Левая рука тьмы: Левая рука тьмы. Планета изгнания. Гончарный круг неба. Город иллюзий - Урсула Ле Гуин

Прячась во тьме, Фальк схватился за лазер и замер.

— Я ловлю твои мысли, незнакомец, — снова бросил в темноту хозяин хижины. — Я — Слухач. Иди смелее! Здесь некого бояться. Или, может, ты меня не понимаешь? Ты говоришь на этом языке?

Фальк молчал.

— Ну что ж, будем надеяться, что ты меня понимаешь, потому что я не собираюсь пользоваться при общении с тобой мысленной речью. Здесь нет никого, кроме меня и тебя… Конечно, — продолжал незнакомец, — я без труда слышу тебя, точно так же, как ты своими ушами сейчас слышишь меня. Я знаю, что ты здесь и не отваживаешься выйти из темноты ко мне. Подойди, я тебе клянусь, что ничто не угрожает одинокому путнику у меня в доме. Я сейчас уйду, а ты, если захочешь отдохнуть в тепле, постучись.

Дверь закрылась.

Фальк постоял еще некоторое время, затем пересек во мраке несколько ярдов, которые отделяли его от двери домика, и постучался.

— Заходи!

Он открыл дверь и очутился среди тепла и света. Старик, седые космы которого падали на спину, стоял на коленях перед очагом, разводя огонь. Он даже не повернулся, чтобы взглянуть на незнакомца, и продолжал методично засовывать в топку дрова. Немного погодя, он громко заговорил, немного нараспев:

Я один, одинЯ в смятеньиИ всеми заброшенБудто в море плывуИ нет гавани,Где бросить мне якорь.

Наконец его голова повернулась к гостю. Старик улыбался, его узкие, живые глаза искоса смотрели на Фалька.

Голосом сбивчивым и хриплым, потому что ему уже давно не приходилось говорить, Фальк подхватил строки Старого Канона:

От всех есть какая-то польза,Только я одинНи на что не пригоден,И мне некуда притулиться.Я один, я отличаюсь от всех,Я чужестранец,Но я ищу мать,Вскормившую меня молоком,И я найду свой путь.

Старик рассмеялся.

— Так ли это, желтоглазый? Впрочем, это твое дело. Садись сюда, поближе к огню. Значит, ты чужестранец? И сколько дней ты уже не мылся горячей водой? Не вспомнить? Где эта чертова кочерга? Сегодня на дворе холодно. Да, холод такой, как поцелуй предателя. А мы здесь. Ну-ка, поднеси мне вот ту вязанку дров, что у двери, я суну ее в огонь. Вот так. Я — человек скромный, особого комфорта у меня не жди. Но горячая ванна есть горячая ванна, не все ли равно, от чего греется вода — от расщепления водорода или от сосновых поленьев, не так ли? Да, ты на самом деле чужестранец, парень, и твоя одежда тоже нуждается в горячей воде, пусть она и устойчива против дождя. А как насчет кроликов? Хорошо. Завтра мы приготовим пару тушеных зверьков, да еще добавим туда побольше зелени, ведь на овощи ты не можешь охотиться со своим лазерным пистолетом, у тебя нет их запаса в мешке, а? Я живу здесь один-одинешенек, самый большой Слухач. Я живу один и очень много говорю. Родился я не здесь, не в лесу. Но я никогда не мог спрятаться от людских мыслей, от людской суеты, от людской печали, в общем, от всего, что так свойственно людям. Мне приходилось продираться сквозь густой лес их мыслей, планов, тревог, и потому я решил жить здесь, в настоящем лесу, окруженный только зверьем. Слава богу, что есть еще места на Земле, обитатели — которых имеют столь куцые и спокойные мозги. Зато в их головах нет смертоносных планов и лжи. Садись сюда, парень, ты очень долго шел, и ноги твои устали.

Фальк присел на деревянную скамью у очага.

— Спасибо вам за гостеприимство, — сказал он.

Он уже хотел назвать свое имя, но старик опередил его.

— Не трудись, парень. Я могу дать тебе уйму вполне пристойных имен: Желтоглазый, Чужеземец, Гость — любое, какое только пожелаешь. Помни о том, что я Слухач, а не мыслепередатчик. Мне не нужны слова или имена. Я сразу ощутил, что где-то там, во тьме, мыкается одинокая душа, и я знаю, что мое освещенное окно ослепило твои глаза. Разве этого недостаточно? Мне не нужны имена. А мое имя — Самый Одинокий. Верно? А теперь подвигайся поближе к огню и грейся.

— Мне уже тепло, — запротестовал Фальк.

Седые космы старика хлопали по его плечам, когда он, проворный и хрупкий, сновал то туда, то сюда. Плавно текла его гладкая речь. Он никогда не задавал настоящих вопросов и ни на мгновение не останавливался, чтобы услышать ответ. Он не ведал страха, и было невозможно бояться его.

За много дней Фальк впервые отдыхал не в лесу. Ему не нужно было думать о погоде, о темноте, о зверях и деревьях. Он мог удобно сидеть, вытянув ноги к жаркому огню, мог есть вместе с кем-то, мог вымыться у огня в деревянной лохани, наполненной горячей водой. Он не знал, что доставляет ему большее удовольствие — тепло воды, смывавшей грязь и усталость, или тепло, омывавшее здесь его душу, бестолковая болтовня старика, чудесная вязь, прихотливость людского разговора после долгого молчания в пустыне.

Он принимал на веру все, что говорил старик, потому что тот был способен ощущать все эмоции и чувства Фалька, так как он был Эмпатом-сопереживателем. Эмпатия по отношению к телепатии была тем же, что осязание по отношению к зрению. Более неясное, более примитивное и более пытливое чувство. Ей не надо было обучаться так, как обучаются телепатии. Непроизвольная, сознаваемая эмпатия вовсе не была редкой даже среди нетренированных. Слепая Кретьян путем тренировок научилась воспринимать мысли, имея такой дар. Фальк быстро понял, что старик по сути дела постоянно осознает почти все, что чувствует и ощущает его гость. Почему-то это не беспокоило Фалька, как тогда, когда наркотик Аргарда открыл его мозг для телепатического проникновения, что привело его в бешенство. Разница была в намерениях и еще в чем-то.

— Сегодня утром я убил курицу, — сказал он, когда старик умолк, согревая для него полотенце очагом. — Она говорила на нашем языке. Некоторые слова были из Закона. Означает ли это, что здесь есть кто-нибудь поблизости, кто мог бы научить зверье и птиц нашему языку?

Даже когда он вымылся в лохани, он не мог еще расслабиться настолько, чтобы произнести имя Врага, особенно после урока, преподанного ему в Доме Страха.

Вместо ответа старик просто спросил:

— Ты съел эту курицу?

— Нет.

Фальк покачал головой, насухо вытираясь полотенцем так, что кожа его покраснела.

— Я не стал ее есть, раз она заговорила. Вместо этого я настрелял кроликов.

— Убил и не съел? И тебе не стыдно, парень? — раскудахтался старик. — Есть ли у тебя благоговение перед жизнью? Ты должен понимать Закон. Он гласит, что без нужды, просто так убивать нельзя. Помни об этом в Эс Тохе. Ты уже сухой? — спросил он более примирительно. — На, прикрой свою наготу, Адам из Канона Яхве. Завернись вот в это. Моя работа погрубее будет — это всего лишь оленья шкура, выделанная в моче, но, по крайней мере, она чистая.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});