Огнепад (Сборник) - Питер Уоттс

Пара Двухпалатников съежилась в сторонке, спиной к спине, в подобии безмолвного общения. Рядом с ними парила блестящая желатиновая сфера. Кто‑то еще (Эванс, вот кто) схватил находившийся рядом инструмент и швырнул его к правому борту. Тот парил, лениво кувыркаясь, пока Ходоровска не выхватила его прямо из воздуха, не отрывая глаз от детали, которую держала в другой руке.

Она даже не посмотрела наверх, хотя, конечно, знала о летевшей к ней штуке. Правда, никакой «ее» не было. Не сейчас, по крайней мере. Не было ни Эванса, ни Офоэгбу.

Существовал только рой.

Как там говорил Мур? Когнитивный подвид. Но полковник ничего не понял. Лианна тоже: только сегодня утром она со слепотой энтузиаста поделилась с Брюксом очередным откровением, перечислив тихим благоговейным голосом все разрезы и склейки, которые сильно улучшили ее хозяев: «Никакого подавления целевой сети и рефлекса Земмельвайса. У них иммунитет к слепоте невнимания и гиперболическому дисконтированию. И, старомодник, синестезия: они одним трюком обнулили миллионы лет сенсорных искажений. Рандомизировали все ошибки за раз. Это не обычная тема с чувствами и не просто чувство цвета или вкус звука. Они могут буквально видеть время…»

Будто это хорошо.

В каком‑то смысле – да. Все предчувствия, правильные или нет, сохранявшие жизнь виду на саваннах плейстоцена, сейчас, по большей части, стали ошибочными. Ложноотрицательные и ложноположительные результаты, моральная алгебра толстяков, которых сталкивают на рельсы перед поездом. Назойливая эмоциональная вера, что дети приносят тебе счастье, хотя все данные указывают на обратное. Высокоамплитудная боязнь акул и чернокожих снайперов, которые никогда вас не убьют, зато полное равнодушие к токсинам и пестицидам, хотя они‑то как раз способны доставить немало проблем. Разум настолько сгнил от заблуждений, что в некоторых случаях его требовалось буквально повредить, прежде чем он мог принять по‑настоящему рациональное решение. Но, если бы какая‑то мать с опухолью в мозге оставила ребенка в горящем доме и при этом спасла из того же пожара двух незнакомцев, мир назвал бы ее монстром, а не восславил рациональность морали в кризисной ситуации. Черт побери, рациональность как таковая – благородная человеческая способность рассуждать – эволюционировала не для поиска истины, а лишь для победы в спорах, для установления контроля, чтобы подчинить других своей воле с помощью логики или софистики.

Правда никогда не входила в число первоочередных задач. Если вера в ложь помогала генам размножаться, система верила этой лжи всем своим сердцем.

Ископаемые чувства. Без них лучше – стоит перерасти саванну и решить, что истина все‑таки имеет значение. Но человечество определили не руки, ноги или прямохождение. Оно развивалось синапсами, а не только противостоящим большим пальцем. Ошибочные интуитивные ощущения стали фундаментом для проклятой филогенетической ветви. Капуцины чувствовали эмпатию. У шимпанзе есть врожденное понятие честной игры. Можно посмотреть в глаза любой кошке пли собаке и увидеть там связь, наследие общих подпрограмм и эмоций.

Двухпалатники вырезали это родство во имя чего‑то, что их недоразвитые прародители называли истиной, и заменили его чем‑то другим. Они выглядели как люди. Их клеточный метаболизм железно укладывался в кривую Клайбера. Но назвать их просто когнитивным подвидом значило бы страдать отрицанием, граничащим с безумием. Вся проводка в этих черепах не принадлежала классу млекопитающих. В их сверкающих глазах не было ничего, кроме…

– Привет.

В окне вверх ногами присело отражение Лианны.

Дэн повернулся, когда она стала вытаскивать скафандр из ниши.

– Привет.

Он снова уставился в террариум. Стоявшие спина к спине Двухпалатники закончили свой транс на двоих; они повернулись, одновременно погрузили руки в дрожавшую сферу («Вода», – понял Брюкс, лишь капля воды) и вытерли их полотенцем, прикрепленным к переборке.

– Я не знал, – почти шепотом произнес он, словно боялся, что его услышат через переборку. – Как они работают. Что они… такое.

– Да ну, – она проверила уровень кислорода в скафандре. – А я думала, глаза их выдают.

– Я предположил, что это просто ночное видение Черт побери, да я знаю людей, которые ретроактивируют флуоресцентные протеины ради моды.

– Это сейчас. Раньше их использовали…

– Как диагностические маркеры. Я узнал, – После того как Мур надоумил его внимательно посмотреть на заразу, после которой трупы скручивало, будто коряги в Орегонской пустыне.

Она по‑прежнему сидела в его собственной крови, и все получилось как‑то чрезвычайно легко: лаборатория без всяких трудностей изъяла химеру, разложила ее на составляющие и распяла каждый кусочек, наставляя Брюкса. Стрептококковые подпрограммы, вырванные из некротического миелита; вирусные энцефалиты, которых сорвали с обычной должности помощников при энцефалите лимбической системы и отправили на повышение, правда, не вверх, а вбок; полисахариды в клеточных стенках с любовью к слизистой оболочке носа. Горстка синтетических подпрограмм, выстроенных с нуля, которые склеивали эти несовместимые части и не давали им бороться друг с другом.

Тайна роя хранилась в самом сердце этого собранного по кускам вируса; подпрограмма, атакующая особенную мутацию в гене р53. Естественно, Дэн задал поиск по этой мутации и никаких прямых попаданий не нашел. Но и ближайшей хватило, чтобы раскрыть секрет: опухолевый антагонист, запатентованный лет тридцать назад. Словно кто‑то превратил противораковое средство в оружие.

– Тебя это не беспокоит? – поинтересовался Брюкс.

Скафандр уже проглотил Лианну до пояса.

– А должно?

– Они же опухоли, Ли. Мыслящие опухоли.

– Это довольно грубое и чрезмерное упрощение.

– Возможно, – он не стал выкладывать все детали.

Пониженный уровень метилирования, CpG‑островки, метилцитозин[258]– сплошная черная магия. Точное и намеренное изнасилование определенных метилирующих групп, и в результате промежуточные нейроны превращались в раковые опухоли: невероятное синаптическое цветение умножало каждую цепь в тысячу раз. Насколько понял Брюкс, радостным крещением в процессе не пахло, в перерождении не было экстаза. Вместо него начинался стремительный рост сорнякового электричества, который практически убивал адепта, вырывая с корнем все цепи возрастом в шестьдесят миллионов лет.

В одном Лианна была права: превращение оказалось изощренным и сложным настолько, что человеческое воображение перед ним пасовало. Его контролировали с молекулярной точностью, укрощали препаратами и черной магией, чтобы рост клеток не перешел в буйную стадию. Однако после всех ритуалов и заклинаний, когда операция подходила к концу, и пациента зашивали все сводилось к одному: Двухпалатники превращали свои мозги в раковые опухоли.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});