сохранить нацию живой. Именно умение посмеяться, и в первую очередь над собой, говорит о живительной душе народа. Надо усвоить, что нация, не воспринимающая юмор, — мертва. А мы слишком уж часто бываем злобными, мрачными, грубыми, раздраженными, злопамятными. Национальный характер изменился к худшему, мы должны признать это… И, в частности, появление писем-окриков тому подтверждение.

Книга Войновича, если хотите знать, гимн русскому народному характеру, ибо в центре повествования два чистых, цельных образа — Ивана и Нюрки. Это два живых, естественных человека, которые смогли сберечь в себе опрятность души, честность, натуральность чувств — верность и любовь, доброту, способность к прощению, тягу к земле, страсть к труду, — и все это среди сталинского параноидального общества. Именно прекрасные черты, присущие главным героям книги, дороги автору и говорят о подлинном национальном русском характере, которым некогда мы славились.

Верно, в день начала войны крестьяне в романе Войновича не побежали в райвоенкомат, как хотели бы авторы письма «Кощунство», а рванули в сельпо за спичками, солью и мылом. Но, по-моему, это не клевета на народ. Напротив, это говорит о его здравом смысле, неверии в сталинский социализм, говорит еще о некоем «провидческом» даре крестьянства. Ибо как только становилось в стране нелегко, сразу исчезали товары первой необходимости. А что касается войны, то почти все мужики деревни ушли на фронт и своими жизнями заплатили за горькую Победу.

Это письмо не было одиноким. Некоторые отставные генералы занялись эпистолярным жанром. Пошли письма и в ЦК КПСС, и в газеты, и в Госкино с протестами против экранизации, с обвинениями в очернительстве, глумлении, святотатстве. Это все говорило еще и о том, что у нас привыкли видеть в искусстве покорную служанку, угождающую порой невежественному, безапелляционному мнению. Примитивный постулат, который нам вдалбливали в головы много лет, — «искусство в долгу перед народом» — заставил многих поверить в это. А искусство и литература — независимые субстанции и не подчиняются лозунгам и командному окрику. Но я для себя сделал выводы из писем принципиальных отставников и решил из предосторожности снимать фильм в какой-то степени партизанским методом. Обычно, когда делается фильм с участием войск, армия помогает кинематографистам. Но я уже знал мнение Политического управления Вооруженных Сил и понимал, что если мы обратимся к военным за помощью, то будет просто отказ. Наша просьба наверняка вызовет могучий шквал, направленный на запрет ленты. Поэтому реликтовый самолет По-2 мы искали не в Военно-воздушных силах, а в гражданской авиации. А «красноармейцев», действующих в конце повествования, нашли среди курсантов одного из невоенных училищ.

Не могу сказать, что все это улучшало настроение и облегчало работу. Быть партизаном в своей стране во времена гласности — позиция несуразная. Я понимал, что ждет картину после того, как она будет готова, какой залп по ней даст военизированная пресса, какой поток организованных писем последует во все мыслимые и немыслимые органы. Но это светлое будущее я оставлял на потом. Сейчас надо было подготовиться к съемкам и найти общий язык с англичанами. А он, общий язык, никак не находился.

На роль Чонкина фирма «Портобелло» предложила Михаила Барышникова, блестящего танцовщика, кинозвезду, знаменитость. Но на роль Чонкина требовался исполнитель с крестьянскими корнями, в руках которого коса выглядела бы естественно, сельский говор был бы органичен, а деревенские манеры — натуральными. Все эти нюансы имели для меня огромное значение, так же как, думаю, и для русского зрителя. Западная публика вряд ли оценила бы эти особенности, следовательно, для «Портобелло» все это тоже большого значения не имело. Целый день — часов семь — меня уламывали, чтобы я согласился на участие Барышникова. Я не был знаком с Барышниковым, ничего не имел против него лично, но предложить ему роль Чонкина значило пойти против собственного режиссерского инстинкта.

Я попробовал влезть в шкуру Эрика Абрахама. Фирмач был намерен заработать, делая фильм. И это естественно. Имя Барышникова являлось гарантом, что западный зритель клюнет на нашу ленту. Суперзвезда, русский, оставшийся на Западе, снимается впервые в советской ленте — все это большой манок для рекламы. Есть чем завлекать. А без Барышникова нет никакой уверенности в возврате затраченных сумм. Но я был тверд, и англичане отступили, но, как потом выяснилось, временно. Итак, работа продолжалась. Сценарий переводился на английский, чтобы портобелловцы могли с ним ознакомиться. Подходили к концу кинопробы. Состав складывался первоклассный: Владимир Стеклов (Чонкин), Наталия Гундарева (Нюрка), Иннокентий Смоктуновский (Моисей Соломонович Сталин), Михаил Филиппов (Миляга), Леонид Филатов (селекционер Гладышев), Георгий Бурков (председатель колхоза)…

И вот снова приехал Эрик Абрахам в сопровождении юристов. Они смотрели пробы. Реакция была довольно кислой. И снова