Итальянские маршруты Андрея Тарковского - Лев Александрович Наумов

именно — с картиной «Ностальгия». Меж тем этот период жизни Тарковского — от приезда в Москву до возвращения в Рим — займёт одну шестую часть «Мартиролога».

Творческие вопросы, касающиеся будущего фильма, Андрей практически не поднимал. Точнее, даже не обдумывал. Считанное количество новых идей он привнёс в сценарий, находясь в СССР, так что, без преувеличения, картина целиком будет создан в Италии. В России думать о ностальгии не получалось, здесь режиссёра снедала тоска иной природы.

Вернувшись, Тарковский сразу забросил дневник примерно на месяц, и следующий раз взял его в руки 1 сентября, а потом лишь 28 октября, находясь в одном из своих любимых уголков на земле, в Мясном. Когда их семья только купила там дачу, он писал: «Теперь мне ничего не страшно — не будут давать работать — буду сидеть в деревне, разводить поросят, гусей, следить за огородом, и плевать я на них хотел! Постепенно приведем дом и участок в порядок, и будет замечательный деревенский дом. Каменный»[430]. И вот, ему не дают снимать… Спасает ли дача?.. Спустя десять лет Тарковский сделал в Мясном совсем другую запись: «Странная, засасывающая жизнь. Словно трясина. Я уже не чувствую себя никем. Ни режиссёром, который должен работать, не чувствую себя личностью деятельной». Какая уж тут ностальгия…

Тем временем Тонино и Лора Гуэрра успели приехать в Москву, посетить Крым и вернуться в Италию. В сентябре ожидался визит Фикеры для подписания контракта, но он был перенесён на конец ноября. Однако прежде произошли кадровые перестановки: Массимо пошёл на повышение, став заместителем директора всего концерна «RAI», глава которого тоже сменился, им стал уже знакомый нам Серджио Дзаволи. На посту главы канала «RAI 2» вместо Фикеры оказался Пио Де Берти Гамбини, а значит ожидался именно его приезд в Москву.

В качестве директора с советской стороны на «Ностальгию» была назначена Александра Демидова, которая сотрудничала с Тарковским на «Сталкере». Если говорить о том, в чём состояла работа режиссёра над новым фильмом в СССР, то, в первую очередь, она заключалась в поисках натуры для «русских сцен». В итоге они тоже будут сниматься в Италии, но в 1980 году Андрей об этом ещё не знал. Пока же для съёмок родного дома Горчакова он выбрал[431] точку возле моста через реку Десну (@ 55.519833, 37.377677), рядом с одноимённым посёлком. Расположенное всего в тридцати семи километрах от самого центра столицы сейчас это место входит в Новомосковский административный округ. Сам дом должен был строить художник Евгений Черняев, с которым Тарковский работал на «Ивановом детстве» и «Рублёве». Это незаурядный случай: режиссёр редко возвращался к людям, сотрудничество с которыми прерывалось. Как правило, на следующую картину он либо брал членов группы предыдущей, либо набирал совсем новых. Однако опыт работы с Чернявым казался удачным и имел связи с русской образностью.

Андрей и Евгений уже намеревались возводить дом, но на родине возникли те же проблемы, что были в Италии: ни Госкино, ни «Совинфильм» — а именно эта организация должна была финансировать международные проекты — не были готовы выделить ни копейки, пока не будет подписан окончательный контракт. Таким образом, подготовительная работа оказалась невозможной ни там, ни там. Оттого Тарковский много времени проводил в Мясном, как он и предполагал в 1970 году, но в деревне ему становилось всё хуже и хуже, тяжелее и тяжелее. Начали раздражать местные, дачники даже злили. Эти эмоции, а также волнение по поводу итальянских дел периодически гнали его из Рязанской области в Москву. Отчаяние и вынужденная праздность возвращали режиссёра в деревню. Пока оставалась надежда на то, что Де Берти скоро приедет, не было смысла браться за разработку новой истории, а ведь именно в Мясном по большо́й части были написаны сценарии трёх предыдущих фильмов.

Однако директор «RAI 2» всё не ехал. Заканчивался 1980 год. 28 декабря позвонил встревоженный Гуэрра. До него и до Ронди дошли слухи, что советская сторона против — в дневнике Тарковский написал «будто бы не за» — съёмок «Ностальгии».

Складывается впечатление, словно режиссёр удивлён, хотя всё происходящее неизбежно подталкивало к такой мысли. «Будто бы не за» — это очень мягко сказано. Впрочем, противодействие со стороны чиновников носило столь хаотичный и иррациональный характер, что такая формулировка кажется удачной и прозорливой. Похоже, быть «за» они просто не умели. Не умели думать о чём-то, кроме того, как не получить нагоняй сверху и как урвать свой кусок. Не могли довольствоваться тем, что уже имели, потому требуемое от итальянцев советской стороной финансирование для контролирующего производство картины персонала в какой-то момент утроилось. Подчеркнём, не «создающего», а «контролирующего». Иными словами, для нахлебников и информаторов. Последние, впрочем, надо полагать, кормились из других источников. И тем не менее жёсткой, обдуманной и злокозненной позиции «против» в этом хаосе меркантильных, опасливых, исполненных зависти и недальновидности действий, похоже, всё-таки не было. Выход «Ностальгии» сулил слишком много благ советской стороне при смехотворных затратах. А делегаты из Рима ожидались уже не раньше марта 1981-го.

Что было «против», так это всё остальное. Семья Тарковского находилась на грани коллапса, в дневнике появлялись записи о том, что возможен развод с женой, а также множество описаний их ссор. Андрей совершенно не мог найти общий язык с падчерицей Ольгой[432]. Добавим сюда постоянное разочарование в недавних товарищах и коллегах. Ещё нищета: без работы денег не было до такой степени, что нечем платить за квартиру, а потому вскоре Тарковским отключат электричество[433]. Ценные вещи уже в ломбарде, режиссёр лелеял надежду вернуть их со временем, но этого так и не произойдёт. По состоянию на ноябрь 1981 года, Андрей насчитает, что для выкупа лишь самых дорогих его сердцу предметов понадобится более двух тысяч рублей. Пока же он вынужден продавать, в том числе и свои любимые альбомы живописи.

Чуть позже в дневнике появится запись: «Жизнь моя всё-таки не задалась: дома у меня по существу нет. Есть сборище людей, посторонних друг другу, не понимающих друг друга. Лариса не случайно сказала как-то, что я чужой. Как я хотел, чтобы у нас был дом, да и старался, чтобы так было: но всё было тщетно. Все тянули каждый в свою сторону, как в известной басне о лебеде, раке и щуке. Я чувствую себя совершенно чужим в этом сарае, где я никому не нужен. Может быть поэтому и стоит предпринять некоторые усилия». Это написано 14 июня, в день святой Троицы, который для Тарковского