В исключительных обстоятельствах - Виктор Пронин

— Если откровенно — вы представитель специальных служб?

— Я бы не хотел отвечать на этот вопрос.

Луи понял, что не ошибся.

— На ваше предложение я должен ответить незамедлительно?

— Отнюдь... Такие вопросы сиюминутно не решаются.

— Каким временем я располагаю? Месяц? Два?

— Да, пожалуй...

Пальцы Луи напряженно сжали подлокотник кресла. Наступила пауза. Потом Кастильо вскинул холодные, жесткие глаза.

— Считаю долгом предупредить вас — не ершитесь, к добру не приведет. И еще... Я знал вашего отца.

— Какого отца? — перебил Луи.

— Настоящего. Того, что живет и здравствует в Москве. Захара Рубина...

— Откуда?

— Чистая случайность, не имеет значения,

— Что вы можете сказать о нем?

— В высшей степени приятный и интеллигентный человек.

ВЫБОРА НЕТ

— Теперь вы все знаете. У меня от вас никаких тайн. И не только потому, что мы по прихоти судьбы оказались родственниками. Неисповедимое, ничем не объяснимое чувство подсказывает иногда человеку: «Этому можно верить»... Так что же посоветуете?

Сергей молчал. Он ошеломлен. Еще бы, такой неожиданный поворот событий. Он видел, с каким нетерпением Луи ждал ответа — как ему быть. Крымов понимает, что его откровенность — знак большого доверия. Но ведь у него, советского журналиста, просит совета не свой брат, а человек, который пока еще не знает иного образа жизни, мышления, чем те, что властвуют в мире, где он рос, мужал, в мире капитала. Что посоветовать?

Были и сомнения. Чем вызвано такое доверие? Хитро задуманная операция? Или вино: Луи, кажется, многовато выпил? Возможно, потерял контроль над собой. А если это начало прозрения? У людей трудной судьбы да на крутом повороте так бывает. Что же посоветовать? Отмалчиваться нельзя.

— Луи! Все, что вы рассказали, сплетение таких сложностей, что я не могу сразу сказать — как быть? Я должен подумать. — И помедлив добавил: — Попробую посоветоваться с одним очень опытным юристом, которому всецело доверяю. Если вы не возражаете, конечно.

Луи глянул испытующе, но ни в лице, ни в глазах Крымова не увидел ничего, кроме доброжелательности. Сергей уже научился когда нужно становиться непроницаемым. Помедлив, Бидо поднялся из-за стола, слегка пошатываясь подошел к книжным полкам и, стоя спиной к хозяевам дома, тихо и нерешительно сказал:

— Ну что же, пусть так... Буду ждать. — Луи вернулся к столу, выпил еще одну рюмку вина и повторил: — Да, буду... Ждать и ждать... Это тяжело, но выбора нет. Но вообще-то как дальше жить? — он смотрит на хозяев дома слегка осоловевшими глазами и бормочет что-то не совсем связное.

— Глупо, конечно, куда-то ехать и искать... Он же не я, совсем другой... Мальчика по имени Герман. Его давно нет, есть Луи... Но Луи все равно поедет... Посмотреть... тот малыш давно ушел из этого мира... Вместе с мамой... Нет Германа, есть Луи. Но я не такой, каким стал бы Герман. Согласен, Сергей? Нет, я не пьян, сестра моя... Ты мне можешь сказать: каким был Герман? Не знаешь? Не хочешь... Боишься обидеть... Он меня презирал бы, да? А дядю задушил бы... И отца... Хотя нет, отец был добрым. Почему молчишь, Ирина? Я знаю, это глупо, но ты же моя сестра, не родная, но сестра. А знаешь, я пока нич-чего не чувствую. Только любопытство. Какая ты? Ну не сердись, скажи хоть слово.

Но Ирина молчит. Понимает, как мучительно этому уже не слишком молодому человеку переосмысливать жизнь, узнав трагическую правду. Ей жалко невесть откуда появившегося брата, но она ничем не выдаст этого своего чувства. Пусть сам перемучается, потом будет легче, пусть сам все передумает и решит. Как странно человек прожил жизнь, которой не должно было быть. Герман жил бы по-другому, смотрел бы на мир по-другому. А всему виной — война.

Немного протрезвев, Луи вспомнил о профессоре Полякове и о задуманном очерке.

— Сергей! Помнишь, ты спросил — «а напечатают?» Я тогда не ответил. Но подумал, что все равно должен написать об Аннет и Мишеле. Я не смогу не написать о них... В Париже есть мемориал. Там склеп, посвященный памяти двухсот тысяч французов, ушедших во мрак и туман, уничтоженных в фашистских лагерях с 1940 по 1945 год. Я был на могилах бойцов Сопротивления. Одна из надписей гласит: «Когда на земле перестанут убивать, они будут отомщены»... Слушая Аннет Бриссо, я вспоминал склеп — там и ее мать. Мне вспомнились могилы бойцов Сопротивления — там и ее жених... Теперь ты понимаешь, Сергей, почему я не могу не написать об Аннет и Мишеле?

Сергей взволнованно ответил:

— Да, начинаю понимать тебя, Луи...

Он имел в виду нечто большее, чем очерк.

...Был уже поздний вечер, когда Герман — Луи, поддерживаемый под руку Сергеем Крымовым, покинул дом сестры, дом покойного...

Утром Сергей позвонил Виктору Павловичу и попросил о встрече.

— Вы чем-то расстроены, Сергей? Что-то случилось?

— Нет! Ничего... Нужна ваша консультация. И по очень серьезному вопросу.

...Бутов лишь изредка задавал вопросы, как обычно — слушал с таким выражением, будто все это нисколько не интересует его. Сергей изложил суть дела со всеми подробностями и то, что к делу не относилось. Выговорившись, спросил:

— Так что же ему посоветовать? Он ждет...

— Не торопитесь. Все не так просто... Скажите, что ваш юрист в отъезде...

Полковнику самому сейчас нужно посоветоваться с генералом Клементьевым — вопрос слишком острый. Уж очень необычно, сложно переплелись человеческие судьбы.

Клементьев и Бутов долго, тщательно анализируют рассказ Луи Бидо. Ясно, что спецслужбы взяли его на прицел еще до смерти банкира. Для них тайной не была тайна его сейфа.

— Допустим, — рассуждал Бутов, — что хозяева хромоногого после смерти Жана Бидо решились на лобовую атаку, и Кастильо предложил Бидо работать на разведку. Грубовато, но возможно. А каковы мотивы дальнейших действий Луи? Приезжает в Москву — и с места в карьер: «Мне предложили сотрудничать с разведкой, работающей против вас». Тут уж, простите, закавыка... Верить или нет?

Вопрос прямо-таки гамлетовский. Вокруг него и крутятся контрразведчики, выдвигая то одну, то другую версию.

— Где основание для такой откровенности Луи перед человеком, которого он видел лишь несколько раз? Где? Почему он вдруг предстал перед Ириной и Сергеем весь нараспашку? — спрашивает Бутов.

— В какой-то мере вам ответил Крымов, — говорит Клементьев. — Было выпито сверх меры, разгорячился. Но отбросим это, попробуем покопаться в закромах его души. Вы же хороший психолог, Виктор Павлович. Поставьте себя на место молодого человека, перед которым вдруг открылась невероятная тайна его рождения. Такое может хоть кого потрясти, толкнуть на самые неожиданные поступки. Тут не до холодного анализа. Если он к тому же человек впечатлительный, бурных эмоций не избежать. А они неудержимы, как прорвавший плотину поток. И первый порог — Ирина, Сергей, ниспосланные прямо-таки господом богом, в которого он, возможно, верит. Родные люди! Сестра! Знакомый доброжелательный коллега, неожиданно ставший родственником! Вот и распахнул душу. Думаете, ересь? Так?