Андрей Белый. Между мифом и судьбой - Моника Львовна Спивак

почетном карауле.

Меня обступили писатели! Необходимо зарисовать… Белый в гробу. Я не очень люблю… это неподвижное лицо, не оживленное взглядом.

— Нет, нет! Что вы, что вы, это обязательно нужно, необходимо… <…>

Я подчиняюсь. Нашлась бумага. Почетный караул сменяется. Я рисую! Все спокойны… так надо! <…>[1656]

В этом контексте становится вполне конкретен использованный Мандельштамом образ карандашей-стрекоз, налетевших на мертвого Белого:

Как стрекозы садятся, не чуя воды, в камыши,

Налетели на мертвого жирные карандаши.

На коленях держали для славных потомков листы,

Рисовали, просили прощенья у каждой черты.

А также образ «обуглившего бумагу рисовальщика»:

А посреди толпы стоял гравировальщик,

Готовый перенесть на истинную медь

То, что обугливший бумагу рисовальщик

Лишь крохоборствуя успел запечатлеть.

* * *

На похоронах Белого внимание Мандельштама привлекли не только художники, но и музыканты:

И вдруг открылась музыка в засаде,

Уже не хищницей лиясь из-под смычков,

Не ради слуха или неги ради

Лиясь для мышц и бьющихся висков…

Впрочем — как и в предыдущем случае — на музыкальную аранжировку похорон обратил внимание не только Мандельштам. Любопытно, что написал об этом даже Борис Садовской, на похоронах не присутствовавший, но о музыке прослышавший:

На днях умер А. Белый. Так и косит наших… тело сожгли. «Пепел» и «Урна»… Ужасен конец всех символистов нашего поколения. <…>

Да, медитации до добра не доводят. Белый умер от склероза мозга. Хоронили его по-собачьи, с музыкой и геволтом <…>[1657].

Зайцев отмечал, что на похоронах играл оркестр консерватории[1658]. С. Д. Спасский уточнял в дневнике, что играл «струнный квартет», а не обычный для таких случаев духовой оркестр. Один из присутствовавших описывал:

Играют скрипки. Царствует молчание. Тихая, не грустная, а почти мажорная музыка. Кровь приятно разливается по телу. Вот тут передо мной лежит он, мой любимый, а я влюбленный в него смотрю на это лицо[1659].

Представляется важным указание Зайцева на то, что оркестр играл «в соседней комнате»[1660], а также отмеченный в дневнике Спасского нюанс: «гроб стоял в небольшом зале с хорами». Думается, что эти свидетельства Зайцева и Спасского объясняют весьма странный образ Мандельштама — образ «музыки в засаде». Если гроб стоял в зале с хорами, то музыкантов, очевидно, разместили не в самом зале, а где-то рядом, все же вероятнее, что не в соседней комнате, а на хорах. А значит, пока не начали играть, их никто не видел.

* * *

От музыки вслед за Мандельштамом перейдем к «ласковой, только что снятой маске»:

Лиясь для ласковой, только что снятой, маски,

Для пальцев гипсовых, не держащих пера,

Для укрупненных губ, для укрепленной ласки

Крупнозернистого покоя и добра.

О реальности, стоящей за этим образом, повествует Ю. К. Олеша:

Я присутствовал при том, как скульптор Меркуров снимал посмертную маску с Андрея Белого. В зале Дома литератора, который тогда назывался Клубом писателей, было еще несколько человек, и мы все столпились у гроба, в котором лежал поэт обезображенный и, казалось, униженный тем, что голова его была залита гипсом и представляла собой некий белый, довольно высокий холм. Меркуров, поскольку работал с гипсом, был в халате, и руки его были по-скульпторски испачканы в белом.

Он разговаривал с нами, и было видно, что он чего-то ждет. Поглядывал на часы, отодвигая стянутый тесемками рукав. Вдруг он подошел к белому холму и щелкнул по его вершине пальцем, постучал, отчего холм загудел.

— Готово, — сказал он и позвал: — Федор!

Подошел Федор, тоже в халате, — помощник — и снял холм, что не потребовало затраты усилий — он снялся с легкостью, как снимается крышка коробки. Я не помню, что мы увидели — если начну описывать, то это не будет воспоминание, а нечто сочиненное. Увидели просто лицо мертвого Андрея Белого[1661].

Сам Мандельштам описанного Олешей процесса не видел, но о том, что знаменитый скульптор С. Д. Меркуров снимал посмертную маску с Андрея Белого, было всем хорошо известно: об этом сообщала 11 января «Литературная газета», об этом мог рассказывать Мандельштаму Зайцев, забиравший маску из мастерской скульптора. Да и вообще, слепки лица и рук покойного входили в официальный ритуал увековечения (наряду с передачей мозга в Институт мозга).

С. Д. Меркуров. Посмертная маска Андрея Белого. Гипс. 1934. ГЛМ

Напрашивается вывод и о том, что «пальцы гипсовые, не держащие пера», того же происхождения, что и маска. Ведь обычно слепок с лица и слепок с руки делали одновременно. Только маска сохранилась[1662], а слепок с руки — нет. Но возникают сомнения — маска многократно «всплывает» и в записях Зайцева, и в переписке К. Н. Бугаевой с Д. Е. Максимовым (которому маска была подарена), и уже после смерти К. Н. Бугаевой в переписке Д. Е. Максимова с ее наследницей Е. В. Невейновой[1663]. А вот слепок с руки не только не обнаружен, но и вообще никем ни разу не упомянут… Возможно, Мандельштам написал про гипсовые пальцы по инерции — раз была маска, то должен быть и слепок с руки. Но не исключено, что в строках Мандельштама отражено непосредственно то, что он видел.

Прощание с Андреем Белым. 9 января. 6 час. вечера. 1934. Фотография Л. М. Алпатова. Рядом с гробом Г. И. Чулков. РО РНБ

Андрей Белый в гробу. 10 января 1934. РО РНБ

На многочисленных посмертных портретах Белого изображение максимум поплечное. Но на зарисовке Г. А. Ечеистова Белый дан «в рост», и видно, что его руки не покрыты простыней, а лежат на ней, лежат сверху. Отчетливо видны руки и на снимках, сделанных Л. М. Алпатовым и фотографом горкома писателей. Так что «гипсовые» может в данном случае означать не обязательно сделанные из гипса, но столь же вероятно — из‐за смертного окоченения — ставшими твердыми и белыми, как гипс[1664].

* * *

С впечатлением от церемонии прощания с Белым связаны и следующие строки:

Молчит, как устрица, на полтора аршина

К нему не подойти — почетный караул.

Тут что-то кроется, должно быть, есть причина.

< ……………………………….. > напутал и уснул.

Появление «устрицы»