Вольное царство. Государь всея Руси - Валерий Язвицкий

– Да русским, – усмехаясь, добавил Иван Васильевич. – Русский-то человек и на голом льду, и на камне горючем проживет.

– А мне досадно то, государь, – с горечью молвил дьяк, – что он, русский-то, мало собя ценит, со всякой нуждой и обидой мирится.

– До поры до времени, Феденька, – возразил сурово Иван Васильевич. – Вот своей веры греческой никому он не отдал, ни за какую цену не продал. О сем ведать нам крепко надлежит.

– Попы на сем собе крепкий мост построили.

– Верно, Феденька, – прервал дьяка Иван Васильевич, – верно сие! На добро ли, на зло ли нам народное опираться, а токмо без народной поддержки ни у кого ништо не выйдет.

Нахмурив брови, государь глубоко задумался.

Постучав в дверь, вошел, низко кланяясь, новый дворецкий, князь Волынский, из бывших литовских православных князей, очень ловкий и обходительный.

– Наиборза грамота тобе, государь, от воеводы князя Данилы Щени, – почтительно проговорил он, беря грамоту у гонца и передавая ее Курицыну.

Сказав это и поклонившись, князь Волынский, чтобы не помешать государю, может быть, в тайной его беседе, вышел вместе с гонцом в сенцы и там остался ждать зова государева.

– Читай, Феденька, – тихо сказал Иван Васильевич Курицыну, и тот, далеко отодвигая грамоту от глаз, с трудом прочел:

– «Великий государь, как ты повелел, в разных местах приступали мы всякий день. Все земляные укрепления у свеев отбили: ямы, рвы и земляные валы, а некоторых из свейских пушкарей в пешем строю копьями и саблями сбросили, пушки же их потом против выборгских стен поворотили. Много мы свейских воев до смерти избили, многих в полон поимали. Убитых у нас тоже много. Воеводой в Выборг прислан знаменитый их полководец Канут Поссе. Воев же и пушек в Выборге великое множество. Видать, свеи здесь вельми задолго и с большим тщанием в осаду садились. Ну да на все воля Божья… Ныне на рассвете уже к самым стенам приступать мы начали, заметив ветхую угловую стрельницу меж ветхих же стен… Бьемся здесь до сего часа крепко со свеями, многих побили и в полон имали…»

– Эх! – с досадой воскликнул государь. – Наш-то Данила Щеня и на деле молодой щенок. Не разумеет, что сей матерый волк, Канут Поссе, токмо уду ему ветхой стрельницей забрасывает. Щеня и есть щенок в ратном деле…

– Как же ему быть-то? Не его вина… – попробовал было защищать племянника князь Иван Юрьевич.

Государь вспылил:

– И ты, старый пес, за щеней увязался! – резко крикнул он, но сдержал себя и продолжал: – Прости мя, Иван Юрьич, за недоброе слово. Болит мое сердце за такое скороверие. А ты-то сам не разумеешь, кто такой Канут Поссе? Допустит ли такой воевода приступать до самых ветхих стен без какой-либо хитрости?

– Как же быть, государь? – смущенно повторил свой вопрос князь Патрикеев.

– Яз бы на месте сего Щени не приступал бы ни к стрельне, ни к стекам, а из своих самых дальнобойных пушек ветхую стрельню день и нощь долбил бы и, ежели бы развалилась она, тогда токмо приступать стал… А может, подкоп под нее ранее повел бы…

* * *

Через месяц, в самый канун Рождества, декабря двадцать четвертого, Иван Васильевич вместе с дьяком Курицыным, внуком Димитрием и вторым сыном своим Юрием, внимательно рассматривали разложенные на столах военные карты карельских земель и шведских городов-крепостей, особливо приморских: Выборга, Або, Улеаборга.

– Рано темнеет в здешних-то краях, – сказал Курицын, – моим глазам уж трудно обозначения разглядывать.

– Да и время-то уж позднее, – согласился Иван Васильевич, – вечереет. А парубки наши, чаю, первой звезды заждались?

О еде напоминал и дворецкий, собиравший со слугами стол для встречи праздника.

– Батюшка! – воскликнул Юрий. – Глянь в сие вот окошко, в слюду, – наверху, в первом углу, звездочка!.. Вишь, чуть мигает уж…

– Вижу, – улыбнулся Иван Васильевич и сказал дворецкому: – А ты, Иван Михайлыч, слышь, про что речь у нас идет?

– За нами дело не станет, государь!

В дверь постучали, и в покои вошли архиепископ Геннадий и Ефим Медведнов, бывший новгородский посадник, принеся дорогие подарки. Следом за ними начали приходить один за другим по двое, по трое бояре московские, прибывшие в Новгород вместе с государем.

Говорили почему-то все вполголоса и даже шепотом. Полы хором, по старому обычаю, были устланы пахучим сухим сеном, которое слегка шуршало и потрескивало под ногами многочисленных гостей и слуг.

И владыка, и Медведнов исподтишка переглядывались, и в их взглядах было что-то ехидное и злорадное. Иван Васильевич поймал несколько таких взглядов. Ему было не по себе, но он ничем не подавал вида.

«Придет еще время, когда всем и за все платить буду по заслугам», – мелькнуло в его мыслях, и он так зло улыбнулся, что архиепископ Геннадий поежился, но все же сказал с невинным видом:

– Бают, государь, твой-то книгопечатник Варфоломей за бесовство свое наказан. Сказывали мне гости новгородские, прибывшие из Любека, о Гатане-печатнике. Утонул он во время бури, когда из Колывани к собе в Любек ехал.

– Бают еще, государь, – добавил посадник, – свейский-то губернатор Стен Стур давно недоволен его службой у тобя, и посему вот Готан и молил у тобя для собя охранную грамоту с большой золотой печатью.

Дьяк Курицын многозначительно взглянул на государя, но тот слегка усмехнулся и молвил:

– А иначе и быть не может. Стен Стур-то был и есть ворог наш.

В покои неожиданно вошел князь Данила Щеня со всеми своими воеводами. Они низко поклонились государю и всем присутствующим. Государь сурово нахмурил брови.

– Эх ты, щеня! – зло произнес он. – Как у тобя вышло с ветхой башней?

– Такое вышло, государь, что ума не приложу…

– А он, ум-то, у тобя был?

Молодой Патрикеев стоял бледный как мел, оскорбленный и беспомощный. Кругом он был виноват, а государь, как всегда, прав.

– Ты хоша бы сей часец, – продолжал государь, – ума своего приложил и сказал бы нам всем толково, что такое с ветхой башней вышло?

Слезы сверкнули в глазах воеводы, но он овладел собой и произнес дрожащим голосом:

– Право баишь, государь! Отнял Бог у меня разум-то. Пошел яз на обман Канута Поссе. Жестокой и грозной сечей заманил он полки наши к ветхой башне, которая порохом набита была полным-полнехонька, да и под стенами порох был заложен. Дерзко вои наши бились, заняли стены круг ветхой башни, зачали лестницы со стен во град спускать. Тут Канут пушкарю своему рукой махнул, и ударил он ядром в башню. – Князь Данила Щеня-Патрикеев смолк и, пересилив волнение, добавил: – Гром потряс кругом всю землю. Взлетела башня, и стены вместе с воями нашими грохнулись оземь. Токмо и тут вои наши не устрашились. Другие, которые живы остались, ворвались в пробоину, нещадно пищалями и рушницами били со всех сторон, но свеи под ними землю взорвали…

Князь Щеня опять замолчал и вдруг, упав на колени перед государем, зарыдал и горестно воскликнул:

– Наилучших воев мы там потеряли! Всего, государь, у града проклятого девять тысяч людей погубили… Зато, государь, много более того свеев насмерть перебили и в полон взяли. Мы бы, государь, потом все же взяли Выборг… Вельми ослаб град сей, и людей у них мало стало.

Иван Васильевич зло усмехнулся и резко спросил:

– Пошто же вы его свеям подарили?

Измученный и беспощадно оскорбляемый, князь Щеня не выдержал, вскочил на ноги и крикнул:

– По то, государь, что Господь не весь разум у меня тогда отнял. Разведчики наши сведали, что уж близко идет свейская рать более ста тысяч, а ведет ее князь Карл Кантакузен.

В покоях стало тихо. Иван Васильевич сдержал себя и спокойно спросил:

– А скажи, князь Данила, король данемаркский присылал свои корабли в помочь нам?

– Был гонец от короля Ганса с грамотой, в которой сказывал, что у берегов Выборга столь подводных скал, а в заливе столь скалистых островов, яко маком насыпано, что большим кораблям не токмо воевать, но развернуться негде…

– Добре, – громко сказал Иван Васильевич неожиданно бодро, почти весело. – Ну, давайте, гости мои, разговляться! Иван Михалыч, угощай, ты сей часец хозяин… И ты, Данила, вместе со своими воеводами садись с нами за стол. Не горюй, Карлу Кантакузену крылья обрежем! Но сие впереди, еще устроим свеям Святки!..

После Васильева дня, в первых числах января, дня за два до Крещенья, Иван Васильевич с дьяком Курицыным и набольшим воеводой Иваном Юрьевичем думу думали о казанских нестроеньях, которые начались еще осенью прошлого года.

– Мыслю яз, – говорил Иван Васильевич, – что с пьяницей сим и грабителем Махмет-Эминем толку в Казани не будет. Не царь, а садовая голова и забулдыга. До баб, до вина и до грабежа жаден. Надо сменить его! Мыслю послать все же урок казанцам, дабы силу нашей руки чуяли, а Махмета снять. Токмо решить надо, когда лучше нам полки на Казань послать? Да и по рукам шибанцев ударить, дабы они в казанские дела не встревали.