Последние узы смерти - Брайан Стейвли

ней не было, но кто-то ударил ее по голове, лишив сознания.

– Не самый гостеприимный прием, – отозвался на мысли Кадена ил Торнья, – но, как я слышал, она довольно опасна. Не хотелось бы кончить жизнь кровавой кляксой, как кое-кто в Жасминовом дворе.

Кшештрим склонил голову к плечу:

– Ты ведь там был? Действительно так страшно, как рассказывают?

Паника металась в Кадене рвущейся с цепи бешеной собакой. Ваниате заманивало в себя, но он не доверял трансу, поэтому схватил панику и душил, душил, пока она не перестала извиваться, не позволила ему думать. Факты лились на него холодным дождем. Тристе жива. Может быть, Киль ошибся. Может быть, ил Торнья не желает ей смерти. Может быть, есть выход. Если она очнется… Если Сьена вырвется из нее, как уже бывало прежде… Еще не все кончено. Еще не кончено. Не может быть, чтобы все было кончено.

Ил Торнья улыбался, барабаня пальцами по камню.

– Так или иначе, я благодарен тебе за хороший урок: всегда держи при себе лича.

Он лениво указал пальцем.

Проследив его жест, Каден увидел старика – согбенного, лысоватого, стоящего шагах в пяти от кенаранга. Среди солдат с обнаженным оружием он поначалу остался незамеченным.

– Все считают личей безумцами, – покачивая головой, говорил Торнья, – но это не вполне справедливо. Просто они видят мир… иначе, чем ты или я.

– Ты и я видим мир по-разному, – ответил Каден, удивляясь, как ровно звучит его голос.

Кенаранг поднял брови:

– О, я в этом не так уж уверен. Те монахи, что тебя учили, эти хин… кажется, они кое-чего достигли. Ручаюсь, если разобраться, мы на многое смотрим одними глазами – ты еще сам не понял, как на многое.

Он подмигнул, заглянул Кадену в глаза и отвернулся к старику.

– А вот Рошин немного не таков. Зато он верен, а это для меня важно.

Рошин… Имя ошеломило Кадена. Кто мог назвать сына по самому ненавистному за всю историю существу? Кшештрим в мире почти забыли, зато помнили атмани, помнили ужас и опустошение. Их имена внушали отвращение всем и каждому на двух континентах и за их пределами. И тут истина словно хлестнула Кадена ременным кнутом по обнаженному мозгу.

«Рошин не назван по атмани. Он и есть атмани».

Ил Торнья чуть подался вперед, словно спешил ухватить мелькнувшее в глазах Кадена осознание:

– Ты понял.

Ответить Каден не успел – за его спиной на площадь с топотом вывалились солдаты. Их лица заливал пот. В задних рядах кое-кто скрючился, упираясь ладонями в колени и тяжело дыша. Впрочем, они поспешно подтянулись, когда их командир ударил кулаком в грудь напротив сердца и почтительно гаркнул:

– Генерал!

Ил Торнья небрежно кивнул ему:

– Хорошо поработал, Саркиин. – Окинув взглядом ряды его подчиненных, кшештрим прищурился. – Где третий? Тот, что был с ними?

Казалось, дальше некуда, но Саркиин вытянулся пуще прежнего. Он выглядел человеком, приготовившимся к смерти.

– Его нет, сударь. Свалился в реку с обрыва.

Ил Торнья ничем не выказал гнева.

«Конечно, – напомнил себе Каден, – он и не способен гневаться по-настоящему».

– Интересно, – бросил кшештрим, помолчав, и снова обратился к Кадену: – Кто это был?

Каден лихорадочно искал правдоподобного ответа – такого, какому сможет поверить это бессмертное существо.

– Ишшин, – сказал он, промедлив всего один удар сердца. – Он ушел со мной искать Тристе. Пока она не натворила еще дел.

– Почему же он решил броситься в реку, понимая, что выплыть невозможно? – осведомился кенаранг.

– Он умер. – Каден решил держаться как можно ближе к истине. – Я хотел спрятать его тело.

– Саркиин? – спросил ил Торнья.

Солдат отрывисто кивнул:

– Тот человек был ранен, сударь. Тяжело. Удивляюсь, что он ушел так далеко.

– Опиши его.

Каден напрягся. Неизвестно, много ли сумели разглядеть аннурские солдаты. Они всю дорогу отставали на несколько миль, но если у них была труба, если они смотрели сверху, с края каньона…

– Высокий, – ответил Саркиин. – Большего сказать не могу.

– Цвет кожи?

– Свет неудачно падал, сударь, – медленно покачал головой Саркиин. – Мы лишь мельком видели его пару раз и разглядели только общие очертания.

– Пошлите людей вниз по течению. Тело могло выбросить на берег, или оно зацепилось за камень. – Ил Торнья чуть заметно помедлил, глядя вдаль, и вновь сосредоточился на Кадене. – Твой рассказ интересен, а ведь это только начало.

– Больше особо рассказывать нечего, – возразил Каден. – Мы искали Тристе. Мы ее нашли. А тут ты.

– Тристе… – В голосе кенаранга звенело веселье, которого он не мог чувствовать. – Вот как вы ее зовете?

– Это ее имя, – ответил Каден.

– Имена, – задумчиво протянул ил Торнья, – надеваются и снимаются еще проще, чем лица.

Кенаранг через плечо бросил взгляд на Тристе. Та не очнулась, даже не пошевелилась.

– Сначала я поговорю с ней. – Он указал на пустую скорлупу старого храма. – Там.

Оставалось загадкой, почему Тристе еще жива. Ил Торнья знал о богине в девушке. Иначе нельзя объяснить, почему он забросил войну с ургулами, чтобы появиться здесь, на самом краю империи. Он держал Сьену в когтях, но не сжимал…

«Потому что не знает! – осенило Кадена, и ужасная надежда резанула его изнутри. – Он не знает, что мы оба в его руках».

С точки зрения ил Торньи, он изловил только половину намеченной добычи. Мешкент остался на свободе, и чтобы его поймать, кшештрим нуждался в наживке. А значит, Тристе ничто не грозит – пока. Пока кенаранг не поймет, что в его руках оба бога. А уж тогда – конец.

Мешкент бессильно ярился в замкнутом уголке его сознания.

– Насчет тебя не знаю, – снова обратился к Кадену ил Торнья, – но нахожу все это весьма интересным.

Каден вглядывался в течение реки. Ему связали руки в локтях и запястьях, за пояс притянули спиной к большой каменной глыбе, но оставили, по крайней мере, свободу любоваться изысканным буйством струй в десятке футов под ногами. Послушником в Костистых горах он часами изучал течение горных ручьев. Монахи предписывали это занятие, как изнурительное упражнение, но Каден, по правде сказать, ему радовался. В сплетающихся струях малых рек ему виделось постоянство, в бушующем потоке – столько неизбежности. Он только в них находил передышку. Ему ни разу не удалось понять, что заставляет струи замедляться, обращаться вспять, но река обещала ему странное подобие милости: спасения, хотя бы на краткий срок, от своей неукротимой природы.

Конечно, это был обман.

Вода может медлить в пути, но рано или поздно достигнет моря. На тысячах примеров подобной неизбежности стоит мир. Брошенный камень безошибочно отыщет землю. Незамороженное мясо обязательно загниет. Дни укорачиваются,